Чужую ниву жала (Буймир - 1)

Среди молитвенной тишины сильный и в то же время приглушенный кашель Мамая напоминает людям, что он присутствует в церкви, чтобы об этом не забывали, - на всю округу известно, какой он набожный человек. В хате его на божнице стоит семейный образ, все святые на нем размалеваны именами родни. Никто так, как Мамай, не понимает церкву... Вот он снова обращается к ахтырской, казанской, смоленской матери божьей, к Афанасию, служащему, скорбящему, сидящему и молящемуся, возносит взоры к небу, где над алтарем висит образ тайной вечери, и так и застывает, замирает в истовом чувстве, осиянный, просветленный, только молитвенный пот стекает с его лба. Кто еще отважился бы обратиться с такой молитвой?.. Урядник Чуб тоже в церкви. В блестящих сапогах, в синем мундире, при сабле, он коротко крестится, склоняя голову. В этой церкви все стоят рядом как равные. Сквозь красно-синее окошко в алтарь падает солнечный луч, ласкает глаз, свечи мерцают, тают, позолота горит, поблескивает, праздничное чувство охватывает людей, а тут еще кружит голову густой запах ладана, свежего дегтя и топленого воска.

Было на что засматриваться людям, умиляться. Они с любопытством следили, как Мамай ставит свечи, бьет поклоны, кидает в кружку и на тарелку медяки. Кто, как не Мамай с прихожанами, выхлопотал, чтобы батюшку почтили за благочестивые дела камилавкой?

По окончании литургии настала долгожданная минута - отец Онуфрий обратился к прихожанам с мирским словом. Все слушали внимательно, но Мамай и тут выделялся - притаил дыхание, чутко воспринимал каждое слово, впитывал в себя речения, одутловатое лицо его то затуманивалось, то прояснялось. Отец Онуфрий рассказал притчу о бедном Лазаре, будил милосердие в крестьянских душах, поминал о том, сколько человеку нужно земли, и укорял алчных, которые норовят разбогатеть на несчастии брата.

Святое писание не во всем согласно с мирскими помыслами, в этом Мамай давно убедился, однако люди набожно воспринимали проповедь - разве они не привыкли, не могли отличить Священное писание от земных тревог? Мамай глубоко вздохнул и поник головой.

Смутные времена настали, бог покарал людей за греховные помыслы отец Онуфрий говорил о бунтарях, которые наезжают из города и в этот грозный час, когда воинство, не щадя своего живота, пошло на супостата, сеют повсюду смуту в людских душах, думают опрокинуть шар земной.

Как понял Захар, это поп против Нарожного речь ведет, по подсказке старшины. Отец Онуфрий гневным словом отозвался о бунтарях, которые думают, как Каин, грабежом, а не трудом добиться благосостояния, меж тем как в нашем сердце должно свято храниться уважение к чужой собственности. Он грозил, вразумлял, привел и нагорную проповедь, чтобы никто не пожелал добра, раба, скота и жены ближнего своего...

Сердечное сокрушение обуяло Остапа Герасимовича, он даже умилился от жалости к себе - так всегда смягчает сердце, ободряет душу и просвещает разум Священное писание. Батюшка проповедует против злых глаз, которые засматриваются на хозяйское добро, завидуют, - а разве мало у Мамая недругов развелось на селе? Отец Онуфрий не мог не заметить, что творится на душе у благочестивого прихожанина. Проникновенное слово растрогало людей, на глаза набежали слезы, в церкви послышались вздохи. Отец Онуфрий обводил взглядом прихожан и вдруг оторопел, нахмурился, увидев Захара. Равнодушный, как идол, тот стоял в уголке, не проявляя ни малейшей склонности к покорности, раскаянию, бросая насмешливые, издевательские взгляды на молящихся. Так во всяком случае показалось батюшке. Дерзкая фигура дразнила духовного отца. Кто знает, когда он исповедовался, принимал причастие? Отец Онуфрий при этом удобном случае стал отчитывать богоотступника, который, стоя в церкви, лба не перекрестит, сеет среди православных богохульные слова, горланит везде на ярмарках, на сходе, распространяет бунтарские мысли об отделении церкви от государства. Молящиеся со страхом сторонились Захара, - может ли быть большая кара, поношение для человека? Не кто-нибудь - пастырь духовный гневным словом всенародно, не где-нибудь - в церкви клеймит Захара. Непонятно, как только он стерпел, дерзостный, упрямый, не пал на колени, не стал каяться, словно не о нем шла речь. Стоит как истукан, отлученный от бога. Молящиеся остерегались его - еще беду накличет. Никто, понятно, не проявлял своего возмущения сильнее, чем Мамай. Жаль, что это в церкви, если бы не в церкви, если бы на ярмарке, он с наслаждением намял бы ему бока.

Тяжкой карой стращал отец Онуфрий мирян, если не будут почитать бога, предсказывал всякие болезни, глад и мор, если не будут чтить заповеди. Превратит тогда всевышний небо в железо, а землю в медь... Можно ли уничтожать божий дар - хлеб? Загонять скотину на чужую траву, рубить лес, наносить убытки? Предсказывал геенну огненную... Предостерегал людей от пагубного пути.

- Тебе жалко Харитоненку?! - не стерпел Захар, обыденными словами перебив духовные наставления, и этим дерзким поступком привел в трепет молящихся.

Батюшка не дал мирянам долго ломать головы.

- Сатана, изыди из церкви! - загремел он на Захара, побагровев и чуть не лопнув от натуги.

При этих словах казенная фигура сразу метнулась среди оторопелых людей, урядник взял Захара под одну руку, староста под другую и вытолкали его из церкви, да еще Мамай исподтишка поддал сзади тумаков, потешился, сумел украдкой в церкви, неприметно для людского глаза, намять Захару бока. Сам сын божий бичом выгнал из храма неверующих. Никто больше не вызвался на подмогу уряднику, наоборот - люди расступились, давали дорогу, - кто знает, может быть, какую-то правду почуяли в смелом его слове? Поражены были бесконечно: в церкви пустился Захар в пререкания с батюшкой! Крепко задумались, размышляли и никак не могли согласовать наставлений духовного отца с решениями сельского схода.

Мамай снова кашлянул на всю церковь и, кладя поклоны, остановился с горячей молитвой перед алтарем.

Когда замороченный люд повалил после богослужения из церкви, волнующее событие, случившееся там, пришибло, словно каждому на голову упал тяжелый чувал, - наткнулись на Захара.

Может быть, кто-нибудь подумает, что Захар, которого с позором изгнали из божьего храма, провалился сквозь землю? Молящиеся, которые понуро брели по улице, как раз нагнали богоотступника. Что делать? Неловко пройти мимо и небезопасно остановиться.

Тем временем Захар встретился с кумом Грицком, рассказал ему о своем приключении, и тот хватался за голову и даже присел от удивления. У друзей не хватило ни слов, ни жестов, чтобы выразить свои чувства.

Самые боязливые односельчане прошли мимо двух беспечных друзей, которые нисколько не каются... Но были и такие, а среди них Иван Чумак, которые не то чувствовали как бы вину перед Захаром, не то сочувствовали ему, оттого-то вокруг него собралась немалая толпа. Соседи брели кучкой, нахмуренные, молчаливые - не ощущали ли они, случайно, правду в словах Захара, который выступил против Священного писания, возглашенного батюшкой. А что батюшка провозгласил святое слово в защиту амбаров Харитоненки, тут не было никакого сомнения, хоть каждый боялся признаться себе в этом.

Не затмился ли у людей свет? Вероятно, чтобы развеселить насупленных соседей, которые молча плелись, Захар рассказал им одну бывальщину, Грицко Хрин, как всегда, досказывал.

Захар:

- Пришла одна молодица, кличет соседку - пойдем, кума, в церковь, колокола звонят...

Грицко Хрин:

- Пусть звонят на свою голову - нету сапог!

Захар:

- Приходит другая: пойдем, кума, в шинок...

Грицко Хрин:

- Хоть и не в чем, да где-то были негодные опорки...

Захар:

- Обулась, набрала миску капусты, пошли.

К удивлению, эта история не развеселила никого, разве что самих рассказчиков, которые и без того, надо сказать, смотрели на свет не очень печальными глазами. Ни разговорить людей, ни рассеять людское уныние друзьям не удалось. Миряне возвращались под гнетом дум, навеянных церковью. Кое-кто даже сторонился толпы, чтобы не быть виноватым, чтобы кто-нибудь не пересказал батюшке, что слушали, мол, богохульные слова.