Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5

Мысленно она обратилась к сестре. Наверное, в этот час дома у Нади никого нету: сестра и ее муж Антон Савельевич на работе. Антон Савельевич, мужчина солидный, щедрый на слово, любил поговорить, занимал должность колхозного бухгалтера-экономиста, а Надя заведовала станичной библиотекой. И Клава решила пойти к ней на работу. Уже давно, как только в Холмогорской был построен Дворец культуры, библиотека помещалась в этом большом белом здании. «Дворец какой красивый, а я в нем еще ни разу не была, и куда входить в библиотеку, тоже не знаю, — думала Клава, войдя в вестибюль. — И где тут искать Надю?» Она открыла наугад высокую дверь, прошла по залу и увидела сестру. Надя остановилась, удивленная, развела руками, не веря своим глазам.

— Ты ли это, Клава? — спросила Надя. — Домоседка! И почему ты здесь? Раньше ведь никогда не приходила. Да ты еще и плачешь? Что-нибудь случилось, Клава?

Надя проводила сестру в комнату с круглым, заваленным книгами столом, с высокими, от пола и до потолка, стеллажами, забитыми книгами. На новом диване тоже в беспорядке лежали книги, журналы. Надя отодвинула их, усадила сестру, сама села рядом, и Клава, не дожидаясь расспросов, всхлипывая и отворачивая заплаканные глаза, сбивчиво рассказала, что ее сюда привело.

— Ой, Клавушка, милая, что же это у тебя получатся? — Своим платком Надя вытерла Клаве щеки. — Ну, не плачь, не надо. Дело серьезное, и давай поговорим спокойно, без слез. Ты обдумала свой шаг, Клава?

— Я бы не пришла к тебе.

— Выходит, что жена убегает не только от мужа, а и от своего богатства. Ты бросаешь все тобою нажитое. Да кто этому поверит? Все скажут: дура, ненормальная. А ты не дура, ты нормальная, и лично мне твое горе понятно.

— Двенадцать лет терпела, чего-то ждала, на что-то надеялась, — сдерживая слезы, говорила Клава. — Надеялась, что будет же у нас с Никитой какое-то свое, особенное счастье. А где оно, это счастье? Разве там, в нашем дворе? Там счастья нету, теперь я знаю, и не будет. Так где же оно? Надя, ты грамотнее меня, книжки читаешь, скажи, где оно, мое счастье? И посоветуй, как мне поступить.

— Не знаю, Клава, ничего не знаю. Да и речь у нас не о счастье, а о несчастье. И оно, это несчастье, уже свалилось на твою голову, как кирпич с крыши. Как от него избавиться? Давай подумаем вместе… Ну, приютить тебя нетрудно. Дом у нас большой, живем мы вдвоем с Антоном, места для всех хватит. Дадим тебе комнату, живи.

— Спасибо, Надя, больше мне ничего не нужно.

— А дальше что?

— Пойду на работу в больницу.

— А дети? О них подумала?

— Что думать? Будут со мной, детей ему не отдам.

— Не отдашь? Правильно, каждая мать поступила бы так же. — Надя грустно смотрела на сестру — А что скажут Витя и Петя? Пойдут ли они с тобой? А если не захотят, тогда что?

— Как не захотят? — удивилась Клава. — Почему не захотят?

— Хотя бы потому, что у них есть отец.

— Мать им ближе.

— Ведь ты же с ними еще не говорила.

— Сперва хотела с тобой… С ними поговорю, успею… Надя, значит, ты согласна? Я сегодня же с детьми переберусь к тебе — и всему конец.

— Ой, не торопись, Клава, не пори горячку, — советовала Надя. — Давай вместе сходим к Дарье Васильевне. Секретарь парткома, женщина она умная, послушаем, что она посоветует… Да и тебе самой надо бы все обдумать, взвесить.

— Что мне обдумывать, что взвешивать? — В глазах у Клавы показались слезы. — И какие еще выслушивать советы, когда у меня вот здесь, в груди, все уже оборвалось? Пойми меня, Надя, больше я не могу. Все эти годы жила как на каторге, одна, без людей, а теперь довольно, хватит с меня!

— Сама разрушаешь семью. Подумай и об этом.

— Ее, семьи-то, Надя, нету. — Клава заплакала. — Есть два сына и есть двор и все, что во дворе. А семья… Где она?

— Но нельзя так бежать, бросив все. Если дело дойдет до развода, то тебе и детям по закону полагается большая половина из того, что вы совместно нажили, — сказала Надя. — И об этом следует подумать.

— Пусть он подавится своим богатством! — крикнула Клава. — Ничего мне не надо! Проживу…

— Тебе не надо, а детям надо.

— Надя, прошу тебя, помоги выбраться из этой ямы! К его родителям не пойду, я там не нужна. На тебя вся надежда, Надя.

— Ладно, перебирайся хоть сегодня, а с Дарьей Васильевной я все же поговорю, одна, без тебя. То, что с тобой случилось, не личное твое горе, и Дарья Васильевна обязана знать…

— Так я побегу, — не слушая сестру, сказала Клава. — А то мои сыночки скоро придут со школы… К вечеру перееду. — Она обняла Надю. — Спасибо тебе, сестренка!

29

Уже завечерело, уплотнялись сумерки над станицей, когда из темного переулка на главную, залитую розовым светом фонарей улицу выкатилась двухколесная тачка. Приземистая, ухватистая, с коротким дышлом и с чугунными колесами, это была тачка-работяга, в хозяйстве не заменимая. Подвезти ли с поля траву-корм для кроликов, вывезти ли на огород навоз — тачка все может, и только никогда еще ее широкие, чугунные колеса не катились, позвякивая, по асфальту. Они словно бы обрадовались и тут, на асфальте, вращались легко, проворно и почти что не звенели. На тачке горбатились, увязанные узлами, подушки, одеяла, какие-то домашние вещи, и тащили ее, впрягшись в дышло, Клава и Витя, а помогал им, толкая сзади, Петя. Наклонив голову, Клава, как воровка, не оглядывалась, никуда не смотрела, ей хотелось побыстрее избавиться от этой светлой улицы, чтобы ни с кем не встретиться и никого не видеть. Стараясь не попадаться людям на глаза, Клава свернула в узкую улочку, и тачка, почуяв под колесами бурьян, неслышно вкатилась во двор. Надя подбежала навстречу сестре, обняла Петю и Витю и, не зная, что им сказать, крикнула вышедшему на крыльцо мужу:

— Антон! Встречай гостей!

Антон Савельевич приласкал племянников, похвалил их, говоря, что они заметно подросли, и начал помогать Клаве и Наде вносить в дом вещи. В комнате, оставшись с сестрой, Клава шепотом сказала:

— Надя, дети ничего не знают. Я им сказала, что мы только переночуем у тебя.

— И они поверили?

— Думаю, что не поверили. Особенно Витя.

— Завтра же им в школу. — Надя обратилась к вошедшим в комнату племянникам: — Ну, школяры, уроки сделали?

— А как же! — ответил Витя. — Полный порядок!

— Они у меня старательные, — похвалила Клава. — Хорошо учатся.

— Молодцы! — сказала Надя. — Сейчас поужинаем, и можно ложиться спать.

— Тетя Надя, а смотреть телевизор? — спросил Витя, как всегда, серьезно. — Какие сегодня передачи?

— Ничего хорошего не передают. — Надя обняла племянников. — Ах, какие вы большие! И как быстро выросли!

— Тетя Надя, а почему мы будем у вас ночевать? — тем же серьезным тоном спросил Витя. — У нас есть свой дом.

— Разве у нас плохо? — не зная, что ответить, спросила Надя. — Переночуете, погостите у нас. От вашего дома школа далеко, а от нашего совсем близко, через улицу… Ну, пойдемте ужинать.

От ужина Клава отказалась, у нее еще больше разболелись голова и плечо, и как только дети поели, она помыла им ноги и отвела в соседнюю комнату, где на раскладном диване им уже была приготовлена постель. Надя убирала со стола, Антон Савельевич курил, стоя у раскрытого окна, и что-то бубнил себе под нос. Он любил не те слова, какие написаны на бумаге или возникали в мыслях, а те, которые произносились вслух и к делу, и любил так, что Надя, не в силах иногда ждать, когда он кончит говорить, перебивала:

— Да покороче, Антон! И так уже все ясно.

— В том-то и суть, что не все ясно, — отвечал он спокойно. — И позволь мне, Надюша, выразить свою мысль полно и до конца и именно так, как я хочу.

На собрании с трибуны, наедине с женой или с другом он говорил долго и обстоятельно, что называется, всласть, старался сказать все, о чем, как он полагал, необходимо было сказать. На партийном собрании — и к этому все привыкли — он брал слово первым и тут свое красноречие показывал так наглядно, что ему всегда не хватало тех минут, которые обычно отводились для оратора.