Тонкая рябина

— Ну, пойдемте. На границе, как видите, все спокойно, кроме белок, зайца да вот этого дозорного, что попался нам на глаза, никого нет.

Они повернули назад и пошли к заставе среди безмолвия леса, по еле приметной тропе, которая то и дело терялась среди кустарника и толстых стволов сосен.

Вскоре Рагозин попрощался с ними и пошел обратно на свой сектор участка.

— Добрый хлопец, — кивая головой в сторону ушедшего, сказал Кулябко.

Так, беседуя, они вернулись на заставу.

Приняв рапорт от дежурного, поговорив по телефону с начальниками секторов и отдав нужные распоряжения, капитан, взглянув на часы, сказал:

— Эге… скоро и обед. Прошу вас, товарищ писатель, ко мне. Моя жинка по случаю вашего приезда уточку зарезала и пирог с клюквой да голубицей испекла, — нельзя обижать хозяйку.

— С большим удовольствием, — ответил Радин, и они пошли к дому начальника заставы.

— В самый раз пришли, а я уж Лену хотела за вами посылать, — сказала жена Кулябко, встречая у порога подходивших мужчин. Русоголовая с веселыми глазами Лена, девочка лет шести, дочь Кулябко, с любопытством разглядывала гостя.

— Здравствуйте, Леночка, — протягивая ей руку, сказал Радин.

Девочка вдруг сконфузилась, застыдилась и стремглав бросилась в дом.

— Стесняется, — засмеялся капитан.

Дело, однако, было не совсем так. Леночка снова показалась в дверях. Она держала в руках чистое полотенце, мыло, зубную щетку.

— Вот вам, мойтесь, — важно сказала она.

— Щетку не надо, дурочка, — засмеялась мать. — Она вас ждала, и мыло и рушничок приготовила.

Леночка сама полила из кувшина гостю и отцу, молча, с достоинством, подала им полотенце, а остаток воды вылила на клумбу под окном.

За столом Леночка ухитрилась сесть прямо напротив гостя и с восхищенным любопытством немигающими глазами глядела на него.

— Хорошая у вас помощница, — сказал Радин хозяйке.

— А как же! Шестой годок уже пошел, — ответила хозяйка, разливая по тарелкам борщ. Он был горячий, густой и такой ароматный, что Радин вдруг почувствовал острый голод.

— А перед первым не грех и по сто грамм, — наполняя стаканчики, сказал Кулябко.

За окном был бор, невдалеке застава, коновязи и конюшня. Слышались голоса пограничников, где-то не вовремя прокукарекал петух, и опять тревожно зашумел лес.

— А вы что же, писать про границу будете? — спросил капитан.

— Да, но главным образом о вас, о людях границы, — ответил Радин, — о ваших боевых буднях.

— Да что про нас писать-то, — удивился Кулябко. — Работаем по уставу, служим Советскому Союзу, вот и все.

— Вот это именно и опишем.

Они с удовольствием съели по тарелке борща, а затем примялись за жареную утку с картофелем.

— А в отряде вы долго жили? — спросила жена капитана.

— В каком отряде? — не понял Радин.

— Ну там, в городке, где наш штаб находится, у нас это просто называется в отряде, — пояснила она.

— Я был там дважды. Пожил в городке недолго. А что? — вопросительно глянул на хозяйку писатель.

— Да так, вроде и ничего, — засмеялась хозяйка. — Я это, к примеру, потому, как вам там люди понравились?

— Понравились, хорошие люди, — снова принимаясь за еду, сказал Радин.

— А кто поболе, и кто помене? — изливая гостю квас, продолжала хозяйка. — Квасок у нас добрый, на изюме да ржаном хлебе сделанный. Пейте на здоровье.

— Ишь, следователь какой нашелся. Это она, я знаю, к чему спрашивает, — недовольно протянул капитал.

— Ну и что? Я и не скрываю… Очень даже хочу знать, как товарищу из Москвы, он и писатель, и человек, разных людей видевший, как ему наша полковница…

— Какая полковница? Это жена Четверикова? — спросил Радин.

— Она самая, — подтвердила хозяйка.

— Не дает она покоя нашим жинкам, — поморщился Кулябко.

— А ты не мешай, Егор, не встревай в разговор, — перебила мужа хозяйка.

Радин отложил вилку в сторону, помолчал, подумал и не спеша сказал:

— Она очень красивая. Я видел ее всего один раз, и сказать больше ничего не могу. А почему она так интересует вас?

— Вы ешьте, дорогой товарищ. Не любят наши жены ее, вот и вся причина, а что она особняком держится, так это верно, да и тут тоже греха великого нет. Всем разве угодишь, — примирительно сказал капитан.

— А почему ее «ведьмой» называют? По-моему, таких красавиц-ведьм даже в сказках не бывало.

— Потому и ведьма, что своей красотой наших мужиков обворожила, — уже спокойнее ответила капитанша и уж совсем мирно добавила: — А вот чего нет, того нет — наша ведьма женщина порядочная насчет там фиглей-миглей или разных кавалеров. Хоть и не очень жалуем мы ее за гордость, а вот ни одного дурного слова про нее никто не может сказать.

— Ну, слава богу, есть хоть что-то хорошее в ней, — засмеялся Кулябко.

После обеда капитан спросил:

— Ну что, теперь отдохнете или, может, пойдем поглядим, как люди живут?

— Днем я не сплю. Молод еще, видимо. Пойдемте лучше к бойцам, — ответил Радин, и они пошли к дому, где располагались пограничники.

Обход жилых помещений ничего нового писателю не дал — все было знакомым, все было почти таким, как и в те недавние годы, когда он служил в армии. Те же козлы для винтовок, та же чистота и убранство коек, белые подушки с аккуратно повернутыми серыми байковыми одеялами. И тот же казарменно-армейский запах солдатского общежития, и только люди, сами пограничники, несколько отличались от красноармейцев. В основном это были разведчики и следопыты, отлично обученные для жизни и службы на границе, воины, разбиравшиеся не только в политике и уставах, но по малейшему, еле приметному признаку, по чуть примятой траве или зазубринке на стволе умевшие определить, где прошел враг.

— Вы откуда родом, товарищ Смирнов? — спросил Радин одного из пограничников.

— Из Моздока. Может, слышали, есть такой городок на Кавказе…

— «В Моздок — я больше не ездок», — пошутил кто-то из пограничников.

— Э, нет. Как только окончу действительную, сейчас же обратно к себе поеду, — горячо сказал Смирнов.

— А чем занимались на гражданке? — спросил писатель.

— В колхозе работал трактористом, а потом и комбайнером.

Пограничники в свою очередь засыпали писателя вопросами, расспрашивая его о Москве, и о театрах, литературе.

Вечером к Радину зашел Кулябко. Побеседовали, поговорили о том, о сем, и неожиданно капитан, покраснев, сказал:

— А то, что говорила жена моя об этой самой, полковнице, вы уж никому не говорите. Сами знаете, что из этого выйти может.

— Да что вы! Я уж и забыл это, — успокоил его Радин.

— Ох, бабы, бабы! — сокрушенно покачал головой капитан.

Ночью, когда Радин, приведя в порядок свои записи, лег в постель, он все же вспомнил разговор с женой Кулябко.

«За что они не терпят ее?» — подумал он, засыпая.

Спал он как убитый, и только утром узнал, что ночью была тревога. На одном из секторов участка была нарушена сигнализационная сеть. До утра, пока он спал, пограничники прочесывали этот участок, но ни врага, ни даже следов не обнаружили. И только когда рассвело, дозор, обходивший край вспаханной полосы, ясно увидел волчьи следы на земле. Тщательно исследовав их, пройдя метров около семисот, бойцы наткнулись на логово зверя, куда привели следы самого «нарушителя».

— Это что… Здесь подобные вещи случаются редко, а вот на южных границах, особенно с Ираном, там ночью три-четыре раза заставы поднимаются в ружье. Кабаны, там их огромные стада, бродят по камышам. Мне бывалые пограничники рассказывали, что там и тигры, и волки, и барсы за кабанами ходят. Ну и, конечно, рвут почем зря сигнальные сети, а на заставах то и дело тревоги. Сурьезная у нас работа, ничего не скажешь, — засмеялся капитан, рассказывая утром Радину о ночном происшествии. Потом, понизив голос, как страшную тайну, вдруг сообщил:

— Сейчас такое представление будет…

— Какое представление? — удивился Радин.

— Ну, это я так его в шутку назвал, дело вот в чем. А тут санитарка одна, Сусейкина, проворовалась. Украла со склада санчасти барахла разного, простыни там, полотенца, еще что-то. Дело пустяшное, однако будет открытый общественный суд над ней. Если хотите, можете полюбоваться на этих баб. Тоже вроде материала для будущей книги, — пошутил он.