Бурелом

— Пожалуй, оно так. Придется вертаться.

Сычев с трудом выбрался из города и, оказавшись на окраине, стал поторапливать коня. Подъехав к Сосновке, приподнялся на стременах и оглядел местность, где должны пастись его быки. Не видно. Подъехал к березовому колку, куда их загоняли от жары, — и там нет. Сычев забеспокоился. Погонщики были наняты с «бору по сосенке», деревенская голытьба. «Неуж угнали за Челябу? Похоже, возле озера какой-то скот пасется. Не мой ли?» Сычев погнал лошадь к видневшемуся стаду. Нет, не его быки. Под тенью старой ветлы сидел старик — сосновский пастух и на вопрос Лукьяна, не заметил ли он чужой гурт, ответил:

— Видел, гнали быков в сторону города. А может, его влево пройдут. Места там глухие.

«Сам ты глухой черт, — выругался про себя Лукьян. — А ведь могут, варнаки, спрятать на время быков в бору, потом, значит, перегнать к красным. Ну и черти, прости меня господи. Где таперича искать? К кому сунуться? Все как ровно ошалели. В городе чистый содом. Похоже, пропали мои хлопоты, плакали денежки. Язви их, угнали под самым носом», — подумал он про гуртоправов и медленно направил коня на Сибирский тракт.

ГЛАВА 30

В июле девятнадцатого года грозы с ураганным ветром были частым явлением в Челябинске и его окрестностях. Днем яркое, по-летнему ласковое солнце внезапно закрывалось налетевшей откуда-то тучей, и на город обрушивался ливень. На потемневшем небе зигзагами сверкали молнии, раздавался оглушительный гром, и шквальный ветер срывал порой крыши жилых построек.

В один из ненастных вечеров к домику Марии Андреевны Антроповой, где скрывался от белогвардейских ищеек Александр Зыков, начали стекаться по одиночке какие-то люди. Условный стук, короткий пароль — и в небольшой комнате дома Антроповой стало тесно.

Собрание открыл Зыков. Окинул взглядом собравшихся и произнес глухо:

— Товарищи, все вы знаете, что в уфимской тюрьме зверски зарублены Лобков, Соня Кривая и ряд других борцов революции. На днях контрразведка арестовала Зайковского и Плеханова, оба они из партячейки паровозного депо. Как стало известно, товарищ Плеханов после мучительных пыток расстрелян. Судьба Зайковского пока неясна. Предлагаю почтить память павших минутой молчания.

Участники собрания поднялись с мест. Зыков продолжал:

— Уходя из жизни, они завещали нам еще крепче держать в руках красное знамя революции и беспощадно бить врагов. Час расплаты с колчаковцами настал. Красная Армия взяла Златоуст и двигается к Челябинску. Мы должны помочь ей овладеть городом. Для этого нужно поднять рабочих железнодорожного узла и заводов города на вооруженное восстание, — произнес он веско и, выдержав паузу, спросил: — Все ли готово?

Послышались голоса:

— Ждать нечего, завтра с утра надо начинать.

— Боевая дружина сформирована. Ждем сигнала к выступлению.

— Чьи десятки в нее вошли, я уже знаю, — заметил Зыков. — Давайте сейчас обсудим план выступления.

Собравшиеся сгруппировались вокруг стола у карты Челябинска.

— Завтра по сигналу паровозного депо поднимайте дружинников на борьбу. Проверьте, все ли готово у вас, товарищи, — подняв от карты голову, сказал Зыков. — Задача ясна? Еще раз повторяю: колчаковцы должны быть ослаблены до прихода частей Красной Армии. Я получил сведения, что ее передовые части приближаются к Челябинску. А теперь расходитесь по одиночке. Товарищей Комарова, Рупасова, Башкирова и Рослова прошу остаться, — заявил он руководителям боевых десяток.

Утром 23 июля город был разбужен ружейной и пулеметной стрельбой. На подступах к окраине «Порт-Артура» ухнула пушка. Заканчивалась заключительная страница героической борьбы за освобождение Челябинска.

Стремясь во что бы то ни стало удержать город в своих руках, командующий третьей колчаковской армией генерал Сахаров свел отдельные части в один сводный отряд, но все было напрасно. Дружинники повели решительное наступление на белых. Особенно упорный бой развернулся на окраине железнодорожного поселка. Колчаковцы вели там усиленный огонь. Они знали, если будет сломлено сопротивление железнодорожников, разбить отдельные группы рабочих заводов и мельниц будет уже легче.

Дружинники стойко продолжали держаться, но численный перевес был на стороне колчаковцев, и кое-где повстанцы начали отступать. Положение осложнялось еще и тем, что вражеский бронепоезд, маневрируя, не прекращал огня. В железнодорожном поселке начались пожары. Вдруг страшный грохот потряс станционные постройки и зловещим эхом пронесся над городом. Стрелочник Курмышкин во время очередного маневра бронепоезда пустил его по главному пути вразрез стрелок. Произошло крушение. Создалась пробка, остановились поезда с воинскими частями и боеприпасами, идущими на помощь колчаковцам. Задержалась эвакуация ценного оборудования. Среди белых началась паника. Ее усилили толпы беженцев, заполнившие привокзальную площадь и подходы к ней. Подрывная группа Рослова разобрала железнодорожные пути в районе разъезда Шершни и тем самым значительно ослабила оборону колчаковцев. Двадцать четвертого июля на помощь восставшим рабочим в город вошли с боем, 243-й полк и отдельные части 242-го полка. В тот день в руки красноармейцев и рабочей дружины попало два бронепоезда, 32 паровоза, три тысячи вагонов с углем и военным имуществом и полторы тысячи пленных. Победа за Челябинск была полной.

Путь от уездного города до Косотурья не близок, и только через три дня на четвертый Лукьян подъехал к своему дому. Расседлал коня и привязал на выстойку. Поднялся на высокое крыльцо и пнул подвернувшуюся под ноги кошку. Долго плескался у рукомойника и, пригладив волосы, уставился на Митродору:

— Ну!

Женщина торопливо стала собирать на стол. Налила щей, нарезала хлеба, поставила гречневую кашу и, подперев щеку рукой, встала у опечка. Лукьян истово перекрестился и взялся за ложку.

— Поправить стол, — сказал он сердито и посмотрел на жену исподлобья.

Митродора пошарила глазами по столу.

— Восподи! Солонку забыла поставить, — хлопнула себя по бедру и принесла соль.

Насытившись, Лукьян вылез из-за стола и долго крестился на медный восьмиугольный крест, висевший в переднем углу.

— Как съездил? — робко спросила Митродора.

— Не корыстно, — зевая, Лукьян выпустил протяжный нечленораздельный звук и почесал пятерней затылок. — Гуртоправы скот угнали к красным, и те то и гляди явятся сюда.

— ...Да расточатся врази его... — зашептала Митродора молитву.

— Чем читать чичас Ефрема Сирина [12], лучше бы золотишко припрятала.

— А куда его деть, Лукьян Федотович?

— Положи в «чертов» ящик.

— Что ты, что ты, — испуганно замахала руками Митродора. — Даже близко не подойду.

Еще прошлой зимой в бытность в Челябинске пьяному Лукьяну пришла в голову шальная мысль купить граммофон.

— Вот это диво так диво, — прослушав пару пластинок в магазине, произнес он довольным тоном и попросил завернуть покупку.

Собрал в дом стариков соседей. Ничего не подозревавшая Митродора помогла мужу установить граммофон на столик. Лукьян покрутил ручку инструмента, и неожиданно для гостей и Митродоры в горнице из большой трубы раздался бас:

Митродора испуганно заморгала и дико вскрикнула:

— Бесовское наваждение! — Схватила граммофон и махнула его за дверь. Там еще успело прогреметь: «Я враг небес...» — Затем что-то звякнуло.

Старики, толкая друг друга, торопливо выбрались из горницы.

— В доме враг небес! Враг небес! — истерично выкрикнула Митродора и упала на пол.

Струхнул и сам хозяин.

— Лешак меня хватил его купить. Ишь чо наделал. И как это мне подсунули «врага небес», просто диво. Когда покупал, приказчик играл на граммофоне какую-то городскую музыку. Привез домой, а в граммофоне нечистый дух оказался. Надо, пожалуй, святой водой окропить, поди, все еще там сидит. — Лукьян с опаской поднял отлетевшую при падении ящика граммофонную трубу и поставил в угол. Взял бутылку со святой водой, побрызгал на ящик, приложил к нему ухо — не слышно ли там какой-нибудь возни, — и, подхватив его под мышку, унес в саманницу, положил вместе с трубой на вышку.