Секретарь обкома

— Я говорю, — ответила она, поднимаясь с постели, — что лучше бы тебе раздеться и лечь как следует.

— Да уж поздно ложиться, светло совсем. — Он выключил ночник, пошел к окну и, цотянув за шнурок, раздернул шторы. — Солнце встает! Может быть, лучше я куда-нибудь съезжу?.. В Загорье, что ли. Там с посевной канителят.

— Съездишь, — сказала она, расчесывая волосы перед трюмо. — Только не в Загорье, а на вокзал. Проводишь меня. Утренний поезд идет в восемь сорок.

И опять их охватила боль за Сашеньку, за разбитую семью Шурика.

Помолчали. Потом Василий Антонович сказал:

— А ты спросилась у этого твоего типа, у Черногуса? А то ещё дело затеет: дескать, секретарша-обкомовша сама себе отпуска устраивает. Пойдет носить на хвосте, что сорока.

— Не пойдет, Васенька, он не такой. Честное тебе партийное слово, не такой. Ты пригласи его к себе все-таки, поговори с ним, поговори. А спроситься я, пожалуй, спрошусь. Правда, рановато звонить ему. Порядочные люди ещё спят.

3

Вездеход свернул с государственной бетонной дороги, и начались дороги «местного значения». Пошли гати, колдобины, целые озера грязной, черной воды, которая веерами расхлестывалась по обе стороны машины; издали машина казалась большим зеленым насекомым, у которого, то опадая, то вздымаясь, трепещут тонкие сверкающие крылья.

Роман Прокофьевич Бойко изо всех сил работал рулем: на разъезженных скользких колеях, глубоко врезанных в мокрую глину, машину сносило то вправо, то влево, то просто в придорожную канаву, которую все шофера, а за ними и ездоки, со времен войны называют не иначе, как «кювет».

Год-два назад Бойко непременно бы высказался по поводу дорог области, но он уже давно перестал делать такие попытки, считая их бесполезными. Только по тому, как стиснуты его губы, как зло щурит он глаза от солнца, Василий Антонович мог догадываться о бурях, бушевавших в душе шофера.

Василий Антонович сидел рядом с Бойко. Сзади расположились второй секретарь обкома Лаврентьев, известный знаток сельского хозяйства области, и Костин, заведующий отделом, занимающимся делами этого нелегкого хозяйства. В тот день, когда Соня уехала в Ленинград, в обкоме было получено решение бюро ЦК по Российской Федерации заслушать в начале июня сообщения нескольких областей об итогах и уроках весеннего сева. В приложенном списке была и Старгородская область. Соня задержалась в Ленинграде, он, Василий Антонович, чуть ли не каждый день выезжает в районы, чтобы подготовить доклад не по сводкам, не по бумагам, а по живым, собственным наблюдениям.

На этот раз он захватил в поездку Лаврентьева и Костина. Втроем они решили добраться до самого дальнего района, где Старгородчина граничит с известной своими успехами Высокогорской областью. Ходят слухи, что у соседей яровые давно взошли и чуть ли не колосятся, а на Старгородчине все ещё сеют. «Если это так, — сказал Василий Антонович, собираясь в путь, — то, следовательно, мы работаем хуже, чем высокогорцы. Значит, у нас слабина в организации дела. Климат-то ведь хот же, что и у них, и земли ничем не отличаются».

Его подбрасывало на пружинах. Он сидел, засунув руки в карманы кожаного, «командировочного», черного пальто, сохранившегося с войны — на уголках воротника ещё видна была стежка от споротых петлиц, смотрел вперед сосредоточенно. Лаврентьев и Костин вполголоса разговаривали позади, он их не слышал. В мыслях все перемешалось — и эта ужасная история со смертью Сашеньки, и уйма проблем, связанных с дальнейшей жизнью и судьбой Шурика, — Соня звонила вчера, что Александр ни за что не хочет отдать Павлушку, что Павлушка для него сейчас всё, что осталось ему от Сашеньки, он с этим расстаться не может. Личное врезывалось в раздумья над предстоящим докладом Василия Антоновича. А пораздумывать было о чем. После недавней ликвидации МТС далеко не все колхозы повели себя, как надо. Одни нахватали, накупили машин столько, что на целый район бы пришлось, и, конечно, машины у таких простаивают. Другие, желая побольше раздавать денег на трудодни, всячески изворачивались, чтобы вовсе не покупать машин, да вот и не справляются с посевной. Иные избегают отдавать свои машины в ремонт на государственные ремонтные станции, ремонтируют сами, своими средствами, ремонтируют плохо, кустарно, неквалифицированно. Кое-где ослабла забота об агротехнике, о научном ведении земледелия. Агрономы из таких хозяйств поразбежались кто куда. Все это надо преодолевать, преодолевать терпеливо и так, чтобы организационно-структурные неувязки не мешали плановому ходу работ в колхозах и совхозах.

Дорога шла на юго-восток. Солнце светило прямо в ветровое стекло, в лица. Майский день начинался ярко и празднично. Слепяще вспыхивала вода на дороге, в канавах, в ямах, из которых брали когда-то торф. Веселая, бодрая зелень пробивалась из черной торфянистой земли; зеленели кривые березки на болотах; завидев машину, настороженно и недовольно подымали свои сердитые хохолки чибисы и, взлетая, пронзительно и грустно кричали. На окрестных высотах тихо стояли деревни; вокруг них, по косогорам, голубыми дымками дымили тракторы; ветер гладил по шерстке зеленую щетку пошедших в рост озимых хлебов. Навстречу по дороге, что корабль, переваливаясь с боку на бок, гоня носом мутную волну, шел тяжелый грузовик, за ним тащились второй и третий. В кузовах каждого из них, держась за верх кабинки, стояли и пели девчата; ветер рвал с их разметанных желтых волос цветные платки.

Бойко посторонился, пропуская колонну. Василий Антонович отворил дверцу, высунулся, стал махать рукой, чтобы встречные остановились. Последний грузовик затормозил.

— Чьи машины, товарищи? — спросил Василий Антонович.

— Колхоза имени Фрунзе! — чуть ли не хором ответили ему женщины.

— Куда и зачем едете?

— На станцию, за минеральными удобрениями!

— Желаю успеха. Привет вашему председателю. У вас Зубавин председателем?

— Зубавин. Илья Григорьевич!

— Ну вот, привет ему. Непременно.

— Передадим, товарищ Денисов. Не беспокойтесь. А к нам-то заедете, или как? Может быть, мимо?

Грузовик, рыча, поплыл догонять ушедшие машины. Тронул с места и Бойко. Денисов улыбался. Ему было приятно, что его узнали. Какая-нибудь из этих певуний была на областном слете передовиков; может быть, в кинохронике видели. Мало ли где. Да и в колхоз он приезжал. Давненько, правда, — в позапрошлом году, когда только что стал секретарем обкома. Они правы: да, мимо, мимо. Колхоз имени Фрунзе — хороший колхоз. Особых забот он уже не требует, прочно стоит на ногах. Едешь обычно только туда, где дело не клеится, где отстают, не справляются, где нужна помощь. А жаль, жаль, — почему бы не полюбоваться на хорошую работу, на людей, которые обрели уверенность в себе, в своих силах, которые плохо работать и плохо жить уже не могут? И в самом деле, не завернуть ли к фрунзенцам? — возникло желание. Нет, пожалуй, нет, время дорого, путь дальний и плохой. В другой раз, пусть поспокойней станет, пусть поубавится габот.

Солнце уже двинулось вниз, когда, преодолев песчаные зыби в живописном лесу из могучих, как бронзовые колонны, вековых сосен, выехали на крутой высокий берег реки. Речка, правда, была пустяковая. Внизу, под обрывом, через нее на тот, низменный, берег был перекинут дощатый мостишко. Но береговой обрыв вздымался так внушительно, что можно было предположить, будто он служил когда-то берегом большой многоводной реке.

За рекой, за мостом, к которому, сползая с обрыва зигзагами, вела проселочная дорога, лежало большое селение. За ним, далеко по равнине, тянулись поля, луга, сенокосы, — до черных лесов на горизонте. А на обрыве, располагаясь в линию вдоль него, над рекой, стояло другое большое селение. Заречное село так и называлось — Заречье. Село над обрывом именовалось Заборовьем, потому, должно быть, что ехать к нему надо было через только что оставленный позади вековой сосновый лес, через бор. Речка Жабинка не только разделяла угодья двух селений — Заборовья и Заречья. Она служила границей и для двух областей — Старгородской и Высокогорской.