Вершины не спят (Книга 1)
![Вершины не спят (Книга 1)](/uploads/posts/books/no-cover.jpg)
Вершины не спят (Книга 1) читать книгу онлайн
Вероятно, человек этот уже много лет не садился на коня, не держал в руке молнию клинка. И все-таки, когда думаешь об Алиме Кешокове, народном поэте Кабардино-Балкарии, образ всадника неотступно преследует тебя. И не потому только, что этот образ присутствует едва ли не в каждом произведении писателя, будь то поэма, коротенькое стихотворение, пьеса или большое прозаическое полотно. Это можно было бы отнести на счет сыновней дани горца традиционным мотивам. Но в творчестве Кешокова образ всадника надобно понимать и глубже и шире: это вечное, и притом стремительное, как бег скакуна, движение, без которого ни сам поэт, ни его герои, которым автор доверительно сообщает самые сокровенные думы свои, попросту немыслимы.
До Октября, как известно, кабардинцы не имели своей письменности. Она пришла к подножию древнего Эльбруса с выстрелом „Авроры". И не чудо ли, что в столь короткий срок в Кабардино-Балкарии возникла своя литература, столь яркая и самобытная, что голоса лучших ее представителей слышны не только во всех уголках нашего социалистического Отечества, но и далеко за его пределами. И среди этих голосов — неповторимо самобытный голос Алима Кешокова, в прошлом сына безземельного крестьянина из селения Шалушка, а ныне — известного писателя и общественного деятеля. Он умел учиться, Алим Кешоков. И умел хорошо выбирать себе учителей. Из его соплеменников — то был основоположник кабардинской советской поэзии Али Шогенцуков, а что касается других учителей, то послушаем самого Кешокова.
“Мой брат бывалый командир. Не взвод у брата под началом. И по плечу ему мундир, тот, что положен генералам". Далее следует многозначительное признание, что поэт мог бы, вероятно, не отстать от брата, но другое его занимает превыше всего. И Алим Кешоков восклицает: “Поручик Лермонтов, у Вас готов быть в званье рядового!"
Давно уже и притом напрочно стоит среди правофланговых в боевом строю советской литературы Алим Кешоков. Теперь у него самого уже немало учеников. Однако, исполненный чувства долга перед старшими своими товарищами, он не упустит ни малейшей возможности, чтобы не принести им свою благодарность. "Наездники — в седла мы прыгаем ныне, и каждый под облако гонит коня. Там Тихонов ждет нас на снежной вершине, седоголовый держатель огня!"
В послевоенные годы вышло около двадцати книг Алима Кешокова — то были сборники стихотворений, поэм и таких поэтических миниатюр, как стихи-стрелы. Все новыми гранями своего редкого дарования поворачивался к нам поэт. И вот теперь он явился пред многочисленными своими читателями в качестве прозаика, автора романа „Вершины не спят".
Заранее оговорюсь: чтобы не обкрадывать читателя, не лишать его счастливейшей и сладчайшей возможности все узнать из первых рук, я даже вкратце не буду пересказывать содержание книги.
Становление Советской власти в национальных окраинах России — такими обычно бесстрастными словами говорится в иных учебниках истории о событиях столь сложных, столь драматических по накалу борьбы, что лишь большой художник способен дать нам их почувствовать не только разумом, но и сердцем — сердцем прежде всего. Думается, что это в значительной степени удалось Алиму Кешокову в его романе „Вершины не спят".
Не скрою, что, полюбив этого улыбчивого, остроумного в жизни и в своих стихах поэта, поначалу, раскрывая его первую прозаическую книгу, испытываешь некоторую тревогу: а не растворится ли сочная, отливающая всеми красками, переливающаяся многоцветьем поэзия Кешокова в „презренной" и „суровой" прозе, к которой, видать, и его, нашего жизнелюба Алима, потянули года. Трудно, невозможно представить Алима Кешокова без его улыбки, без его незлой иронической усмешки, которая тонкою прошвой проходит через все его стихотворные строки.
Тревоги, однако, исчезают, как только углубишься в чтение. "Лю окончил школу в родном ауле у отца, а теперь учился в новой школе в Бурунах", — сказано о мальчике в романе. Но так мог написать любой автор. Читаем дальше: „а его старший брат, Тембот, — второе лезвие одного и того же кинжала, — тот теперь учился в Москве, в военной школе". А вот так сказать мог один лишь Алим Кешоков и никто другой. „Река жизни не знает покоя, — заметил Астемир". И это Алим Кешоков — и никто другой. „Добрый утренний гость — это луч утреннего солнца", — это уж, конечно, Алим Кешоков, умеющий дружить и знающий цену настоящей дружбы.
Не вдруг, не сразу открываются перед читателем герои романа. Не сразу распознаешь, кому из них отдано сердце автора, — тут, видимо, сказался большой литературный опыт Алима Кешокова. Он как бы приглашает нас: „Давайте-ка сначала посмотрим, что говорят, что делают эти люди, не будем торопиться со своими выводами, у нас есть время терпеливо разобраться во всем". Автор не боится дать персонажам высказаться возможно пространнее, не перебивает их репликами даже там, где они не очень-то лестно говорят о вещах, дорогих нам до чрезвычайности. В борьбе, в крови, в страшных муках рождается самая большая правда, о которой поэт Алим Кешоков сказал:
На свете нет выше наших идей,Так будем же лучшими из людей!Во имя этой правды и написал свою суровую и мужественную книгу Алим Пшемахович Кешоков.
МИХАИЛ АЛЕКСЕЕВ
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту pbn.book@yandex.ru для удаления материала
— Это стучит Нафисат, жена мельника, — успокоительно проговорил Жираслан и встал из-за стола. — Я посылал ее за барашком. Слышишь, мельник? Нафисат вернулась — пойдем. Прошу разрешения у дорогих гостей.
Стучала и в самом деле Нафисат, вернувшаяся с барашком. Гости успокоились.
Но когда Жираслан с Адамом вышли за порог, Нафисат испуганно сообщила им, что ее только что остановили люди, которые велят позвать князя, — они ждут в саду.
— Режьте барашка сами, — распорядился Жираслан, — да ты, Адам, поскорее возвращайся к гостям, — и быстро направился в сад.
В предрассветной тьме сада он не сразу увидел фигуру, прижавшуюся к стене, в бурке с башлыком на голове. Не снимая руки с кинжала, Жираслан шагнул вперед.
— Кто здесь? — вполголоса спросил он. — Будь гостем, если ты друг.
— Приятно слышать, — прозвучал голос из-под бурки, — что Жираслан не боится гостей. Нет, меня ты не впустишь в свою компанию, — и человек захихикал.
По этому хихиканью Жираслан сразу узнал, кто перед ним. Незнакомец развязал башлык, и Жираслан убедился, что перед ним некто иной, как Залим-Джери Аральпов.
— Залим-Джери! Ты жив?
— Если твой старый дом еще не фамильный склеп, то я жив, князь Жираслан… Да и в склепах бывают не только мертвые. Это ты знаешь. Времени мало, князь, тебя ждут гости.
— Жалею, что не могу посадить и тебя за мой стол. Но я слушаю. Отойдем.
Теперь Жираслан хорошо видел собеседника. У Аральпова отросла борода, он то хватался за рукоять кинжала, то потирал руками подбородок. На бедре болтался маузер, на поясе висел наган.
— Ты не ждал меня, Жираслан. Нужно сказать, что тебя тоже больше не ждали, не чаяли видеть… Сколько заплатил?
— О чем ты говоришь?
— Сколько храбрых голов наших людей выдал за свою голову? Кто поверит, что тебя отпустили за листовку, которую ты подписал? Кинжал вонзил ты нам в спину, вот что! Отряд
«Кровь за глаз» распался. Терцы ушли в Ингушетию. «Семья пророка» хочет пробраться в Турцию. Многие идут к Кагермазову, а еще больше больных по лесам и пещерам… Гибнем… Нужно большое дело, чтобы поднять бодрость у наших людей. И вот не сегодня-завтра это начнется. Большое дело! В ущельях, горах! Меня направили к тебе, Жираслан, наши люди. Они все забудут и простят тебе — иди и становись на свое место…
Залим-Джери говорил, не спуская взгляда с рук Жираслана, игравших кинжалом.
— Или ты опять будешь писать листовки, пировать с большевиками? Пусть сидит с ними Казгирей, верховный кадий не должен бродить по пещерам… Но ты… ты уже не абрек-паша? Не Жираслан? Если нет, то помни: Эльдар узнает, кто велел мне стрелять на свадьбе…
— Замолкни! — повелительно шепнул Жираслан. — Ты, жалкий трус, стрелявший в невинную девушку! Разве я велел стрелять в нее, а не в жениха? Не выдержали нервы? Струсил? Эльдару ты не скажешь ничего нового, и не Эльдар будет считаться со мной, а я еще посчитаюсь с тобой. И не пробуй разговаривать со мной таким тоном в моем же доме.
— И ты не кричи на меня. «В моем доме»! Э! Какой же это теперь твой дом? Я говорю то, что мне поручили сказать: убей Инала Маремканова. Несчастный случай в дороге — и все. Мы слышали, что тебе собираются предложить охрану Казгирея, а ведь можно стрелять в Инала для самозащиты. Они с Казгиреем кровники… Убьешь — забудем все, а нет — как хочешь, Жираслан, все равно не засидишься за большевистским столом… — Аральпов опять начал входить в раж. — Кто у тебя поручитель? Казгирей? А кто повинен в смерти его отца, Кургоко? Почему Кургоко не мог ускакать на своем лихом коне? Кто увел у него коня как раз в ту ночь, когда старик узнал, что его хотят взять заложником, и бросился к коню… А? Что? Не трогай кинжал, не один я, знаю все это… Не отвертеться тебе, Жираслан! Тут в саду есть еще наши люди, я не один — и, как бы для подтверждения своих слов, Залим-Джери чуть слышно свистнул, и в ответ послышался такой же свист.
Залим-Джери назидательно поднял палец кверху:
— Да, Жираслан, время не ждет. Большое дело начато. Ты нужен, Жираслан. К мельнику Адаму придет человек, спросит, будет ли мука. И этот человек не должен уйти с пустым меш ком. Не время нам сейчас ссориться, Жира слан, великий абрек-паша! Но ты знаешь, что и пчелы набрасываются на пчелу-князя и убивают ее, если она перестает служить им…
Залим-Джери быстро скользнул в кусты, с веток посыпались капли холодной росы.
— Ах ты мразь, падаль, — только и успел прорычать ему вдогонку Жираслан.
Он подошел к окну, заглянул в кунацкую: Эльдар и его люди, а с ними Астемир, видимо, собирались уходить, подтягивали пояса, разбирали шапки. Долгое отсутствие Жираслана могло показаться им подозрительным. Лишь мельник Адам, успевший справиться с барашком, беспечно спал, положив голову на стол, среди остатков кушаний и стаканов с махсымой.
Когда Жираслан ступил на крыльцо дома, он услышал топот удаляющихся всадников. Искушенное ухо определило, что всадников не меньше четырех. Жираслан прислушался снова: на конюшне мирно похрапывал человек, оставленный Эльдаром при конях, раздался удар копыта о деревянный пол… Все было в порядке.
Жираслан опять почувствовал себя хозяином дома и тамадою.
В кунацкую он вошел с веселой песней на устах:
Пусть этот дом, Где едим и пьем, Будет счастливее С каждым днем. Чтоб кур потрошили Десяток невесток И десять месили Сдобное тесто. Чтоб не просохли Ни чашки, ни кружки, От снеди раздались Бочонки, кадушки. Чтоб гости-соседи Пьянели от снеди И отрезвлялись бы В умной беседе.
— Валлаги… да будет так! — не замедлил подхватить Астемир, всегда неравнодушный к хорошей песне.
Веселое появление тамады остановило гостей. Заново рассаживая их по местам на лавки, Жираслан говорил:
— Барашек хорош! Чуть-чуть не забодал меня… Проверил ваших коней. Все на месте. Тихо. Друзья, тхало идет дальше!
НОЧЬ В ДОМЕ КУПЦА ШУЙСКОГО
События развивались быстро.
В одну из ночей первого зимнего месяца Жираслан опять услыхал стук в окно.
Явился подслеповатый мельник Адам с другим человеком. Они сообщили Жираслану: дело, о котором говорил Залим-Джери, уже начато, и место Жираслана сейчас не в мягкой постели, а в ущелье Батога. Дескать, повсюду в ущельях свергается Советская власть, требующая невозможного — перераспределения поголовья, пастбищных и сенокосных угодий, и восстанавливается порядок и правая власть сторонников шариата. Все строптивые председатели Советской власти либо перерезаны, либо связаны. Вооруженным восстанием руководит Залим-Джери со своими абреками и балкарский уздень Чавдар с его единомышленниками. Чавдар — это голова! Вот как рассуждает Чавдар: «Зачем скот тому, кто не имеет земли? Зачем земля тому, кто не владеет скотом? Есть земля — расти скотину, имеешь скот — бери землю, а иначе довольно тебе трех аршин». Просто и ясно. Так от самого аллаха! А когда Жираслан станет старшим военачальником — кто устоит? Зеленое знамя ислама выйдет на равнину навстречу Казгирею Матханову… Разве не помнит Жираслан песню:
В бой под зеленое знамя…
Жираслан хорошо помнил эту песню, служившую гимном шариатской колонны в пору гражданской войны, но он также хорошо знал Матханова. Отпустив людей и задумавшись над тем, что сообщил Адам, он не мог поверить, чтобы Казгирей поддался соблазну возглавить восстание в Батога. Не те времена, не те силы, не тот размах, нет, нет! И эта вспышка не больше, как безнадежное бунтарство, неспособное противостоять крепнущей силе большевиков… Аральпов? Чавдар? Жираслан вспомнил ночное появление Аральпова, его наглость и трусость, и ему стало противно.
Настойчивые призывы и угрозы Аральпова ничего не могут изменить, решение было принято тогда же, в ночь тхало, бесповоротно… Однако не надлежит ли охранителю верховного кадия и в самом деле быть' в эту ночь на месте…
Казгирей почти не выезжал из Нальчика, а если и выезжал, не брал Жираслана с собою, щадя его самолюбие: Жираслану все еще не подобрали достойного коня.