Дорога на простор. Роман. На горах — свобода. Жизнь и путешествия Александра Гумбольдта. Маленькие п

— Да ведь как сказать? Савра не я привечал.

И продолжал ровно, глуховато:

— А скажут пусть таково: войско, мол, благодарит, что слепого Кучума обморочили; спасибо, мол, и будя, пусть в юрты повертывают, как до завалов их подойдем.

— Постой! И так еще молвить: что впредь будет, то зачтем. За доброе — со своего плеча зипун дам. Князьям их — по юшлану. Ты, Матвей Мещеряк, не скаредничай, поди, слышь! А что было — быльем поросло; вспомянет кто — глаз вон.

Ожидавший сотник привскочил было — исполнять. Ермак удержал его.

— Наших двоих… да нет, четверых отрядить с ними. Да позабористей! Слышь? Побархатней. Сам выберешь. Эти к туралинцам, к барабинским татаровьям сходят.

— И не промешкать, до свету, — строго добавил Михайлов.

Ермак негромко позвал:

— Кольцо!

Тот повернулся всем телом и поправил шапку.

— Заутра левая рука войска твоя. Тебе, Яков, правая рука. Сдержишь хана, пяди не уступая. Ведите полки. Поставим их…

Но перебил себя, поглядел на обоих — Михайлова и Кольца, ударил каблуком вытянутой ноги по земле.

— Полки, говорю! Будем биться ратным обычаем. Как под Ругодив ходили с тем Басмановым [40].

— Ругодив вспомянул! — пробурчал Кольцо.

Плоско лежала, чернела в туманном мороке земля. Ни огонька в эту ночь на вражьей стороне. Явственно, мирно пугукала вдали птица.

Ермак качнул головой:

— Убыло нас, эх! Коротка наша улица…

И опять сосредоточенно склонился:

— Так еще посидим, атаманы. Как строить нам полки на завтра. Ты, Никита…

…Говорят в тамошних тобольских местах, что седому Никите Пану выпало ночью скрыто обойти Кучума и стать, где татары держали конский табун. На заре завязал перестрелку Михайлов, Кольцо завернул левое крыло в обход, заставив татар растянуть свой стан, против вогуличей и остяков пошли на приступ Ермак с Грозой. Так ли, нет, но слишком велико было неравенство сил, и всюду верх был за Кучумом. И вот, когда уже покатилась казачья рать и темная, быстрая, глубокая иртышская вода готовилась слизнуть ее, огненным боем, по трубе Ермака, Пан шуганул табун, ошалелые кони ворвались в ханский стан, а с ними, с тылу, свежий казачий полк. И тут переломилась сеча. Начало рассыпаться многоязычное, силой собранное войско Кучума. И будто бы, говорят, знаем мы и то место, где ожидал Пан трубы Ермака: Панин бугор (в нынешнем Тобольске). Так ли? Не подсказка ли это словесного созвучия? По–русски надо бы: Панов бугор. Панин же хранит память не казака Пана, а некой «Пани» или, может быть, «Панина»… Да и не был в те времена пуст бугор, стоял на нем городок одной из ханских жен Бициктура…

К полудню часть татарского лагеря оказалась в казачьих руках.

И тотчас перешел в наступление скинутый было Ермаков отряд.

Наша! Наша берет! Может, тут разом все и нокончнм?

И полезли на ханскую крепость, но жив Кучум, стрелы и камни встретили их.

Быстро взбирался худощавый казак. Дважды сшибали его, он прихватывал рукой место, ушибленное камнем, вскакивал, карабкался. Он опередил товарищей.

Тучный великан поглядывал снизу, из оврага. Он уже не стоял при пушке, пушка отдыхала. Видел: худощавый казак сбросил верхнюю одежду, лез в одной белой рубахе, из–под нее выбилась, болталась ладанка. Ухватившись руками, он искал упора ступнями босых ног. Чтобы достать его стрелой, лучникам пришлось бы высупуться под казацкие пули. Великан присел, ухнул: он вдруг понял, что лезет казак не просто со всеми, а видит что–то свое, особое и за этим особым взбирается. Что же это? Лучник все–таки высунулся. Ничего не боится… Ух! Раз, другой спустил тетиву… Мимо! Рукой подать, а мимо… никудышный, слава тебе, лучник!

Тучный колосс дернул круглой головой, вскочил с места и устремился к крепостной горе.

Он также полез, не обращая внимания на камни и стрелы, далеко, по–обезьяньи выкидывая руки. А тем временем худощавый молодой казак последним рывком вынес свое легкое тело на край крутизны, волосы его вспыхнули на солнце.

Великан не мог знать, что казак в этот миг прямо перед собой видел белые от ужаса пуговки глаз на мятом лице Савра. Савр стоял простым лучником на самом краю, и татарин с плетью рядом! Только это и успел увидеть казак, как Савр, визжа, рванулся, первым из всех татар кинулся на него — так же, как перед тем кидался вперед других под пули со своими неловкими стрелами (никогда не бывал прежде бойцом, ни разу до этого не натягивал лука).

Только глазом мигнуть, показалось великану, продержался казак на челе крепости, в ярко бившем солнце и начал валиться навзничь. В белой рубахе, между лопатками, торчком торчало что–то, белая рубаха не бела — черный пот измарал ее или кровь… Но руки казака вцепились в другое, бившееся тело, увлекли его за собой; оба падали вместе. Как отыскал великан точку опоры на крутизне, чтоб подхватить одного падавшего, как выдержала даже — его чудовищная сила?

Баглай крепко обхватил Ильина и, почти закрыв своей огромной рукой всю его голову, бормотал:

— Ничего… Ты чего? Ничего…

Пуля пробила шатер Кучума. Хан вскочил с проклятьем. Сухая кисть его, похожая на лапу хищной птицы, легла на плечо поспешно вбежавшего в шатер воина.

— Махметкул?!

У вестника перехватило дыхание. Он пролепетал, что Махметкул ранен и ближние телохранители едва успели спасти его.

Хан вышел из шатра. Он услышал лошадиный визг, и грохот арб, и рев, подымающийся из–под земли за насыпью, и странный мгновенный тонкий присвист, будто птичий писк. Что–то глухо ударило, и вдруг все сотряслось, комья земли больно осыпали хана, а пыль запорошила ему глаза.

Он яростно вглядывался. Лучники стояли на одном колене, руки их непрерывно шевелились, и туловища качались: то отваливались назад, то наклонялись вперед. Все время двигались согнутые люди. Воины что–то подымали с земли и снова наполовину распрямлялись. Хан знал, что воины подымают и сбрасывают камни.

И, оттолкнув двух мурз, раболепно моливших его вернуться, он быстрыми шагами пошел к насыпи у края и стал там во весь рост среди согнутых людей и внезапно участившегося присвистывания и птичьего писка.

Кучум не красовался — просто хотел сам разобраться в положении. Сильно сократился его лагерь. Куски отсечены, но — хвала аллаху! — главный стан удержан. Здесь, над Иртышом, безопасно. Потерь пока нет. Если не считать этого кочевника или скотовода, червя, которого он приблизил было ради памяти брата, Ахмет–Гирея. Хан защищал его ото всех, подарил ему свое доверие. Сам послал его к русским. А тот бежал назад, едва занеся ногу на вал городка Атика, ни с чем бежал из русского стана. Трусость была ненавистна хану. Он велел поставить презренного на самое опасное место, дал бичи воинам–соседям. Дерзкий рус добрался доверху, он свалил вниз джигита с собачьими глазами и сердцем зайца. Стоило того! А трус успел всадить нож в спину храбреца. Хорошая мена, отличная мена!

Отбит приступ, нового здесь ждать нечего. Но сзади, со спины, с тылу, где город–столица, где поставил он яскальбинских князей…

Что там? Хан пошел по хребту Чувашева мыса, к уланам Махметкула. Вон оно — рев, близкий, подземный, жестокий. Топот перебегающих русов. Яскальбинцы? Где яскальбивцы? Несколько голов вдруг сразу выросли на краю. Одна — прямо против хана. Маленькая, остроносая, бледнолицая, со спутанными желтыми непокрытыми волосами, она показалась хану невыразимо омерзительной.

Взгляд хана на мгновение скрестился со взглядом врага. Хан хрипло вскрикнул и прыгнул вперед, чтобы сталью сабли заткнуть рот этой голове, точно из него и вылетел страшный подземный рев. Десять клинков протянулось, чтобы защитить и опередить хана.

Кучума оттащили от края. Кто–то повторял, задыхаясь:

— Пора уходить. Жизнь твоя драгоценна. Яскальбинские князья открыли путь врагу.

Хан стряхнул удерживающих его.

— Здесь стою. У меня остались воины. Пока я тут, не посмеет враг двинуться на Кашлык: в спину ударю, уничтожу!