Первые шаги

В октябре к ним в гости приехал Мамед. Он привез в подарок муки, баурсаков, баранью тушку. Рассказывал весело про свадьбу Аксюты Карповой, про неудачный обыск у Федора, про свой оседлый аул. Барана сварили в казахском бараке и мясо разделили на всех. Когда выпили шурпу [6], Мамед спел сородичам песню отца, добавив к ней немало и своего.

Все сосредоточенно слушали, даже не перебивая обычными восклицаниями, подбадривающими певца. Песня Мамеда подтверждала им слышанное от Исхака, от их русского друга Ивана…

— Твой Подор, наш Вана — одинаково, — задумчиво говорил старый казах.

Вспоминали и Топорнина: ласково разговаривает он с казахами, ругает Кривого, если тот ударит кого плетью: «Кривой собака, как толстый купса…»

Но Мамед привез не только подарки и песни, а и новую листовку, и номер «Новой жизни», и новости от далеких петропавловских друзей. В первый же день, оставшись вдвоем с Иваном, он сказал ему шепотом:

— Тебе письмо привез, — и, проворно отпоров подкладку малахая, передал тоненькие листки.

Работа в подпольной группе сразу оживилась. Копии листовок они послали на Спасский завод и в Караганду. На обратном пути Мамед отдал их верным жигитам, а те отвезли: для них сотни верст — верховая прогулка…

Иван так задумался, что не сразу услышал крики и ругань в коридоре. Только встав, он понял, что ругается фельдшер Костенко, проталкиваясь через толпу рабочих, плотно заполнивших коридор.

— Товарищи, посторонитесь, — попросил он и зажег коптилку.

Фельдшер, маленький, толстый, с одутловатым лицом, был очень рассержен и сразу закричал:

— Ну, кого здесь ночью холера забрала?

Стоявший сзади фельдшера высокий Андрей, через его голову насмешливо подмигнул Топоркову: смотри, мол, притащил-таки!

— Шахтеру Кокобаеву плечо бревном в забое расшибло, посмотрите, — Иван указал на раздетого Исхака.

Костенко, чуть глянув в сторону протянутой руки, обернулся и заорал на Андрея:

— Так ты из-за кыргызца меня ночью тащил?

Рабочие в коридоре возмущенно загудели.

— Киргиз такой же человек, как и вы. Его чуть не убило по вине хозяев. А по-вашему, господни фельдшер, мы должны были ждать утра? — строго, но сдержанно сказал Иван. — Окажите помощь и напишите справку…

— Ты что за начальник такой распоряжаться тут? — окрысился фельдшер на Ивана.

— Я не начальник, но Исхак наш товарищ, и мы требуем: окажите немедленно помощь. Несчастье случилось с ним по вине владельцев рудника…

— Да что ты с ним разговариваешь? Это ж англичанска палка, а не фельдшер! Мы с ним сейчас сами поговорим по-иностранному, а то он русский язык не понимает, шахтера за собаку считает, — послышался грозный голос из коридора.

Фельдшер сразу сник. У него мурашки по спине побежали от мысли, что, рассердившись, рабочие могут изувечить его. Сняв полушубок, он подошел к Исхаку и стал внимательно осматривать плечо, зная, что за ним следят десятки глаз. «Какая опухоль страшная! Неужели кость раздроблена?» — думал он. Тихонько поворачивая руку, отчего у Исхака, сдерживавшего стон, ручьем полился пот с лица, фельдшер прощупывал кость и сустав. Наконец, опустив руку, он мирно сообщил:

— Кость цела, и сустав на месте. Опухоль от ушиба, надо перевязку сделать, а я ничего не взял.

— Тут недалеко, мы проводим. Делай перевязку, — послышался тот же голос из коридора.

Костенко, уже не возражая, оделся и под конвоем рабочих сходил за бинтами и примочкой. Перевязав плечо Исхаку, он спросил:

— Ну, все, ребята, можно идти?

— Напишите справку, что с рукой и сколько дней нельзя выходить на работу, — вежливо попросил Иван.

— С недельку, не меньше, посидит дома, — говорил фельдшер, черкая что-то на листе бумаги, пододвинутом Топорковым.

— Ироды проклятые, калечат людей! — возмущались рабочие в коридоре. — Тут не неделей пахнет…

Выйдя из барака в сопровождении Лескина, фельдшер облегченно вздохнул. Будут его завтра ругать за эту справку, но от ругани ребра не затрещат. Интересно, кто это его англичанской палкой назвал? «Завтра надо сообщить управляющему, — думал он, идя рядом с провожатым. — Тот выяснит…»

Но когда, прощаясь у крыльца, Андрей с угрозой сказал ему: «Не вздумайте на рабочих жаловаться, начальство вас не убережет», — Костенко так испугался, что решил и не заикаться о ночном инциденте: он фельдшер и обязан помогать больным, рабочие позвали — и все.

А в бараке развертывались события, не предвиденные администрацией рудников.

— Товарищи! До каких пор будем терпеть издевательства? — сразу же после ухода фельдшера заговорил Топорков. — Нас обирают в лавке, платят гроши, мы мокнем в забоях. Из-за жадности хозяев крепи никудышные. Сегодня Исхаку руку искалечило, а завтра кто-нибудь голову оставит в забое. Наши товарищи зимой живут в землянках без стекол. Когда же станем требовать, чтобы и нас за людей считали? Вон и фельдшер только из-за страху перевязал плечо Кокобаеву…

— До тех пор будут издеваться, пока не начнем с ними разговаривать, как Иван с Кривым говорил, с киркой в руках, — яростно закричал коренастый шахтер, прорываясь вперед. Изношенная рубашка разорвалась на плече, он тяжело и шумно дышал.

— Давно пора забастовку объявлять, долго трусов слушаем! — раздались возбужденные голоса в коридоре.

Все торопились высказать накопившееся возмущение Самые робкие вдруг расхрабрились. Страшный вид вздувшегося плеча Исхака будоражил всех. Ведь с каждым из них может случиться такое…

— Сходи за Петром Михайловичем, — шепнул Топорков Андрею, когда тот вернулся.

Собрание затянулось до полуночи. Андрей, как настоящий связной, обежал все бараки и казахские землянки, вызывая шахтеров. Решили немедленно предъявить петицию от рабочих и служащих рудника и дать администрации срок пять дней для выполнения требований, а не согласятся — остановить рудник, объявить забастовку.

Петицию поручили составить Топорнину, Топоркову, Кокобаеву… всего десяти человекам, и сразу же отправить ее негласному директору, а копию — в столичные газеты.

Когда после собрания Иван пошел провожать штейгера, Петр Михайлович сказал ему:

— Вы с Исхаком не очень выпячивайте себя при разговорах с администрацией. Меня так и так уволят, а вам надо остаться здесь, продолжать работу. Рабочие сейчас загорелись как будто все, но стойких-то еще не очень много. Нельзя вам рудники оставлять…

Иван согласился. Они с Исхаком и при победе и при поражении все равно останутся.

Нельсон Фелль, негласный директор горных промыслов господина Карно, прибыл на Успенский рудник шестого декабря и заявил, что будет разговаривать с делегацией рабочих утром следующего дня.

Вечером делегаты собрались, чтобы еще раз обсудить, какие добавочные требования, кроме изложенных в петиции, предъявить ненавистному англичанину.

В петицию, подписанную всеми рабочими и служащими рудника, за исключением мастеров, прозванных рабочими «англичанскими палками», и фельдшера Костенко, были включены шесть пунктов: немедленно снизить цены в лавке, повысить заработную плату от пятнадцати до двадцати пяти процентов, снабдить непромокаемой одеждой и обувью работающих в мокрых забоях, улучшить казармы для рабочих-казахов, устроить постоянное трехклассное русско-киргизское училище и уволить мастера Кривого, зверски обращавшегося с казахами.

— По-моему, товарищи, — говорил Иван, — надо потребовать провести настоящее крепление в шахтах, а также оплатить Исхаку время болезни…

— Об этом обязательно скажем, — прервал его Топорнин, — не беспокойся. Я обо всем скажу, мне все равно. Меня вон, бухгалтер говорит, начальство уже намерилось уволить, да и остальные товарищи делегаты после окончания забастовки не останутся — все равно съедят. Давайте поговорим о другом. Возможно, этот тип завтра совсем не захочет добром говорить, а мне сразу объявит об увольнении — тогда что?

— Тогда немедленно начнем забастовку, — ответил Топорков.