Макорин жених

устремилась на пригорок и, вынырнув из лесу на просторную поляну, исчезла среди мятого

снега. Пришли в лесосеку, центр которой определяла высокая стройная ель с очищенными до

вершины сучьями, укрепленная растяжками из металлического троса. Чуть в сторонке, под

навесом из лапистых еловых прутьев, стояла лебедка, к ней тянулись провода от

передвижной электростанции, всё в снежном инее, словно в пуху. И как раз в тот момент,

когда Юра остановился на полянке, электростанция загудела, и в лесу вспыхнули гирлянды

мощных электрических ламп. Стало светло, будто днём. Мастер Иван Иванович коснулся

метром Юриного плеча.

– Ты, слышь, иди в бригаду к Бызову, парнечок...

Оглядев фигуру юноши, мастер покачал головой.

– В пальто и ботинках, работничек...

Юра пошел к человеку, возившемуся с тросом, на которого указал мастер. Он узнал в нем

того самого кудлатого молодца из запечного жилья, что предпочитал маленький Ташкент

большой Колыме.

– Куда тебя, не знаю, и поставить, – скосил глаз бригадир. – Иди-ка, братец, пока в

махальщики. Вон по той линии, становись, девки укажут. Эй, девчата, возьмите в свою

компанию, может, сгодится...

Что за специальность такая – махальщик, Юра и понятия не имел, но он послушно

отправился, к группе девушек у костра.

– Принимаете, красавицы?

– Мужик вроде ничего, как не принять...

– А чем же мне махать?

– Можешь шапкой, а то возьми прут полапистее.

– Да ты чего же, товарищ, в ботиночках? Тут не «сковородка», отморозишь ноги-то...

Юра смущенно буркнул что-то в оправдание.

6

Вечером, когда возвращались с работы, Васька Белый, заметив Юру, забавно вытянулся в

своем овчинном архалуке.

– Как сегодня дела, товарищ уполномоченный?

Юра, весь озябший, голодный, ответил невнятно, прошел мимо. Старик неодобрительно

глядел ему вслед.

– Чего бормочешь, главный диспетчер? – спросил весело Бызов. – Принимай рапорт...

Васька строго отмахнулся.

– Отдашь товарищу уполномоченному. Он меня выше. Ишь, в ботиночках, сердечный,

околел, надо быть, за день-то...

В бараке картежники, окутанные табачным дымом, страдали за столом. Похоже, что они

с ночи так и не прекращали игру. Лица у всех позеленели, щеки запали. У лысоголового уши

вместо розовых стали сизыми и обвисли, как тряпки. Но он продолжал шлепать картами по

столешнице, алчно поглядывая на кон. Игра не прекратилась даже и тогда, когда лесорубы

приступили к ужину. Игроки только потеснились к концу стола. Юра, заглянув в свой

чемоданчик, обнаружил, что он пуст. Маменькины подорожники исчезли. Не раздеваясь, он

лег на нары, нахлобучил шапку на лоб. В тепле заныли пальцы на ногах.

– Приятель, а приятель...

Сквозь дрему Юра почувствовал, что его дергают за полу пальто. Открыл глаза. Над ним

наклонился Бызов.

– Ты что на голодуху завалился? Цыган, брат, приснится на пустое-то брюхо.

– Пусть снятся хоть сто цыганов.

Юра отвернулся, стараясь прикрыть лицо воротником.

Бызов ловко подхватил его рукой за шею, посадил на нарах, сам сел рядом, сказал

строго:

– Ты дурака не валяй, молодой человек. Здесь маменьки нет, чтоб за тобой ухаживала.

Станешь кочевряжиться, добра не будет...

Юра с недоверием смотрел на Бызова. Кудлатая нечесаная голова, загрубелое

обветренное лицо с крупным сизоватым носом, нависшие брови, татуировка на бицепсах –

портрет, прямо скажем, далеко не привлекательный. Но в глазах, серых, грустноватых, Юра

прочел настоящее человеческое участие. И он виновато улыбнулся. Сказал с нарочитой

грубоватинкой:

– Не кочевряжусь я. Видишь, все продовольственные ресрсы...

Он присвистнул, открыв чемодан.

– Понятно. – Бызов произнес это слово так, будто иного ничего и не ожидал. – А

деньжата у тебя есть? Хоть на пропитание...

– Немного есть.

– Иди сейчас же в лавку, пока не закрыли, – тоном приказа сказал Вызов, – а то утром и

червячка заморить нечем будет, какой ты тогда работник...

Юра встал и вышел из барака. Бызов погрозил кулаком картежникам.

– Оставили парня голодным, псы...

Те дружно захохотали.

– Пущай ему мамка пришлет свежего...

– Опять полакомимся...

– А ты в шефы к нему записался? Ублажай его, они, чистюли, это любят...

– Он знает, чьи пятки чесать, чует, где отвалиться может...

Бызов крепко выругался, залез в свой маленький Ташкент за каленой печкой и захрапел.

Глава пятая

НЕУДАВШИЙСЯ СТУДЕНТ В ЛЕСНОЙ ДЕЛЯНКЕ

1

Все случилось очень просто. Папа сгоряча сказал, что теперь остается одно – идти на

лесозаготовки. Юра, водивший пальцем по затускнелому стеклу, резко обернулся и устремил

на отца упрямый взгляд.

– Хорошо, я пойду на лесозаготовки...

Сколько мама ни ахала, как она ни уговаривала сына не делать глупостей, тот стоял на

своём. Раз так случилось, менять решения нет надобности. Он не дитя, и с ним возиться

нечего. Он сам найдет свой путь в жизни...

Конечно, он не дитя. Это подтверждается и аттестатом зрелости, который мама хранит в

одном из ящиков комода. Когда этот долгожданный аттестат был получен, Юре казалось, что

с ним он завоюет весь мир. Но завоевать мир оказалось не так-то легко. В университет он не

прошел по конкурсу. Домой вернулся удручённым.

Что же теперь делать? Мама подняла глаза на папу. Разве нельзя позвонить в

архангельские институты? Можно позвонить, но ведь поздно. Мама заплакала. Всё-таки отцы

плохо заботятся о детях. Ну, бывают же исключения, когда приходится пренебречь кое-чем и

использовать хоть раз в жизни свой вес в личных целях. Папа, когда звонил, используя свой

вес в личных целях, был красным, словно рак. И ничего не получилось. Папа в душе даже

был рад этому. А мама сказала, что он тряпка. Первый раз она так грубо и неумно сказала.

Папа рассвирепел и тогда крикнул, что таким, как их сынок, надо не в университеты

поступать, а идти на лесозаготовки.

И вот Юра на лесозаготовках.

В первом письме своим школьным товарищам он написал:

«Орлы! Здравствуйте! Поклон вам от лесоруба. Спешу сообщить, что покорный ваш

слуга успел уже получить квалификацию. И какую! Махальщик. Вам и не понять, что это

такое. Не тротуары на Павлиновке утюжить, не на диспутах «Есть ли счастье и с чем его

едят?» позевывать, не на танцульках перед девчатами расшаркиваться, а день-деньской

стоять по колено в снегу, махать рукой либо прутом и кричать до хрипоты: «Давай вперёд!»,

«Стоп!». Чувствуете? Чем не капитан пиратского фрегата!

Однако, братцы, грустно. Во-первых, грустно потому, что не с кем добрым словом

перемолвиться: народец вокруг меня ой-ой! Во-вторых, какие бы гимны труду ни пел наш

знаменитый диспутант Беляковский, оный труд отнюдь не сладок и как он облагораживает

душу, не могу понять, хоть убей. Вот вам картина. Стою на своем «ответственном» посту,

полной грудью вдыхая смолистый морозный воздух. Вспыхивают гирлянды электрических

огней, и при их ослепительном свете я вижу, как в глубине делянки копошатся человеческие

фигурки. Это наши старатели заносят металлический трос на пасеку. Не на ту пасеку,

разъясняю вам, где стоят пчелиные ульи, а на ту, где беспощадный человек порушил наземь

вековые ели. С тросом возятся долго. Поглядываю на лебедчика. Он сидит, безмятежно

покуривая. Ему что! В овчинном полушубке, ватных штанах и широченных валенках мороз

не страшен. А я весь заколел. Пальцы ног ломит, хотя я их замотал, по совету бригадира,

несколькими слоями портянки и газеты. Как видите, друзья мои, мне стала ведома здесь ещё

одна сторона культуры. Оказывается, газета полезна не только для повышения политического