Степь зовет

— Кто же у тебя здесь сторожит хлеб? Ветер, что ли? Иващенко вышел из кабины, следом за ним Волкинд.

— Куда он делся? Никогда этого у нас не бывало… Риклис! Эй, Риклис! — Волкинд ходил по гарману и кричал изо всех сил.

Иващенко достал из широкого, отвисшего кармана наган и трижды выстрелил в воздух.

Из-за крайней скирды выбежал Риклис, весь в соломе, и во всю прыть помчался вниз с горки.

— Стой, не беги! Свои! — крикнул Иващенко. Волкинд припустил за незадачливым сторожем. Вскоре Риклис, запыхавшись, подошел к машине.

— Хорошо спалось на свежем воздухе? — спросил его Иващенко.

— Кто спал? Я спал? Чтоб Юдл, эта заячья губа, так спал! Весь хутор дрыхнет, один только я на ногах, охраняю колхозное добро. Чуть не убили меня. Пули так и свистели над головой!

Иващенко рассмеялся.

— Ну ладно! Вы только скажите, под какой скирдой сторожили. Мы три раза объехали ток.

— Под скирдой?… Даже близко не подходил. Я на молотилке все время стоял, во все глаза смотрел. Зря вы, товарищ секретарь, обижаете честного колхозника! Но больше сторожить не буду, нет! Стреляют по ночам… Мне еще жизнь не надоела.

— Я тоже думаю, что больше не стоит вас беспокоить. Ну, а сегодня вы уж посторожите.

Риклис, что-то бормоча, зашагал к молотилке.

— Так-то! — Секретарь обернулся к Волкинду. — Вот какие порядки! А ты еще кричишь, что у тебя колос тощий, хлеба мало…

— Он дежурит впервые, — промямлил Волкинд. — С ним вообще беда, хоть не посылай его ни на какую работу…

«И надо же было именно сегодня поставить Риклиса! Как нарочно!» — досадовал Волкинд.

Они подошли к пшенице, тщательно укрытой соломой.

— Сколько здесь у тебя? Ты взвешивал?

— Взвешивали. Четыреста пудов.

— Ты уверен? А может, здесь уже триста осталось? Володя! — крикнул Иващенко шоферу. — Высыпай пшеницу, которую мы стащили, а то недостача будет! Ну, а теперь, Волкинд, давай поговорим серьезно. Мы тебе план заготовок снизили. Колхоз слабенький, приняли во внимание, верно? Ковалевск за вас отдувается, Санжаровка. А ты до сих пор тянешь резину…

— Вот завтра рассчитаемся совсем, — перебил Волкинд. — Пойдет обоз на элеватор… одиннадцать подвод.

— А с колхозниками ты когда рассчитаешься? У тебя еще хлеб в степи лежит. Смотри, дожди пойдут, плохо будет.

— Что я могу один сделать! Было два коммуниста — Хонця в больнице, а Хома Траскун только вчера вернулся с курсов, остался один толковый человек — Юдл Пискун! Вот и вертимся.

— Не умеешь ты с людьми работать. С Хонцей ведь не ладил, и с Хомой тоже. А теперь плачешь… Ну, поедем в правление, посмотрю твои шпаргалки.

Вскоре машина въехала в хутор, пронеслась мимо хаты Волкинда. Он невольно оглянулся — ему представилась темная комната, Маня на полу и тут же, на кушетке, Синяков.

Машина остановилась у правления.

Около палисадника стояла Маня, закутавшись в белый платок.

— Куда ты удрал? Что случилось? — заговорила она торопливо.

— Ничего не случилось…

— Ничего? Тогда идем домой.

— Иди, иди, — сухо ответил он. — Я скоро приду…

— Может быть, секретарю райкома нужен Синяков? Чего ты оставил меня одну с ним? Я пошлю его к вам.

— Хорошо. Как хочешь. — Волкинд отвернулся от нее и вошел в правление.

В сенях он зажег спичку.

— С кем это ты? — спросил Иващенко.

— Жена… Пришла звать домой. — Он не замечал, как спичка жгла ему пальцы.

Иоська пришел на ток первый. Чуть забрезжило, когда он поднялся с топчана и на цыпочках вышел из хаты, чтобы не разбудить отца. А попозже прибежали на ток все пионеры — мальчики и девочки. Пионерский отряд поручил Иоське и Иринке Друян доставить воз пшеницы на элеватор. Целый обоз пойдет. Время тянулось медленно, хотя у Иоськи работы было невпроворот. Вместе с другими ребятами он отгребал зерно из-под веялки, придерживал мешки, подавал шпагат. Только к полудню принялись запрягать лошадей. И тут чуть было все не провалилось.

— Почему здесь дети вертятся? — недовольно спросил Волкинд, который только сейчас пришел на гарман.

— Двое из них поедут с обозом, — ответил Юдл, — пионерский отряд их выделил. Моего сынка и девчонку Друяна. В помощники. Ничего, пусть привыкают. Хлеб ведь все едят.

— Пусть в чем другом помогают. Лошадей им доверять…

— Ну, на моего мальчонку можно положиться, — затараторил Юдл. — А потом они ведь не одни едут…

Юдл уже давно подумывал о том, как бы услать Иось-ку хотя бы на денек. Надо же куда-нибудь хлеб определить… Ничего не поделаешь, собственного ребенка приходится остерегаться. И это Юдл подал мысль вожатому Вовке Зоготу выделить двух пионеров для обоза и замолвил словечко за сына.

— У меня малый хоть куда! — расхваливал он Иоську.

— Ну ладно, пусть едут. — Волкинд махнул рукой и зашагал к веялке.

— Хоть бы скорей запрягли! — сказал Иоська Иринке. Он боялся, как бы Волкинд не раздумал.

И вот наконец одиннадцать возов, доверху нагруженных зерном, тронулись с шумного тока и, тяжело поскрипывая осями, повернули на Санжаровский шлях. Иоська с Иринкой сидели на самом верху. Мальчик, сжимая обеими руками вожжи, понукал лошадей, как заправский возчик. Он знал, что ребята с завистью следят за ним, и старался не ударить лицом в грязь.

— Иринка, смотри, как лошади слушаются меня! И кнута им не надо! — хвастал он. — Лошадь чует хозяина. Когда поедем обратно, я тебе дам немножко подержать вожжи. — Иоська решил утешить Иринку. «А то еще заплачет. Все девчонки плаксы».

Их воз шел в самой середине обоза. Колхозники громко переговаривались, но Иоська не прислушивался к разговорам. Слишком много дел у него было. Надо было проследить, не завернулась ли шлея, не трется ли колесо, не сыплется ли на дорогу пшеница.

Когда обоз выбрался на широкий, объезженный Санжаровский шлях, колхозники привязали вожжи к люшням, разлеглись ничком на зерне и, покачиваясь вместе с возами, дремали. Лошади с веселым ржанием сами шли по знакомой дороге.

В конце обоза, гремя ведром, катился воз Калмена Зогота. Свесив на дышло босые ноги, Калмен смотрел на тщательно убранные веселокутские поля. Правее, на пригорке, девушки снимали спелые корзинки подсолнухов; внизу, в балке, около старого колодца, паслось стадо чуть ли не втрое больше бурьяновского.

«Вот это хозяева! — подумал Калмен. — Какая чистота здесь на полях! И мы могли бы давно убрать хлеб. Но что делать, когда хозяина нет? Вот снова парит — быть дождю…» Ему захотелось с кем-нибудь поговорить, но все лежали на возах, очевидно, спали.

Иоська теперь не выпускал вожжи из рук. Выходило так, что он чуть ли не один бодрствует и охраняет обоз.

«Будет что рассказать в отряде», — думал он, окидывая взглядом рачительного хозяина то колесо, то сбрую.

Возы проехали верст семь-восемь, когда над степью пронесся ветер и небо затянули сероватые тучи. Колхозники проснулись и стали хлестать лошадей.

— Смотрите, какие тучи!

— Ох и дождь будет!

— Хоть бы успеть в Санжаровку…

— Но-о! Айда!

Лошади пошли быстрее. Возы тряслись, грохотали. Стало прохладно. Тучи набросили темные тени на степь, на дорогу, на телеги.

— Но-о-о! — размахивали кнутами колхозники. — Но-о! Айда!

— Но-о-о!

Внизу, в балке, уже виднелась Собачья плотина. В ливень плотину размывало, и потоки воды уносили с собой все, что попадалось на пути. После недавних дождей плотину в нескольких местах прорвало. Но подводы одна за другой благополучно миновали ее, и колхозники вновь стали нахлестывать лошадей.

В степи становилось все темнее. Лошади резво бежали. Но потом, в гору, они пошли медленнее, туго натягивая шлеи. Калмен привязал вожжи к люшне и спрыгнул с воза, чтобы лошадям было легче.

Он шагал рядом с возом и косился на колхозников. «Лошади еле тянут, а им хоть бы что. Своих лошадей пожалели бы. Вот народ…» Он уже собирался крикнуть, чтобы не валялись на телегах, как мешки, но тут они сами начали спрыгивать наземь.