Люди на болоте. Дыхание грозы

хмуро, не глядя на нее, стал приближаться.

Ганна насторожилась.

Когда Василь подъехал, Ганна увидела, что он не собирается

останавливать коня - говорить даже не хочет! Она ступила наперерез коню,

остановила.

Василь, как и прежде, не глядел на нее. Молчал. Помолчала и она,

обиженная, оскорбленная.

- Слышал? - спросила наконец с вызовом.

- Слышал...

- Значит, знаешь все? ..

- Знаю... - - Поверил?

- Дыма без огня не бывает...

- Ага, значит, было?

- А может, нет? - он не спрашивал, он был уверен.

- Так ты лучше знаешь!

- Лучше не лучше. Другие видели - сказали...

- Кто - другие? Кто - видел?

- А не все ли равно? Кто видел, тот видел...

Ганна не нашлась что сказать. От обиды, от злости на него в груди жгло,

мысли путались.

- Так, может, уже и не придешь? - спросила как бы с насмешкой.

Он немного помолчал.

- А чего ходить? .. Пусть другие теперь ходят!.. - Он скривился с

обидой и, заметила она, с отвращением. - Богатейка!

Корчиха!..

- Дурень!!

- Конечно, дурень. Все бедные - глупые. Корч - умный!..

- Умнее! В сто, в тысячу раз!

- То-то и крутилась возле него! И докрутилась!

- Не твоя забота! Не твоя беда! А мне, может, и ничего! Я, может, и

рада?!

Она обрадовалась, когда увидела; все же доняла, аж засопел от обиды.

Так ему и надо!

- А то говорят, - сказал он, будто споря с кем-то: - "Может, не по

своей охоте? Может, он силой?.." - Василь Хмыкнул. - Силой!

- По-хорошему, по согласию все было! - подтвердила она. И вдруг не

выдержала, сказала искренне, с болью, с угрозой: - Я этого тебе не забуду!

Припомню когда-нибудь!

Она отвернулась и пошла с дороги на гумнище. Василь и не взглянул на

нее, ткнул босой ногой Гуза в бок, подумал со злостью: "Ишь, еще грозится:

"Не забуду"! Обиделась еще!.. Сама такое выкинула, а еще обижается!.."

Он не заметил, как конь прошел загуменную дорогу, как свернул на

приболотье. Вспоминал слово за словом разговор с ней, то, что говорил

Зайчик Иван, заглянув к нему в гумно: "Не первый раз это! Давно уже

снюхались, только что не видел никто... Еще как ты в Юровичах сидел,

началось! .."

"Вот хитрая! - вспоминались Зайчиковы рассуждения. - И с ним крутила, и

тебе голову дурила. Думала, видно, если не тот, так этот!.." Когда

вспоминал это, сердце жгла обида: а он верил ей, верил всему, что она

говорила! Говорила - поганый Корч, посмеивалась даже, а сама тем временем

метила в Корча, крутила с ним. Замуж, не иначе, собиралась...

"По-хорошему, по согласию все было!" - пришли ему на память Ганнины

слова, и он злобно плюнул: и с ним, с Василем, обнималась да целовалась, и

с другим тоже "по-хорошему, по согласию"! И еще обижается! Еще угрожает!..

Сучка ты, настоящая сучка, не что иное!.."

Стреножив Гуза на кочковатом приболотье, Василь махнул уздечкой на

коня, отогнал его немного и уже привычным спорым шагом направился в

деревню, как вдруг трезвое, досадное воспоминание остановило его: спешить

сегодня некуда. В другие вечера спешил он к ней.

Он постоял, подумал: лучше бы в Курени не идти совсем.

Остаться тут, на приболотье, накрыться свиткой и уснуть, забыть обо

всем на свете. Он хмуро повел глазами по знакомым темным крышам,

непроизвольно задержал взгляд на острых очертаниях деревьев на краю улицы

- то были Чернушковы груши, - и уже не гнев, не злость, а сожаление,

теплая боль легли нечаянно на душу. Боль потери. Она уже не его, она -

чужая. Он потерял ее. Он один, совсем один.

"Ну и пусть! - как бы возразил он себе, своему сожалению.-Есть о чем

горевать! Кто она мне такая? Погулял, постоял возле хаты ее - и все. Мало

ли с кем постоять можно - девок в деревне вон сколько!

Все равно никакого толку не было б от этого стояния.. t Не пара она мне

все равно. Только и добра того, что красива, - но разве из-за той красоты

жить будешь лучше, станешь богаче!.. Есть о чем горевать - захочу, завтра

хоть с Маней Прокоповой загуляю. Не ей, не Ганне, ровня: чтото привезет в

хату. Земли возле цагельни, может, перепадет немного..."

Да, жалеть было нечего, Василь это знал. И все же горечь утраты - как

это ни странно - не исчезала. И хоть девчат много было, и даже лучше, чем

Ганна, не исчезало ощущение одиночества. И было тоскливо смотреть на

темные знакомые крыши, и не хотелось идти домой. И не пошел бы. Но помнил:

там глаза просмотрела, ждет мать, дед Денис прислушивается, не слышны ли

его шаги. И Василь невесело поплелся в деревню.

Старый Глушак, скрытный, надутый, молчал весь ужин; только закончив

есть, помолившись, бросил на Евхима грозный взгляд.

- Долго еще это будет?

- Что?

- По девкам долго будешь бегать?

- Разве уж и подойти нельзя?

- Подойти! Слишком близко подходишь, жеребец гулящий!

Евхим промолчал, чтобы не разгневать старика, больше всего не

терпевшего возражений, но Глушака молчание сына рассердило, кажется, не

меньше. Старик просипел от злости:

- Бегаешь, пока не принесет в подоле байстрюка! На потеху отцу и матери!

У Евхима внутри похолодело: "Узнал о Хадоське! Не иначе! .. Сказал

кто-нибудь или, может, сама расплакалась!.."

Пряча настороженный взгляд в ожидании, что будет дальше, Евхим

проговорил сдержанно:

- А вы не слушайте всего, - мало кто чего наплетет...

- Правду говорят! - обрезал его старый Глушак. - Сам знаю!

Его грубый тон - "Как с батраком говорит!.." - разозлил Евхима:

- Так, может, вы больше меня самого знаете?

Глушак странно, судорожно глотнул, будто хотел и не мог проглотить

что-то, - даже морщинистый, сухой кадык напрягся. Грозно крикнул:

- Женю!!

Евхим почувствовал, как в нем растет злое упрямство - Можете женить.

Только не кричите, как на батрака!

- Сейчас же!

- Можно и сейчас. Мне все равно... Я и сам думал уже...

Мать, прибиравшая после ужина посуду и внимательно, с тревогой

следившая за их разговорами, обрадованно откликнулась:

- Пора! Слава богу, взялся за ум! - Было видно, ей очень хотелось

погасить спор, - похвалив сына, она тут же ласково поддержала мужа: - А то

и в самом деле, до каких пор слушать отцу сплетни эти, что Евхим то да

Евхим это?

Думать да переживать за тебя на старости!.. - Она тут же посоветовала:

- Матруну Хвелькову из Олешников! Приданого сундук полный! Корову дают!

Хвельчиха сама говорила!..

- Постой! Раскудахталась! - прервал ее Глушак. Он уставил

пронзительные, хорьи глаза на Евхима. - Значит, надумал?

- Надумал...

Глушак готов был уже помириться с сыном, но Евхим, как бы стараясь

уклониться от преждевременного примирения, предупредил:

- Женюсь. Только - одно...

- Что?

- Только - чтоб на той, на ком хочу!

Глушак насторожился:

- Так, может, выбрал уже?

- Выбрал.

- Ага. - В хате стало тихо. Глушачиха возле припечка, Степан за столом

глядели то на одного, то на другого. - Теперь такие порядки, что слушать

родителей не обязательно! Лишнее - слушать родителей!.. Кого же выбрал?

Отцов взгляд ждал, требовал и вместе с тем заранее осуждал, и Евхим,

хоть мысленно был готов к этому разговору, неожиданно почувствовал, что

боится его. Он, однако, отогнал боязнь, - как делал обычно, тяжелый узел

разрубил сразу:

- Ганну!..

- Какую?

- Чернушкову...

Глушак не поверил:

- Чернушкову?

- Ее.

Глушак взглянул на сына как на сумасшедшего. Рука сама собой поднялась,