Первые шаги

— Знаешь, Гриша, перепугался я. А с меньшевиками у меня ничего общего нет, — мягко, без обиды, ответил Вавилов. — Потом — я думал, что у тебя сидит актив… Что-то надо делать, спасать организацию от разгрома, если забастовка сорвется. Чтобы Антоныча, Алексея, тебя и других не захватили. Забастовкой дело не кончится…

— Я и Семин ходили предъявлять требования, — задумчиво произнес Григорий. Искренность Вавилова у него не возбуждала сомнения. — Нам в стороне не остаться. Антоныч с Алексеем — члены комитета, но их не выдадут рабочие.

— Надо их увидеть сейчас же, обязательно. Пусть Антоныч решает, как быть, — предложил Вавилов.

Григорий надел куртку, и они ушли.

…Наутро пикетчики стояли на своих местах, но возле привокзального сквера еще до гудка начали скопляться рабочие и служащие. Когда загудела сирена, толпа смяла пикет.

— Мы будем работать только восемь часов, — говорили рабочие. — Все равно по-нашему будет.

Тройку полицмейстера и две пролетки, набитые полицейскими, заметили, когда они подкатили вплотную.

— Идите со всеми в цех, — шепнул быстро Григорий Федулову и Шохину. — Мы с Мухиным их задержим. Нам все равно ареста не миновать. О будущем надо думать…

Полицейские, выскочив из пролеток, кинулись за уходящими по направлению к депо Антонычем и Алексеем.

— Куда, ваше благородие, спешите за покорными? — заступая вместе с Федотом им дорогу, насмешливо спросил Григорий. — Вишь, как спешат! — оглядываясь на скрывавшихся в депо товарищей, говорил он.

Полицейские замешкались. Подбежал рысцой Плюхин.

— Чего стоите? — прикрикнул он на полицейских.

— Они нам мешают на работу идти, — зубоскалил Григорий.

— Как ваша фамилия? — бросил отрывисто Плюхин.

— Потомственный слесарь Григорий Иванович Потапов, — с комической торжественностью отрекомендовался Григорий. Он хотел выиграть время, чтобы товарищи успели приступить к работе.

— Мухин, слесарь, — просто сообщил Федот. Он был готов к аресту, но сердце ныло: как-то жена с ребятами будет без него?

Плюхин сурово посмотрел на рабочих и, сказав «забрать», пошел к зданию вокзала. Полицейские окружили арестованных.

— Не бойтесь, ребята, не убежим. Раз начальство работать не велит, нам же лучше. А то мы с Федотом хотели было идти к тискам, спину гнуть! — шутил Григорий. — Вот скажите нам по совести, — обратился он к городовым, — чего вы нас караулите? Не украли мы, не убили, не хулиганили. Разве не могут рабочие отказаться от работы, если платят мало?

— Не могём знать. Это дело начальства, — ответил один из них.

— Да ведь крепостного права будто давно нет? Или его опять хотят восстановить? — с наивным видом продолжал Григорий.

Его охватило нервное оживление, требующее какой-то разрядки. Тут было и беспокойство за семью, хотя, прощаясь с женой, он и говорил, что, пожалуй, придется в кутузке ночевать, и страх за Антоныча и за судьбу партийной организации, и то, что вот он, Григорий, идет впервые в тюрьму за рабочее дело. Волновал его и расстроенный вид Федота.

— Арестованным разговаривать не дозволено! — прикрикнул на него старший полицейский.

— Да, ваше благородие, скажи, будь ласков, за что же меня арестовали-то. Не возьму я в толк…

Полицейский шагнул к Григорию, но, заметив вдалеке идущего Плюхина, застыл с вытянутыми по швам руками.

— Ты, ты и ты, — показывал пальцем полицмейстер, — пойдемте со мной.

Старший полицейский и еще двое двинулись вслед за ним к депо. Григорий и Федот переглянулись. «За кем пошли?» — с волнением думали оба.

— А скажи, пожалуйста, почему это вы бастовали? — тихо спросил Григория щуплый городовой с редким пушком над верхней губою.

Оглядев его, Григорий ответил:

— Во всей России бастует рабочий класс. Человеческой жизни хочет, а его собачьей заставляют жить.

Городовой поглядел на арестованного с сочувствием и задумался.

Минут через десять по дороге из депо показались полицейские и между ними Семин и токарь Иванчиков. Григорий вопросительно взглянул на Федота. «Чего это Иванчикова-то подцепили?» — говорил он взглядом. Федот тоже был удивлен. Иванчиков, уже не молодой, всегда молчаливый рабочий, один из первых сегодня кинулся на работу.

«Видно, с кем-то спутали, — подумал Григорий. — Вот, поди, перепугался. К счастью, ничего не знает, не наговорит лишнего. Ведь он, этот молчун, ни на одном собрании не был. Сколько лет работает в депо, а все мужиком остается».

Арестованных посадили на две пролетки по двое, и орава полицейских полетела в город вслед за тройкой начальника.

Глава шестнадцатая

— Черт! Совсем мокрый стал. Под ногами вода, сверху капает не переставая, — ворчал Иван Топорков, выйдя из забоя. — Быстрей пошли, а то обледенеем! — поторопил он Исхака.

— Знаешь, Ваня, нас чуть совсем не придавило, — сообщил Исхак, с трудом вылезая по крутым ступеням. — Давно предупреждал Кривого, плохой крепление, может треснуть — слушать не хочет. Сегодня бревно лопнул, меня по плечу стукнул. Думал, конец будет, — говорил казах, сверкая белками глаз словно из-под маски, — посыпавшаяся при обвале порода облепила его лицо.

Иван помрачнел.

— Пойдем, пойдем, — потянул он Исхака, — в бараке подумаем, что делать, а то еще простудимся.

Не спрашивая разрешения начальства, рабочие разделили перегородками огромный барак по числу окон. Крайние клетушки отдали семейным, а в средних ютились холостяки. В каждой загородке сложили каменные очажки с трубами из самодельного сырца. Узкая полоса в длину всего барака, со стороны входа, служила общим коридором, от которого семейные отделялись занавесками из одеял.

Сняв в коридорчике мокрую, грязную одежду, Топорков и Исхак вошли в свою «комнату», как говорил Иван. В ней с обеих сторон, в два этажа, громоздились нары на восьмерых, а посредине протянулся длинный на козлах стол. В очажке ярко пылал огонь, согревая и освещая помещение. Остальные жильцы уже лежали на нарах, отдыхая в ожидании запоздавших товарищей.

— Все целы? — спросил Иван.

— Целы! А что? — отозвался Андрей Лескин, поднимаясь на нарах.

— А то, что вот Исхака сегодня треснуло бревном по плечу так, что чуть навсегда в шахте не остался…

Кто-то из лежавших матерно выругался, кто-то крикнул:

— Сволочи! На грошах экономят, а нам головы разбивают!

Соскочив с нар, все окружили казаха и принялись снимать с него рубаху. Когда притронулись к левому плечу, Исхак застонал. Плечо распухло и было багрово-синее. Андрей, накинув полушубок, сказал, что пойдет за фельдшером.

— Не придет он вечером, Костенко-то, — отозвался один из рабочих.

— Пусть попробует отказаться! Я его, сукина сына, силой притащу! — откликнулся Андрей уже из коридора.

На шум начали приходить рабочие из других загородок.

— Что тут случилось у вас? — спрашивали вновь вошедшие, и шахтеры, указывая на плечо Исхака, сидевшего возле печурки, кляли администрацию рудника, рассказывая про обвал в забое из-за плохого крепления.

Иван сидел молча, обдумывая, как лучше использовать происшествие с Исхаком, чтобы ускорить забастовку, которую их подпольная группа готовила давно. Много еще есть отсталых, боязливых. С ними надо работать настойчиво, терпеливо, не торопя их… Перед глазами Топоркова всплывали события, ставшие вехами на его пути здесь, на руднике.

…После нескольких встреч со штейгером Топорниным Иван убедился, что с ним можно говорить обо всем. Ему первому и прочитал листовку, присланную из Петропавловска.

— У меня, Ваня, словно глаза открылись, — признался тот. — Дай-ка я сам почитаю! — И Топорнин дважды перечитал горячий призыв большевиков. — Жил я по совести, защищал, сколько мог, рабочих, не боясь гнева начальства, волновался, понимая, что мало помогаю, — промолвил он задумчиво, опустив руку с листовкой. — А вот о том, что дело не только в заводчиках, ни разу еще не подумал. Неоткуда было правду узнать… — Топорнин помолчал, еще раз прочитал листовку и вернул ему.