Комбат Ардатов

— Внимание! — перебил его Ардатов. Немцы, поднакопившись, поднялись. — Белобородов, внимание! Готов?

— Есть!

— Репер два, прицел пятьдесят четыре!

— Репер два, прицел пятьдесят четыре! — подхватил Белобородов.

— Гранатой, четыре… Огонь! Огонь! Огонь!

— Явка два… — сказал он Ширмеру, когда немцы снова легли. Ширмер было встал к пулемету. — Нет. Нет. Укрыться! Потом, потом! Явка два?

— Явка два — гомеопатическая аптека Цильмеха. Время то же — между пятнадцатью и пятнадцатью пятнадцать. Дни — каждое число с семеркой — седьмого, семнадцатого, двадцать седьмого. Обусловленность та же. Пароль: «Не знаете ли вы хорошего средства от ревматизма?» Отзыв: «Считаю, что лучше чем аспирин средства нет».

— Повторите! — Щеголев морщился, запоминая.

Пока Ширмер повторял, немцы опять поднялись.

— По реперу!.. — крикнул Ардатов в трубку. — Прицел… Огонь! Огонь! Огонь! Огонь!

Теперь знали о группе в Виттенберге, если считать и Ширмера, трое. Но, следя за тем, как Белобородов удерживает немцев, командуя ему поправки, не упуская из поля зрения и тот последний кусок траншеи, куда сбились остатки его случайной роты, Ардатов лихорадочно обдумывал: что же делать дальше с этими сведениями.

Немцы, словно их кто-то подхлестывал, все лезли и лезли, перебегая, скапливаясь в цепочки, группки, и когда Ардатов накрывал их белобородовскими снарядами, не отходили, а, оставив убитых и раненых, проскакивали рубежи, по которым он бил, и создавали новые цепочки и группы.

Сзади зашуршало, и Ардатов дернул туда ствол пистолета, но вовремя задержал спуск.

— Тааш капитан! Ваше приказание выполнено! Обрывы… — доложил ему Варфоломеев, сползая, как гусеница, с бруствера в окоп. — В нескольких местах. Лапша. — Он, перебирая по стенке руками, уперся в дно головой и стащил зад и ноги. Обе ноги у него были прострелены, и через обмотки текла кровь.

— На обратной дороге, — бормотал он, разглядывая эти обмотки. — А Николичев там. Остался. Совсем… Приказ выполнен, тааш капитан, — пропуская опять в слове «товарищ» середину, повторил он. — Но я теперь — вне. Сикось-пакось. Отбегал. Два борта в среднюю. Оставалось каких то полсотни метров… Уже думал — повезет!.. И сюда тоже. — Связист показал себе на бок.

Стреляя из пулемета, Ардатов все время чувствовал за спиной какую-то возню, как будто за его плечами что-то происходило, но у него не было времени оглянуться, а понять по звукам он ничего не мог. Но когда немцы легли, он все-таки, перезаряжая наощупь, оглянулся.

Ширмер, стоя на коленях, перевязывал Варфоломеева своим, немецким, серо-желтым бинтом.

— Так, фриц! — подбадривал его Варфоломеев. — Если бы чуть раньше! А то крови много потерял. Так! Анекдот — один кокнул, другой спасает. — Он выругался. — Вас всех надо перевешать.

Ширмер кивнул.

— Ладно. Ладно. У тебя есть бинт? Нет? Почему нет? Тебе не выдавали бинт?

— Почему-почему-почему!.. — Варфоломеев слабел, потеряв много крови. По… — он выругался, — …да по кочану! Отдал товарищу. А ты чего это по-русски болтаешь? А, фриц?! Тааш капитан, а как это фриц по-русски? Это вы его научили? Вы? Что-то больно быстро! Но все равно их надо перевешать! До единого!

Ширмер оглянулся, как бы ища, чем перевязать связисту ноги.

— Ладно, ладно. Пусть и по кочану…

— На! — Ардатов бросил ему свой санпакет. — На! — обернулся он еще через минуту, подавая ему свою полевую сумку.

Немцы все-таки легли, потому что Белобородов дал по ним, видимо, всем дивизионом, всем хозяйством, как назвал Рюмин, свой дивизион.

— Записать! Все записать! — Ширмер непонимающе смотрел на него, наверное, думая, что конспирация не позволяет этого делать, но решал теперь все Ардатов. — Все о Виттенберге, о группе. Отправим с разведчиком. Он и вы отойдете. Отойдете сейчас. Рискнем, Ширмер. Рискнем!

«Убьют Белоконя с бумажкой, ты ее уничтожишь и поползешь дальше. Убьют тебя, Белоконь поползет… Двух сразу не убьют! А убьют потом Белоконя, что ж, риск есть риск! Только вряд ли немцы будут тщательно обыскивать покойника-сержанта. Так, пошарят по карманам. Но ведь не в карман же положит Белоконь записку! Но куда?» — подумал Ардатов.

Немцы лежали. Наконец-то они снова лежали. По траншее опять ударили их минометы и артиллерия. «Вот сволочь! Не навоевался? Не навоевался? — спросил он мысленно фрицевского комбата. — Тебе всыпят за сегодняшнюю неудачу. За такие потери. — Он мысленно же ухмыльнулся. — Что, подавился, собака. И собаке не всякая кость по зубам!»

— Мелко! Мелко пишите! — приказал он, перехватив у Ширмера конец бинта и завязывая узел на ноге связиста. Но бинт промокал, и Ардатов окровавленной обмоткой затянул жгутом ногу связиста выше колена.

Ширмер, пристроив сумку на патронном ящике, быстро писал.

— Белоконя сюда! — приказал Ардатов Щеголеву. — Сам останься там! Нет, — сказал он сестре, которая запоздало перебежала к ним, чтобы перевязать связиста. — Поздно.

Это был не первый умирающий у нее на глазах, не первый вообще, не первый сегодня, и сестра ничего не ответила.

— В цепь! — приказал ей Ардатов.

— Вот что, — сказал Ардатов Белоконю. — Этот фри… немец — наш. Он пишет ответственные данные. Задача: как только они перестанут бить, вместе с ним — туда, — он показал себе за спину. — Доставить к нашим. Требуй, чтоб сразу же в штаб, в любой штаб. Чем выше штаб, тем лучше. — Ардатов встретил Белоконя в нескольких шагах от Ширмера и мог говорить, что хотел сказать.

— Ясно! Ясно! — кивал Белоконь. — В ближних тылах не задерживаться. Как будто веду пленного. Пройду. Черт не выдаст, свинья не съест!

— Донесение понесешь ты. Он и так все знает. Это — на случай. Спрячь как следует, чтобы, если…

— Ясно! Ясно! Чтоб ушло со мной, — понял Белоконь. — Может, к гранате прикрутить — и если что — в куски? Себя и его? Или лучше их и его?

— Нет! Вдруг не сможешь кинуть. На гранате заметно. В патрон. Порох высыпь, пулю на место! («Ну, найдут у него два десятка патронов, что, их проверять будут?» — решил он). — Глянь, лежат?

Белоконь высунулся.

— Лежат! Лежат, гады. — Их мысли работали в одном направлении. — А если потом, где-то потом расколят этот патрон? Нет, лучше на себя, товарищ капитан. Под трусы. У меня там еще плавки. Что, они и там шарить будут? Она там и истлеет…

«Вряд ли кто-нибудь станет с тебя, с убитого, снимать плавки», — согласился про себя Ардатов.

— Ладно. Так. Действуй. По ходу сообщения и по-пластунски! Метров двести. Минимум двести.

Теперь высунулся он, чтобы посмотреть, как далеко еще видно. А видно было на километры.

— Немец наш, — еще раз подчеркнул он. — Обеспечь, насколько можно. Но донесение — важнее. Ясно? Когда не сможешь тащить — оставь его. Ясно? Это — прпказ!

— Если что — если все-таки не отобьетесь, Ширмера ты не знаешь. Пленный и пленный. Ты выполнял приказ, мой приказ, и все. Доставить его. И только. Про донесение — забудь. Не было его. Не было никакого донесения. Тебе ясно? Понял?

Белоконь оскорбился.

— Да вы что, товарищ капитан. За кого вы меня принимаете? Тогда наряжайте другого. Если веры нет… У нас без веры ничего…

— Брось! — оборвал его Ардатов, но ему все-таки было отрадно, что Белоконь так оскорбился. Совсем не к месту он представил себе берег Черного моря и как по этому берегу, поглядывая на женщин в купальничках, ходит самоваром Белоконь. Что ж, он, поди, полноценно, со своей точки зрения, провел тот, фантастический сейчас, отпуск в Ливадии. — Верить тебе — верю. Не послал бы. Но ты должен все знать и все понимать. На Ширмера полагайся, как на себя.

— А я и так понимаю, — начал было Белоконь, но тут к ним перебежал, сгибаясь под брустверами, Ширмер.

Теперь уже мины падали и по ходам сообщения, и на брустверы, и в траншею, и Ширмер упал с ними рядом на дно.

— Вот.

Бумажка была крохотной, четверть листа из блокнота, и трубочка получилась тоньше мундштука от папироски.