Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

Я вытер ладонью пот с лица и посмотрел в сторону дороги. Не так уж далеко я от нее отошел. И не так далеко находилась пристань. Теперь я видел ее. Оставалось пройти еще немного краем луга, который упирался в капустные поля. А за капустными полями дорога, подпираемая обрывом, выходила постепенно к самой реке и далее тянулась по краю берега еще метров триста, пока не упиралась в пристань.

Издали я видел также крайние дома деревни Корнево. Они высились над обрывом по обе стороны затравеневшего оврага, по дну которого в приречную низину выходила из деревни дорога. Но я уже миновал это место и не собирался туда возвращаться. Осталось преодолеть свободный кусок пути до пристани — только и всего. Разыскивая засыпанный сеном пиджак, я поворошил вилами у стога, но мужчина сказал:

— Не беда. Тут без нас все подчистят и причешут. Пойдем. Длинные вилы не забудьте прихватить.

И, подняв на плечо тяжелую жердь, он отправился по скошенному лугу к другому скоплению копен. Я постоял немного, глядя ему вслед, потом подобрал свою одежду, подхватил те и другие вилы и отправился за ним. А что мне оставалось делать? Я был в России, которая заграбастала меня в плен и не собиралась выпустить.

Между этими копнами было заготовлено из бревен и досок еще одно основание для стога с длинной прямой жердью посредине. Светловолосая девушка в штанах уже успела перекидать на это основание три-четыре копны сена и теперь выравнивала его по кругу. Она сказала нам:

— Я водицы принесла. Там она стоит, в ведерочке под платочком.

Мы выпили по кружке воды, принесенной из реки Оки, и принялись подбрасывать сено девушке двумя вилами с двух сторон. Она не успевала его распределять по всей поверхности стога и скоро взмолилась:

— Ой, да обождите вы! Завалили меня совсем!

Но мужчина сказал:

— Да где же завалили? Разве так заваливают?

— А как же еще заваливают-то?

— А вот эдак!

И, подмигнув мне, мужчина принялся быстрее действовать вилами, норовя попадать глыбами сена прямо в девушку. Я присоединился к его шутке, и скоро мы забросали девушку сеном выше головы. Сначала она смеялась, пробуя справиться с этим зеленым душистым каскадом, падающим на нее с двух сторон, потом выбилась из сил и умолкла, затаившись под грудой наваленного на нее сена. Тогда мужчина поднялся к ней на помощь А шутить внизу остался я один.

Не знаю, сколько времени я шутил. Подсчитывать минуты и часы мне было некогда — такого внимания требовала эта шутка. Продвигаясь шаг за шагом вперед вокруг стога, я перекидывал наверх копну за копной. Бог знает, сколько раз я обошел так вокруг стога и сколько перекидал наверх копен. Как бы то ни было, их становилось вокруг стога все меньше, а стог все вырастал. Длинные вилы замедлили мою шутку, а временами я совсем ее прерывал, прикладываясь к воде. Два раза я нацеплял ведро на вилы, чтобы подать его наверх. Там, наверху, тоже обильно лился пот.

К тому времени, как вершина стога начала заостряться, возле меня остановились люди, переговариваясь между собой о чем-то. Один из голосов показался мне знакомым, но некогда было поворачивать голову, чтобы определить, чей он. Длинные вилы не оставляли на это времени. Перебирая ладонями по всей длине их рукоятки, я посылал наверх пудовые пласты сена, а пустые вилы перехватывал на лету поближе к зубьям, чтобы тут же без промедления перевернуть их и снова вонзить в копну. Все же я догадался, чей голос в числе других доносился до моего уха. Это был парторг. Он говорил:

— Вот на этом она и строится, наша братская солидарность между народами, — на любви к труду. Сами видите: не мог человек мимо пройти, чтобы не присоединиться к работающим. Трудового человека всегда тянет к трудовому человеку, потому что интересы у них общие. Этим народы и сильны.

Похоже было, что из моего появления на их сенокосе он делал политику, к чему его обязывала, наверно, должность парторга. И другие голоса не пытались, кажется, против этого спорить. Когда стог был закончен и я воткнул вилы в землю, парторг сказал:

— Ну как, товарищи, может, запишем ему половину трудодня?

И кто-то отозвался:

— Да не грех бы и полный записать для первого-то раза.

Я повернулся к ним, вытирая пот с лица. Парторг стоял в окружении нескольких человек, опираясь на вилы и держа пиджак в руках. Его выцветшая рубаха была мокрая на спине до самой поясницы. Как видно, и он где-то успел вдоволь нашутиться вилами. Он спросил меня:

— Искупаться не хотите ли?

Искупаться я хотел, и мы пошли с ним к реке. Берег был низкий, кустарниковый. Парни и девушки уже купались в разных местах реки. Ниже по течению мальчики купали лошадей. Парторг в один миг скинул сапоги и разделся. Сделав небольшой разбег, он прыгнул в воду головой вперед и сразу отплыл метров на пятнадцать. Я тоже нырнул раза два и потом поплескался немного у берега, обтираясь ладонями. Хорошая была вода в этой их реке Оке. Я освежился как раз в меру и от берега шел опять бодрый, чистый, причесанный, с повязанным галстуком.

Работа на лугу уже затихла, и люди с граблями и вилами в руках тянулись из разных мест приречной низины к зеленой стене обрыва, проникая в нее по углублениям старых оврагов. Я спросил парторга:

— Почему так рано кончили работать?

Он пожал плечами:

— Как рано? Уже семь часов.

— Но солнце еще не село.

— А мы не по солнцу. Мы от семи до семи, с двухчасовым перерывом на обед. Да и то мы так постановили только сенокос отработать, чтобы хорошую погоду ухватить. А обычно мы по восемь часов работаем.

— Но успеете ли вы ухватить погоду, работая так мало?

— Успеем. Нам еще дня три таких — и с покосом будет кончено.

— А сколько его у вас?

— Покоса-то? Да без малого шестьсот гектаров.

— Ого! И давно начали?

— Давно. Дней десять уже копаемся.

— Только и всего? Что же вы будете делать через три дня?

— Найдется дело: прополка овощей, капусты, пропашка картошки. А кому дела не хватит — отдохнет.

— Среди лета отдыхать?

— Что ж, придется, если работы не будет.

— Среди лета не будет работы?

— Да. Среди лета. Уже случалось у нас так. Разве только вот строительством займем людей до хлебоуборки.

Я промолчал. Это как-то не укладывалось в моей голове. Мог ли я представить, например, чтобы у людей, работающих в хозяйстве Арви Сайтури, оказался вдруг среди лета свободный день, хотя бы даже воскресный? Не мог я этого представить. И даже такого хозяина не мог я себе представить, который решился бы работать в своем собственном хозяйстве по восемь или даже по десять часов в летний горячий день. Куда покатилось бы после этого такое хозяйство? Мои старые приятели Ууно и Оскари только тем и держались, что трудились на своих участках от зари до зари. Даже одинокий старый Ванхатакки на своем крохотном участке не мог позволить себе такого баловства, если не хотел умереть с голоду. Но что мог понять в таких вещах молодой русский парторг, если бы даже я попытался ему это втолковать? Вся его жизнь прошла при советском строе. Откуда ему было знать, как выглядит настоящая работа? Но бог с ним. Зато теперь я узнал самое последнее, чего еще не знал о колхозе, и мог со спокойной совестью ехать в Ленинград.

26

Скоро мы вышли на ту самую мягкую грунтовую дорогу, по которой мне предстояло дойти до пристани. Видя, что я остановился, готовый туда немедленно направиться, парторг сказал:

— Не торопитесь. Еще и поужинать успеете.

Это была неплохая мысль, и мы, повернув к пристани спины, пошли с ним обратно в деревню Корнево. Когда мы поднялись в деревню, я обратил внимание на один добротный кирпичный дом под железной крышей. Он стоял немного в стороне от общего ряда и был окружен с трех сторон садом, А в саду бегали и играли дети, одетые в одинаковые синие трусики и голубые майки. Я уже привык видеть у них такие места и сказал, кивая в ту сторону:

— Детский сад?

Но парторг поправил меня: