Заря вечерняя

— Построишься, — ободрил его Демьян. — Чего там…

— Окнами поверну на восход, на речку, чтоб света побольше. Я свет, Дема, люблю, солнышко.

— Я тоже, — задумался Демьян. — С солнышком оно веселей.

— Наташа! — позвал жену Сергей. — Ты бы налила нам с Демой по рюмочке.

— Может, не надо… — запротивилась та.

— Правда, не надо, — поддержал ее Демьян.

Но Сергей уже освободил на табуретке место, пригладил волосы.

— Почему же?! Выпьем понемножку за удачу, за жизнь.

Наташа лишь покачала головой, но не сказала больше ни слова, молча пошла на кухню и вскоре вернулась оттуда с двумя рюмочками на тарелке.

— Ты и себе принеси, — попросил ее Сергей.

— Да у меня печь еще не топлена, — по-женски стала отказываться та.

— А и не топи вовсе, — Сергей опять улыбнулся, поправил одеяло. — Вот построим новую, тогда сколько хочешь…

— Ладно тебе, — тихо вздохнула Наташа. — Строитель. — Но Сергея она все-таки послушалась, принесла еще одну рюмку и присела на маленьком детском стульчике.

— Поправляйся, Аверьянович, — чокнулся с Сергеем и с Наташей Демьян. — А Зорька найдется, ты не волнуйся.

— Как же не волноваться, — едва пригубил свою рюмку Сергей. — Недоглядел все-таки…

Минуты две-три он лежал молча, а потом опять стал уговаривать Демьяна:

— Поторапливайся, Дема, а то поздно будет.

— Сейчас, сейчас, — пообещал Демьян. — Посидим вот с тобой, побеседуем и пойду потихоньку. Никуда она не денется.

Но беседы у них не получилось. Сергей вскоре задремал, забылся, тяжело, с хрипом вздыхая во сне.

— И вот так все время, — пожаловалась Наташа. — Дышать ему тяжело.

— В больницу надо бы, — посоветовал Демьян.

— Не хочет. Говорит, хватит — належался.

Демьян посидел возле Сергея еще самую малость, пообещал Наташе заглянуть вечером и пошел к лодке.

Переправившись, он заспешил по вчерашней песчаной тропинке, на которой отчетливо и ясно были видны Зорькины следы. Думалось ему теперь о Белянке. Вот, если даст бог, Зорька отыщется, то продавать он Белянку не станет, в «Заготскот» не поведет. Пусть живет до отмеренного ей часа. А без тех пятисот рублей, что можно выручить за нее, Демьян не обеднеет. Анюта такому его решению только обрадуется. Она с Белянкой, считай, полжизни бок о бок, как с подружкою самой лучшею, прожила. Бывало, заговорят они, что пора с Белянкой расставаться, так она тут же в слезы. Понимает, конечно, что нельзя иначе, что люди их с Демьяном засмеют, а все равно плачет, расстраивается…

Возле озера, где вчера потерял Зорькины следы, Демьян свернул к Новым Млинам, зашагал решительней, тверже. Ему даже показалось, что целая и невредимая Зорька с минуты на минуту выбежит к нему откуда-нибудь из-за кустов…

Но ее пока не было, и Демьян, дымя папироской, все шагал и шагал по мокрому утреннему лугу.

Над далеким Кучиновским лесом стало всходить солнце. Оно вначале осветило Займищанский пологий берег, шиферные и соломенные крыши, над которыми то там, то здесь уже вились ранние белесо-пепельные дымки, а потом перебралось через речку и узенькой ровной дорожкой упало к Демьяновым ногам. Демьян вступил на эту дорожку и пошел по ней, совсем уже уверенный, что Зорька вот-вот найдется.

И вдруг он остановился, замер: на том берегу возле Сергеевой хаты вначале чуть слышно, а потом все громче и все жалобнее заплакала, запричитала Наташа.

Демьян бросился к лодке, начал грести, налегая сколько было силы на весло, и все время утешал, успокаивал себя: нет, не может быть! Ведь и по рюмочке они с Сергеем выпили, и поговорили. А что Наташа плачет, так мало ли чего…

Он причалил к берегу, бросил в лодку весло и вдруг опять застыл, теперь уже окончательно поверив, что с Сергеем что-то все же не так. Возле клуба дед Савостей начал звонить в рельс.

Лет двадцать тому назад, когда закрыли у них в Займище церковь, мужики повесили его на клене, и теперь, если кто-либо умирал, дед Савостей по старой привычке звонил, оповещал об этом все село.

Минут пять Демьян постоял возле лодки, вслушиваясь в этот тревожно-печальный перезвон, словно хотел различить в нем хоть один какой-либо обнадеживающий звук. Но такого звука не было да и не могло, конечно, быть. Коль умер человек, так тут, надейся не надейся, а из гроба его не поднимешь…

Демьян подтянул на берег лодку и огородами заторопился домой: надо переодеться, забрать Анюту да скорее к Наташе. Одной ей с похоронами не справиться.

В хату Демьян вошел тихо, стараясь не скрипеть дверью, не стучать промокшими сапогами. Анюта, увидев его, заплакала, зарыдала.

— Будет тебе, будет, — тронул он ее за плечо.

— Да как же будет, Дема! — никак не хотела она успокаиваться. — Ведь никто не ожидал.

— Ну что поделаешь, Аня. Собирайся, а то неудобно — люди уже идут.

— Куда идут? — как-то тяжело, непонимающе посмотрела на него Анюта.

— Как куда? К Сергею. Слышишь, звонят…

Несколько мгновений Анюта смотрела на него все так же тяжело и растерянно. Казалось, она только сейчас услышала похоронный, скликающий на беду людей звон. А потом упала головой на стол и зарыдала…

А дед Савостей возле клуба, не уставая, все бил и бил молотком в потемневший от зимних стуж и весенних проливных дождей обрубок рельса…

Арина — мать солдатская

Почти с самой войны собиралась Арина в эту поездку. Но все откладывала, медлила. Думала, может, хоть один еще объявится. Не верилось Арине, что все трое могли погибнуть. Особенно надеялась она на самого меньшего, Илюшу. Даже в церковной грамотке писала его не за упокой, а за здравие. Илюша ведь не погиб, а пропал без вести. Уже в сорок шестом году пришла на него синенькая бумажка, которую Арина чаще других носила к Борисихе. Та, надев очки с тоненькими пружинчатыми дужками, читала, рассказывая Арине, что написано печатными, а что самописными буквами:

Вот на этот прочерк в графе «Похоронен с отданием воинских почестей» больше всего и надеялась Арина. Раз не похоронен, значит, может быть, еще и жив. Да и на картах у Борисихи выходило, что вернется Илюша.

Но теперь ждать больше некуда. Чувствует Арина, что нынешняя весна у нее последняя. Вот и решила она съездить хоть к старшим, посмотреть, где лежат, где погибли. В извещениях на них обозначено, где кто похоронен. Тихон в селе Царичанка на берегу Днепра, а Митя в городе Вена.

Еще с вечера Арина собрала кошелку. Положила туда немного хлеба, сала, чистую хусточку. Потом достала из сундука сверток с извещениями и письмами от сыновей. Долго раздумывала, брать ли все это с собой или нет — вдруг затеряется где-нибудь в дороге. Но все-таки решила взять, завернула вместе с деньгами в носовой платок и заколола в кармане булавкой.

Деньги для этой поездки Арина начала собирать тоже очень давно, каждый месяц откладывая понемногу от пенсии. Может быть, и хватит. Правда, пенсию ей платят небольшую, солдатскую.

О своей поездке Арина до самого последнего дня никому не говорила. Боялась, вдруг начнут отговаривать, а она возьмет и согласится.

Но теперь бояться нечего. Все у Арины собрано. Остается только занести Борисихе ключ, попросить, чтоб приглядела за курами. Другого хозяйства у Арины нет.

Арина задернула занавесками окна, поправила постель, потом присела на стуле. Посидела минуты две, оглядывая все в хате, как будто прощалась навсегда и с печью, и с ухватами, и с иконой. На душе было неспокойно. За всю свою жизнь Арина всего лишь один раз ездила с покойным Демьяном в Орел. Так это ведь совсем рядом. Да и с Демьяном было но страшно — он дорогу хорошо знал и с железнодорожниками умел ладить. А теперь придется все самой. Ну да ничего, свет не без добрых людей.

Арина завязала платком через плечо кошелку и пошла из хаты, все время думая, как лучше рассказать Борисихе о своей поездке, чтоб та не отговаривала, не останавливала.