Курдский пастух

Мы нанялись пастухами в село Каркала, куда прибыли еще зимою, в феврале, и, как только в долинах появилась трава, собрали скот и погнали его на долга.

По местному обычаю, по прибытии на долга, после первого приплода, каждый богатый курд режет барана, устраивает обед и приглашает на него всех соседей, а также молодежь и пастухов. Хозяин и хозяйка усердно угощают всех. После обеда, который всегда устраивается на воздухе, убирают столы, и молодежь поет народные песни и пляшет вместе с пастухами. По окончании празднества все приносят хозяину благодарность за угощение и пожелания, чтобы его хозяйка получала за лето много масла и сыра, чтобы чума не пристала к скоту и летняя пастьба закончилась благополучно. В этот день хозяева расщедрились и дали нам столько хлеба и мяса, что вся наша семья питалась в течение четырех дней. Праздник этот называется по–курдски «саре–пэз», что значит «начало приплода». Я видел его первый раз в жизни и был в восхищении, но отец с матерью улыбались и говорили, что «саре–пэз» еще не очень большой праздник, а вот скоро будет «Баро–дан» — лучший день в году. Я ждал «Баро–дана» с великим нетерпением.

Как только молодые барашки подросли и окрепли, а снег в горах начал таять сильнее, оба–баши назначил день «Баро-дана», т. е. выступления из долга на горные пастбища. Приготовления начались за неделю, и вот наконец наступил торжественный день. С раннего утра все начали наряжаться в лучшие праздничные одежды. Девушки, одетые как можно ярче, в богатые разноцветные платья, украшали головы венками из свежих полевых цветов и вдевали в нос «карафилы» — круглые золотые пластинки величиною в пять рублей или больше, к которым прикреплено раздвижное золотое колечко. Богатые курды прокалывают своим дочерям в детстве нос и по праздникам вдевают им карафил. Затем курды начали украшать своих овец, баранов и коз букетами из крашеной шерсти, а к ошейникам лучших баранов подвешивали медные колокольчики с разноцветными украшениями. Потом смешали маток с молодыми барашками, составив таким образом стадо, и установили порядок шествия.

К тому времени, когда приготовления были закончены, солнце уже успело довольно высоко подняться над горизонтом.

Небо было чисто и безоблачно, в воздухе чувствовалась приятная теплота весеннего дня, запах цветов и распустившихся почек.

Наконец наступил торжественный момент: все приготовления были закончены; оба–баши дал сигнал к отправлению. Во главе «Баро–дана» стал главный пастух, одетый в лучший свой пастуший костюм, со свирелью в руках. Он исполнял роль командира: давал молодежи указания, как поступать с молодыми барашками или с матками, не принимающими своих ягнят. За главным пастухом поставили самого высокого и красивого козла, по–курдски «нари»; на шее у него висел самый лучший колокольчик, который, как мне объяснили, хорош тем, что звенит на самой высокой ноте. В последний момент перед отправкой каждый хозяин (другими словами — кулак, к, которому мы нанялись) произносил, обращаясь к пастухам, следующее заклинание. «Поручив свое стадо тебе, я поручаю тебя богу, чтобы ты честно и добросовестно исполнял свое дело и хорошо охранял мое стадо».

Когда все заклинания были произнесены, главный пастух заиграл на свирели, и шествие тронулось. Стадо в полном порядке шло за пастухом в сопровождении всей молодежи; подпаски и дети бежали по бокам и зорко наблюдали, чтобы порядок шествия ничем не нарушался; палочными ударами или особым свистом подпаски указывали каждому барану его место в стаде.

Прошло много лет с той поры, когда я увидел в первый раз шествие «Баро–дана», но впечатления, того дня все еще памятны мне. Как сейчас, вижу перед собой сияющие лица детей, молодежи и пастухов, слышу их песни. Ярко пестрят «архалухи», «ойма» и «бешметы», нарядные костюмы девушек и цветочные венки на их головах, разноцветные украшения на овцах и баранах. Всюду — яркий солнечный свет. Вся долина покрыта зеленью, а вдали виднеются поры, еще покрытые снегом. Блеяние овец и барашков, песни пастухов и молодежи далеко разносятся по долине, и вое жители выбегают из своих жилищ, чтобы полюбоваться веселым шествием.

Такие шествия бывают только два раза в году:, весною, когда стада уходят на летние кочевки, и глубокой осенью, когда они возвращаются домой. Не надо забывать, что все богатство курдов—в стадах, на них сосредоточены все их помыслы и заботы. Хороший удой не только обеспечивает курда на весь год запасом масла и сыра, но дает ему возможность продать в городе излишки этих продуктов, а также и шерсть и некоторую часть своего стада на мясо. Он может уплатить налоги и обеспечить свою семью городскими товарами. Неудивительно поэтому, что передвижение скота на летние кочевки и возвращение его на зиму–самые важные события в жизни курдской деревни, и дни «Баро–дана» — самые торжественные дни в году.

НА ЛЕТНИХ КОЧЕВКАХ

Путь до первой кочевки был не близкий. Молодежь, пройдя шумной гурьбой пять–семь километров, повернула обратно и разошлась по домам, а пастухи и подпаски, нагруженные съестными припасами, медленно продолжали свой путь. Первый день делали обыкновенно небольшой переход, увеличивая его с каждым днем, чтобы молодые барашки не очень уставали и постепенно привыкали к ходьбе.

Стада следовали друг за другом на небольшом расстоянии. На первом привале животным дали отдохнуть и подкормиться, а в это время мой отец как старший начал делить поровну подаренные хозяевами продукты: хлеб, мясо, халву, сушеные фрукты. Отец исполнял обязанности старшины всю дорогу и на первой кочевке до прихода хозяев. В пути все пастухи собирались по вечерам к отцу за советом. Вопросов было много: сколько делать остановок для отдыха баранам и главным образом молодняку? Сколько раз останавливаться для водопоя? Делать ли дневки для отдыха овцам и молодым барашкам?

На первой кочевке мы недолго оставались одни: дня через четыре прибыли наши хозяева с семьями и немедленно занялись устройством своих черных шатров, по–курдски «кон», Кон —большая палатка из полотнищ, сотканных из козьей шерсти. У богатых курдов коны были большие, разделенные на несколько комнат, убранные коврами и кошмами; имелась особая комната для гостей и отдельная кладовка для молочных припасов: масла, сыра и творога. У менее состоятельных кон был гораздо меньше и состоял из одной комнаты для жилья и отдельной кладовки.

Палатки были разбросаны отдельно или небольшими группами по склонам гор или же в ложбинах и ущельях, где громоздились скалы и с шумом стекали горные потоки и ручьи. Издали группы конов можно было принять за небольшие деревни или военный лагерь.

В больших потоках и речках водилась форель, которая в это время года пробиралась к верховьям для метания икры. Местами из скал пробивались чистые холодные родники. Все чувствовали себя бодрее, веселее, и работа исполнялась легко и охотно. Дети наших хозяев проводили целые дни на открытом воздухе; они резвились, ловили форель в соседних речках, собирали травы.

Не такова была жизнь пастухов. Здесь, в горах, наши единоплеменники, кулаки–курды, эксплоатировали нас не меньше чем молокане. Мы вели ту же жалкую, несчастную жизнь. Из долин мы пришли в горы по камням; и скалам почти босиком; сгоняя баранов и разыскивая их меж кустов, мы совершенно изорвали свое платье и ходили такими же оборвышами, как и у молокан. Из овечьей шерсти «колос» отец свалял мне шапку, но она была очень груба, натирала уши и шею; эта шапка причиняла мне сильные страдания, а от холода, от палящих лучей солнца и от дождя, она была плохой защитой. Весь мой багаж состоял из войлочной бурки, «клаве шванье», в которую я укутывался на ночь, мешочка с солью и куска хлеба, неизменно черствого; был еще медный котелок, в который я набирал воду для питья. Иногда я выпрашивал у пастухов кружку парного молока; о горячей пищи нечего было и думать. И все‑таки мне жилось несколько лучше чем другим; я имел возможность хоть раз в две–три недели прибежать домой, где мама давала мне горячий обед. Отец и братья пасли овец гораздо выше в горах, среди утесов и скал, где не было ни дорог, ни тропинок, куда не мог добраться крупный рогатый скот. Они по месяцам не приходили домой.