Степь зовет

«Пусть. — Шефтл отломил кусок коры. — Послушаем, как они потом заговорят». Он прикусил губу и, никем не замеченный, почти бегом направился вниз по улице.

«Где это видано, чтоб девушка так смеялась…»

В подворотне залаяла собака, и сразу ей начали вторить другие. Они сбегались со всех сторон, оглушая хутор неистовым лаем. Шефтл хватал комья сухой земли и швырял в собак. Казалось, он был доволен, что из-за лая не слышно смеха на колхозном дворе и можно, хоть на несколько минут, забыть о Зелде.

«Эта пташка от меня далеко не улетит», — подумал Синяков, с ухмылкой глядя вслед Мане. Молодая женщина теперь не очень-то его занимала. У него была забота поважнее. Из-за этого он и приехал в Бурьяновку. Надо было спешно повидать Юдла.

«Ишь как вертится, прямо юла!» Синяков с насмешкой следил за Юдлом, который, громко крича, суетясь, усаживал людей на солому. Когда сеанс наконец начался и глаза всех устремились к экрану, агроном прошел мимо Юдла, стоявшего около киноаппарата, и, слегка задев его плечом, направился к темному палисаднику. Спустя минуту Юдл догнал его.

— Иващенко здесь не был? — тихо спросил Синяков.

— Нет. Что-нибудь случилось? — У Юдла забегали глазки.

— Пока ничего не случилось… Но смотри поосторожнее с молотилкой! Что-то он пронюхал. Вчера был в Блюментале, молотилку осматривал. Хорошо, что я там оказался. Успел. Еще минута — и было бы поздно… Понял? Идем, идем отсюда, — он тронул Юдла за локоть, — нас могут увидеть.

Тихо разговаривая, брели они по пустой вечерней улице. Около загона Синяков остановился.

— О Волкинде ты не беспокойся, — сказал он, — этого я беру на себя. С ним легче всего. Пусть строит коровник, да побольше. — Синяков зло рассмеялся, — Ты за молотилкой следи, это твое дело. Иващенко в любой момент может заскочить сюда. Понял? Чего ты там бормочешь? Уже испугался, заячья твоя душа?

— Что и говорить… Напротив… Пусть они пугаются. Скорей они подохнут, чем что-нибудь проведают…

— Ну-ну, расхвастался! Ты поменьше языком молол бы и побольше делал. А теперь валяй обратно. — Он указал на колхозный двор. — Скоро и я приду.

Когда Синяков вернулся на колхозный двор, кино уже кончилось, но молодежь не расходилась. Среди девушек Синяков сразу заметил Зелду.

«Недурна… На такую не жаль и несколько вечеров потратить. — Он вспомнил, как прижимался к ней в бричке. — Кажется, с ней нетрудно будет сладить».

— Гулять, гулять! — крикнул Синяков девушкам. — Вечерок-то какой… Берите своих хлопцев — и пошли.

— К выгону пойдем! — Коплдунер потащил за руку Настю.

Парни и девушки, толкая друг друга, веселой гурьбой двинулись к воротам.

Широкая, вольная степь, пряные запахи чабреца и скошенного сена, далекий скрип ворота — как это все близко его сердцу! Синяков сейчас пешком прошел бы прямо по темной, овеянной мягкой осенней прохладой степи туда, в родную деревню на Херсонщине, где среди высоких тополей стоял богатый отцовский двор. Родной дом… Остались от него одни стены. Все отняли, растащили… Но ничего, уже не долго ждать…

Синяков хлопнул Коплдунера по плечу и громко запел:

Ребята дружно подхватили.

Зелда в обнимку с подружками шла позади. Голос Синякова выделялся среди других, ей было приятно, что этот человек, которого все уважают, то и дело оглядывается на нее.

— Почему ты не поешь? — Синяков взял Зелду за руку.

Девушка смутилась и ничего не ответила.

— Ты не хочешь со мной разговаривать? Давай петь вместе. Ты запевай, а я буду подтягивать.

Синяков с Зелдой отстали. Ребята были уже далеко, пение доносилось все глуше и глуше.

Синяков, не отпуская руки Зелды, вдруг резко повернул обратно.

— Куда вы? — Зелда остановилась.

— Давай пройдемся к плотине.

— А ребята? — Она попыталась высвободить руку. — Мы отстали от них.

— Пусть. Догонят… Да и к чему они нам? — Он наклонился к девушке.

«Зачем я иду с ним? — думала Зелда. — Ведь я же хочу с ребятами». Но сказать почему-то не решилась.

Они свернули на тропинку и вдоль канавы пошли вниз.

Песни уже не было слышно. Зелда различила двор Шефтла. В ночном сумраке его хата казалась еще ниже и сгорбленнее. «Шефтл, наверно, спит под арбой, раскинулся на соломе», — подумала она.

Ставок тихо плескался о берег.

Синяков нагнулся, поднял ком земли и бросил в камыши. Далеко-далеко хлюпнула вода.

— Уже поздно, — сказала Зелда умоляюще. Пойдемте…

— Ну, пошли туда, в степь.

— Нет, я не хочу. — Зелда снова попыталась высвободить руку.

— Ну, пойдем… немножко… В степи теперь хорошо. Темно, свежо… Чувствуешь, как там пахнет?

— Нет, нет, — просила девушка, — отпустите меня!

— Ну, тогда давай сядем здесь. — Он потянул ее за руку и усадил рядом с собой.

Зелда сидела, опустив голову. Зачем она пошла с ним, с этим чужим человеком? Какие у него липкие руки!

— Ну, мы уже посидели… Хватит!

Синяков не ответил. Он обхватил девушку обеими руками и, крепко стиснув грудь, стал пригибать ее к земле.

— Оставьте, оставьте!

Зелда вырвалась и, громко всхлипывая, побежала вдоль канавы к хутору.

Меер Волкинд до позднего вечера все хлопотал у молотилки. Оставив Риклиса сторожить ток, он отправился пешком домой.

Волкинд шел медленно, пересекая наискось сжатые поля, с трудом передвигая ноги в огромных юфтевых сапогах по засохшей стерне и спутавшемуся бурьяну. Не везло ему последнее время. Все шло не так, как ему хотелось, — и с молотьбой не ладилось, и с коровником не получалось. Одно к одному. Да еще и это… пожалуй, самое главное… Нет, о Мане он сейчас и думать не хочет. Всеми силами он старается отогнать мысли о ней. О молотилке, о хлебе он мог разговаривать с колхозниками, покричать, даже крепко выругаться, но о своей беде с Маней он никому не мог рассказать. Сколько раз он внушал себе, что ровно ничего не произошло: мало ли что ему померещилось…

«Ну что тут плохого? Покаталась на бричке, подышала свежим воздухом». Но в душе он знал, что это не так. И все-таки делал вид, что ничего не случилось. Маню он ни разу не попрекнул.

«Чем говорить о таких вещах, — думал он, — лучше уж смолчать…» Только бы не показать ей, что он ее в чем-либо подозревает…

Но сегодня все в его душе перевернулось. Казалось бы, ничего особенного. Один из трактористов сказал, что опасно оставлять молодую жену дома, и все засмеялись. Никто, конечно, не назвал Маню, но Волкинд почувствовал, что о ней речь. И ведь не в первый раз. На следующий день после памятного вечера этот же тракторист спросил Волкинда, отыскала ли его накануне жена. «Всю степь объездила, бедняжка, никак не могла вас найти». Тогда Волкинд почему-то не обратил внимания на слова тракториста, а сегодня ему все представилось по-другому. Ведь Маня знала, что он в сельсовете.

Несмотря на усталость, Волкинд шел быстро. Он даже не заглянул на колхозный двор, а направился прямо домой. Нет, он должен положить этому конец. Конец — и все тут! Он ей прямо скажет: «Я от тебя многое терпел, но обмана не допущу…»

Волкинд решительно повернул на темный двор, к хате.

Через низкое окно на вишневый палисадник падала светлая полоса.

«Она дома. Сейчас же покончу с этим… Только спокойно… Я задам ей лишь один вопрос: зачем она с этим… с агрономом, — он не хотел даже мысленно произносить его имя, — вдруг ночью поехала искать меня в Вороньей балке? Ведь она отлично знала, что я в Санжаровке, в сельсовете».

Войдя в хату, Волкинд сильно хлопнул дверью. Пусть Маня на него набросится, — так легче будет начать разговор. По Мани в комнате не было. На кушетке, заложив ногу на ногу, сидел Синяков. Волкинд остановился у порога.