Разлив Цивиля

Четвертая-таки засела в соседнем овраге. Пришлось вытаскивать ее трактором.

На тракторе Павел и вернулся в село.

Около кузницы толпились ребятишки. Один из них наперерез Павлу что-то волочил по земле на веревке. Павел пригляделся: два гусеничных трака.

— И что ты с ними собираешься делать? — спросил ои парнишку.

Пара зеленых глаз зыркнула на Павла и опять уставилась в землю, на траки. Парнишка шмыгнул, вытер нос варежкой и опять посмотрел на Павла.

— Ага, ты немой… Ну, тогда скажи, кто это тебе велел притащить?

— В школе сказали, — вот только когда заговорил малец. — Железо собираем.

— И кто вас заставляет собирать?

— Елена Егоровна. Вон она у кузницы…

Траки, прямо сказать, совсем износившиеся, не нужные. Но если тащить все без разбора, и нужная вещь может в металлолом попасть.

— Ты чей будешь?

— Сын Элекси.

— Тракториста?

— Да, да, — наконец-то парнишка осмелел, заулыбался.

— Ну, тогда давай знакомиться. Я тоже тракторист.

Вместе с мальчиком они подошли к кузнице.

Здесь школьники складывали в одну кучу всевозможный железный хлам: старые ведра, поломанные вилы, негодные лопаты, сточенные лемеха и бороньи зубья, ржавые обручи — да всего и не перечесть. В толпе ребятишек — Лена с кузнецом.

— Ты говоришь, бороний зуб… А я из него для фермы длинный гвоздь на стену делаю. Лопата тоже пригодится, она на поделку дверной защелки пойдет… Вот вилы — вилы, пожалуй, можете взять. Ну и вот этот хлам можно. А остальное мне самому нужно.

— Скупердяй ты, Петр, — укоризненно выговаривает ему Лена. — Металлолом пойдет на строительство тепловоза, а тот тепловоз со временем повезет тебя в Москву…

«А такая красивая демагогия мне не нравится, — в тон Лене подумал Павел, — хотя и слышу я ее от красивой девушки…»

— При чем тут тепловоз?.. А вот и парторг на подмогу пришел. Помоги, Павел, среди бела дня грабят.

Лена обернулась и, еще не дав ничего сказать Павлу, затараторила:

— Ты посмотри, Павел, на этого Плюшкина. Не хочет помочь родной школе. Помнишь, как с Володей брали у нас кислород и…

— Кислород тут ни при чем, — почти так же, как Петр, ответил Павел, разве что сказал он это мягко, тихо. — Зачем тащить в металлолом то, что ломом еще не стало и еще может пойти в дело? Так можно бы и мой трактор сдать на свалку…

Лена обиженно поджала губы. Еще бы не обидеться: она была уверена, что Павел поддержит ее, а вышло все наоборот. Павлу даже стало жаль девушку, но что он мог поделать…

— Не огорчайся. Вот я лето проработаю на своем утильсырье, а осенью мы его и в самом деле сдадим — вот будет помощь родной школе!..

Быстро же меняется девичье настроение! Лена уже вся сияет, улыбается и счастливым голосом кричит ребятишкам:

— А теперь — в школу!

Все такая же сияющая обернулась к Павлу:

— Вчера все удобрения вывезли?

«Зачем это ей?» — подумал Павел.

— Все. Нынче уже вносить начали.

— Значит, теперь можно и на танцы время выбрать.

«Вон, оказывается, зачем!»

— Ну, если на те танцы собирается Лена — придем и мы.

— Приду, — Лена выдернула из кучи вилы с обломанным рогом и погрозила ими Петру. — А ты мне теперь на узенькой дорожке лучше не попадайся.

— Да, страшновато, — серьезно ответил Петр. — А еще и то плохо, что на тепловозе мне теперь в Москву уже не уехать, придется пешком идти.

— Ах ты, злыдень, ты еще и насмехаешься. Ну, подожди же! — Лена говорила эти сердитые слова, а сама по-прежнему вся светилась, пыталась хмуриться, а вместо этого улыбалась.

Все это, конечно, Петр не мог не заметить, и, когда Лена убежала вслед за ребятишками, он подошел к Павлу, хлопнул по плечу и сказал с тихой завистью:

— Везет же тебе на баб! — помолчал немного и уже другим, деловым голосом уточнил: — Когда свадьба?

— С чего это ты взял, Петро? — удивленно развел руками Павел, но удивление это получилось не совсем естественным.

— Да что я — слепой? Не вижу? И ты будто тоже не видел, какими глазами она на тебя глядела? Да еще бы немного, да не будь меня рядом — она бы тебя проглотила.

— Скажешь тоже.

— Как раз по тебе: стройная, высокая. С твоим ростом Лизук замуж не возьмешь… А я вот никак не могу найти по душе, — Петр тяжело вздохнул.

— Не горюй. Осенью сыграем и мою и твою свадьбу.

— Дай-то бог!

Все оставшееся до обеда время Павел провозился у своего плуга, монтировал подъемный рычаг.

Петр пригласил его обедать к себе, но уж больно грязно было добираться к нему через все село, и Павел прямиком, мимо скотных дворов пошел домой.

От дворов сухой кромкой бугра вышел на берег Цивиля, да так, берегом, и решил дойти до своего огорода. Река разлилась, расплеснулась, шумит на перепадах, бурлит в прибрежном тальнике, образуя сувои и воронки. Гребешки пены оседают на кустах, а мутная вода стремительно мчится дальше и дальше.

Где-то уже недалеко от дома Павел увидел на том берегу Цивиля Марью. Она несла в руке сетку с книгами, полы синего плаща раскрылились от встречного ветерка, газовая косынка сбилась на шею. Она шла к мосту, чтобы перейти на тот же берег, по которому шел Павел. Должно быть, она еще раньше заметила Павла, что-то кричит ему, но слов не разобрать, их заглушает шум реки. Вот она машет ему рукой, не то просит остановиться и подождать, не то просто здоровается, приветствует. Павел тоже поднимает руку и тоже машет ей. Но он вместе и здравствуется с Марьей и прощается. Поняла ли его Марья?..

Так они и разошлись, каждый с поднятой рукой. И Павлу показалось, что бурлящий Цивиль на веки вечные разделил его с Марьей, что этот шумный вешний поток унес и саму память о горячих встречах с ней…

4

Вечером к Павлу заявился Володя — хмурый, даже вроде бы осунувшийся.

— Ну, как тебя там разделали? — спросил Павел.

— Тебе-то шуточки, а на моем фронте, Паша, одни сплошные неудачи…

Сегодня Володю вызывали в райком, «снимали стружку» за Генку Арсюкова. Дело кончилось тем, что вожаку сявалкасинской молодежи, как его — теперь уже с иронией — зовет Александр Петрович Завьялов, вкатили строгий выговор с занесением в учетную карточку. Ну, конечно, в формулировке ни о каком Генке Арсюкове речи нет, формулировка туманная, абстрактная: за плохую постановку воспитательной работы среди комсомольцев и молодежи…

— Кто-то там бумажную волокиту тянул, а я теперь оказался виноватым. Будто я распоряжаюсь теми санаторными путевками!.. Генка, он в последнее время и взносы-то не платил, я за него отдувался. Не в санаторий бы его, а в крематорий.

— Ну-ну, парень-то при чем?! — одернул расходившегося товарища Павел. — У него ведь не чирий на носу вскочил, болезнь серьезная… Ты хоть у него бывал?

— Как не бывать. Мать у него тоже хворая, живут бедно, в избе хоть шаром покати. Козу держать и то не по силам, не то что корову.

— Л колхоз помогал?

— Прыгунов поможет, держи карман. Он неработающих не жалует. Я нм своего хлеба каждый год по десять пудов давал. И вот — на тебе, за это — строгий выговор…

— Пу, ты не очень-то убивайся, нынче выговор дали, а завтра сияли.

Павел не знал, что сказать Володе: парень действительно отдувался за чужие грехи и утешать его было глупо.

— Ну ладно, — сам же Володя и перевел разговор на другое. — Мне не везет, так хоть за тебя можно порадоваться. Поздравляю, Паша, от всей души. Мне даже удивительно показалось, что Прыгунов сам же предложил назначить тебя агрономом и бригадиром тракторной бригады. Это же так здорово! И уж ты теперь… ты теперь Марью от него… не забирай, отдай назад.

Володя весело хохотнул, словно бы давая понять этим, что сказанное им не более как шутка. Павел принял шутку, хотя и почувствовал, что неудержимо краснеет.

— Болтун же ты, Володя!

— Не я, а вон кладовщик Петр Хабус болтал, будто вы с Прыгуновым не поделили одну бабу и из-за этого спорите.

— А ты развесил уши и поверил?