Глубинка

— Чо такой кипяток? — возмутился он.

— Дай разбавлю! — снова припорхнула к нему Вика. — В кастрюльке отварная вода есть.

Он понял, что проиграл, прижал кружку к груди. Вика засмеялась, взбила ему челку дыбом.

— А посуду будешь мыть ты! У меня уроки.

И ушла, гордо выпрямив спину, сверкая икрами загорелых ног. Косички, будто две золотые ручонки, махали Котьке платочками-бантиками.

Как-то пришла Капа, спросила с надеждой:

— Костя письма не написал?

— Ка-апа… Ты чо? — испуганно шепнул Котька и покосился на ковшик с водой.

— Сон я видела. Будто похоронка-то ошибочная. — Капа сама взяла ковшик и напилась. — Вот тебе и вещие сны… Когда не надо, ошибки меня обегают. А то написал бы.

Хоть и не веселили сводки Совинформбюро, а мнение поселковых было непоколебимо — немцам Сталинграда не взять. Не тот кусок, в горло не влезет. Котька слушал тихий, убежденный разговор и перебирал их фамилии. Оказалось, тут у каждого был кто-нибудь да погибший на фронте. У некоторых по двое. Только один счастливчик дымил со всеми горькой махрой — старик Потапов. Трое хоть калеками, а вернулись. А родителю — хоть какой, только вернись. Но Котька не хотел выделять или отделять старика Потапова от кружка пострадавших мужиков.

Свезли картошку, ссыпали в подпол. Вечером в клубе было фабричное собрание. Чествовали победителей в соцсоревновании, награждали Почетными грамотами, а кое-кого и подарками.

На другой день перед отъездом стариков на озера вчетвером сходили к Чигиринке, выкопали пять маленьких березок, перетащили их в парк, посаженный в честь победы над фашистами под Москвой. Сдержал свое слово парторг. Весной, когда люди двигались сонными мухами, он, сам такой же, поднял их на это дело. И люди копали ямки, садили в них тоненькие березки, тополя, черемуху — все, что можно было без особого труда перенести сюда, на высокий берег Амура. Молоденький лесок поднялся и зашумел над бывшим пустырем. А позже стал подсаживать к нему всякий свое деревце, в память о близких. Скоро границы молодого парка расширились. Потому и принесли сюда пять саженцев Осип Иванович с Дымокуром и Вика с Котькой.

Старики копали ямки, садили деревца, а Вика с Котькой носили воду, поливали.

— Растите, шумите, — сказал Осип Иванович. — Век ваш долгий, всякого насмотритесь, будет что людям порассказать.

Уехали рыбаки-кормильцы. Совсем тихо стало в избе. Иногда после работы Котька ездил с Зинкой к спиртзаводу за бардой, но редко. Хватало забот по дому. Привезли машину бревен, надо было их распилить, расколоть на дрова, сложить в сараюшку. Вот и ширкали с Викой пилой, отделяя ровные чурбаки для «голландки» и всякие разные для печки. Топка у нее безразмерная.

Катюша последнее время не бывала у Костроминых, но в поселок наведывалась часто. Трясейкин жил у Скоровых, и там часто скандалили.

Однажды после очередного скандала Котька сел и написал Сергею всю правду о Катюше, о Трясейкине, для большего правдоподобия напридумывал всякой всячины и стал ждать ответа. Письмо пришло в конце сентября. Брат не благодарил его за сообщение, как рассчитывал Котька. В письме было несколько строк: «Если будешь никудышно учиться и делать в каждом слове ошибку, приеду — и разделаюсь. Все. Сергей. Летчик-истребитель, капитан, орденоносец».

«Больше о Кате ни строчки, — твердо решил Котька. — Точно прибьет, раз истребитель. Рука у него быстрая, хорошо помню».

Но сон ли был в руку, а печаль пришла. Почтальон принес извещение на Сергея: «Пропал без вести».

— Пропал без вести — это еще не погиб, еще есть надежда, — сказал, будто приказал не отчаиваться, почтальон.

Затряс головой Котька, не в силах ответить ему, так захлестнуло горло.

— Никому об этом, — еле выговорил он.

Когда почтальон ушел, Котька решил так: никакого извещения не было. Он его и отцу не покажет, когда тот вернется с рыбалки. А вернется скоро. Забереги по утрам на реке посверкивают, морозец по ночам начал приударять. Ни Вике не покажет извещения, ни Неле.

Как-то пришел с работы отец, наскоро поплескался под умывальником и сел к столу. Вика крикнула Котьку, и он тоже помыл руки, подсел к миске борща. Ужинали втроем, за окнами уже была ночь. Репродуктор теперь не глушили, и он нашептывал весь день. Передали вечернюю сводку Совинформбюро. Наши войска ведут оборонительные бои. В районе Сталинграда враг остановлен. На предприятиях страны создаются ударные фронтовые бригады. Летчики Н-ской части полковника Веселова за прошедшие сутки сбили девять самолетов противника.

— Что так долго писем нет? — глядя в тарелку, произнес Осип Иванович. — Я и командиру части написал. Молчат.

— Почта теперь плохо ходит, — постарался успокоить Котька, а сам подумал, что отец скоро все узнает. Может, почтальон проговорится. А вернее всего, из части напишут, подтвердят — пропал без вести капитан Костромин Сергей.

Чтобы отвлечь отца от его дум о Сергее, Котька начал разговор, который, он знал, расшевелит отца, уведет в сторону от горьких предчувствий.

— В сопках-то, поди, снег хороший лежит, — начал он. — Самое время коз стрелять.

— Эх и надоела мне стрельба эта всякая! — грубо оборвал отец неуклюжий переход от одного к другому. Он встал, накинул телогрейку, нахлобучил шапку Филиппа Семеновича, но почувствовал — не своя, снял, положил на полку. — Я к Скоровым, — буркнул он и хлопнул дверью.

— Вечер добрый, — поздоровался он с сидящими за столом Матреной, Катюшей и Илларионом. Они играли в подкидного.

Изумленные, они молчали. Осип Иванович снял шапку, присел на некрашеную табуретку.

— Чайку не выпьешь, сусед? — отгрудив от себя сданные карты, с вызовом спросила Матрена. И по тону, и по виду ее было ясно, что она станет защищать устроенный ею лад до смерти.

Осип Иванович отказался от чая. Он смотрел на Катю, вопрошая глазами: «Написал, нет ли?» Катя покачала головой, поднялась и ушла на другую половину дома. Илька метал сердитые взгляды с Матрены на Осипа Ивановича, будто спрашивал: «Чего он приперся, старый хрыч?»

— Ты давненько не бывал у нас, сусед, — пропела Матрена.

— Я о сыне чего узнать пришел, — нахмурился Осип Иванович. — Письма, случаем, не было?

— Случаем не было. — Матрена вздохнула, поджала губы. — Жисть нонче какая? Есть — и нет ее. Так чего ждать девкам? Женихи фронтовые — ненадежные…

— Хватит, мама! — ворвалась Катюша. — А вам, Осип Иванович, если придет письмо, я сама принесу.

— Принесет, принесет, — закивала Матрена. Она горсточкой, по-беличьи, вытерла рот, поддернула концы черного платочка.

Осип Иванович вышел из дома, и сразу до его слуха донеслись истошные выкрики Матрены, визг Катюши и примирительный бормоток Иллариона. Он сошел с крыльца, пошел к своему. Когда свернул за угол, почудилось ему, что прошмыгнула у него в ногах какая-то тень и чудно́ проскрипела. Осип Иванович стоял, приглядывался — что такое? «Звук издает — ни на что не похожий», — вспомнились слова Дымокура.

— Верещуха! — неуверенно, но с тайной надеждой на добрые вести признал ее существование Осип Иванович и, уже взбодренный нечаянной встречей с как там ее — кто знает, появился в доме.

Есть, бывают на свете совпадения. Что-то сводит их разные концы и связывает в один узел — плохой или хороший. Только отец в дом — следом на порог Гладомор и трясет фронтовым треугольником.

Осип Иванович схватил его, поднес к плохо видящим глазам, в отчаянье сделал круг по кухне. Подбежали и Котька с Викой. Глазастая Вика сумела прочесть адрес отправителя, хотя отец все кружил, растерянно приговаривая: «Не вижу!..»

— От Сережи-и! — крикнула Вика.

Осип Иванович перестал кружиться, засеменил в комнату за очками. На ходу пристраивая их на нос, он вернулся на кухню, встал посередине.

— Его почерк! — он помолодевшими глазами посмотрел на ребят.

Стал аккуратно разворачивать треугольник, потом, вспомнив про почтальона, схватил табуретку, усадил.