Чистые струи

Она заводила его, и было не понять — для продолжения начатой ею игры или с цепким умыслом, на который способны женщины, которым решительно нечего терять, кроме опостылевшего одиночества. Но она была молода, красива и энергична, поэтому он не мог заподозрить ее в коварном умысле.

— Я не думаю, что в таких делах нужны особые способности.

— В каких делах? — она смотрела удивленно и настороженно.

— Я что-то сказал не так?

Музыка смолкла, и Валентина отошла от него. Василий выключил радиолу. Стало совсем тихо.

— Николай! — окликнула Валентина повеселевшим голосом. Он подошел и сел рядом. — Вы надолго… к нам?

— Нет, — ответил он и почему-то смущенно посмотрел на Марину. — Завтра уезжаю.

— Хотите — погадаю на дорогу?

— Вы серьезно?

— Вполне! Дайте руку… Ну, не бойтесь! Я не роковая женщина, хотя и цыганка… Какая рука! Интересно, скольких несчастных женщин она обнимала?

Он чуть было не отдернул руку.

— Вот… Ну хорошо, хорошо, пусть это будет нашей тайной! Все равно вы не любили их.

— Конечно! — засмеялась Марина. — Разве можно любить кого-то, кроме тебя!

— Меня? Нет, меня он не любит! Не смущайтесь, Николай. Вы не виноваты, что такой. Вы многое теряли и не замечали… — Она равнодушно выпустила его руку и повернулась к Василию.

— Васька! Выпьем, что ли, черт ты этакий! Садись, родная душа… Нет, правда, Марина! Посмотри — у нас с ним и руки одинаковые.

Николай чувствовал легкую обиду — совсем детскую и, можно сказать, смешную. Он не отрываясь смотрел на эту быстро меняющуюся женщину. Младший брат ухаживал за ней совершенно непринужденно, словно находился в собственном доме. И неожиданно Николай очень ясно увидел их удивительную схожесть. В чертах лица, в посадке головы. «Пьянею, — подумал он, — чертовщина какая-то!»

Да, она была похожа на Василия.

Домой возвращались в молчании. Марина держала братьев под руки и не поднимала головы. Казалось, она считает шаги.

Николай остался покурить на крыльце. Минуту спустя вышел и Василий, прислонился к плечу брата, навалившись грудью на перила.

— Она… правда цыганка? — спросил Николай, выпустив из пальцев докуренную сигарету.

— Правда. А что, Коль, не похожа?

— Да как тебе сказать…

Всходила маленькая сентябрьская луна. На соседской половине дома глухо бормотал телевизор.

— Как же она здесь оказалась?

— Долго рассказывать. В общем, мать свою здесь нашла. Я говорил тебе — цыганка у нас похоронена. Умерла при родах. Отец увез Валентину.

Николай дрожащими пальцами нащупал в кармане сигарету.

— Николай, Васюш! — мягко окликнула в приоткрытую дверь Марина. — Простудитесь!

Под утро, в мгновенном сне, он увидел маленький беленький домик, из которого он ушел — или только что, или давным-давно. Он знал, что в домике осталось самое дорогое — мать, братишка и еще кто-то, кого вроде бы и не должно быть. Он захотел вернуться. Но никак не мог одолеть открытого пространства — ноги не отрывались от земли.

Он проснулся в поту и долго прислушивался к биению сердца.

Марина была уже на кухне — в халате и тапочках. Он смутился под ее взглядом — доверчивым и открытым.

— Поспал бы еще! Всю ночь ведь ворочался.

Он подошел к окну и отодвинул короткую штору. Родное село просыпалось. Окна домов излучали свежий утренний свет.

Нахалка

Семён Иванович знал про эти места от Самойлова, прожившего здесь, на станции Ин, что ровно в ста километрах от Хабаровска, лет десять, если не больше. Они, заядлые рыболовы, подружились сразу и чем больше работали вместе — в одной небольшой строительной организации, — тем больше привязывались друг к другу. Редкий выходной проводили они дома, не на рыбалке, но где бы ни были, Самойлов не уставал тосковать по глубоководным заливам речки Ин, связанной через Урми и Тунгуску с Амуром. Рассказы Самойлова были зажигательны и красочны. Они-то и породили у Семена Ивановича желание самому отведать прелестей «карасиных» зорь.

Вместе они поехать в отпуск не могли — работали на одном объекте, и Самойлов мужественно взвалил на себя дела Семена Ивановича. В последние перед разлукой дни он тосковал больше обычного, просил привезти хоть одного живого карасика. Семен Иванович обещал.

Самойлов прибежал к поезду.

— Вот, Сеня! Передай Чирикову, леснику. Его там все знают, — сунул Семену Ивановичу большой бумажный сверток. — Сам увидишь, мужик что надо!

…Семен Иванович долго выбирал место для палатки. Ставить ее можно было где угодно: дубовая релка возвышалась ломаной подковой над заливом, была прогрета и уютна, под стать какой-нибудь подмосковной роще. Но Семен Иванович хотел найти вообще необычайный уголок, чтобы брезентовый домик был скрыт от посторонних глаз и ветра. Наконец он распаковал палатку и приступил к делу. Привязав к дубку последний пеньковый конец, Семен Иванович замурлыкал веселую песенку. Его переполняло ликование. «Теремок! — подумал он, разворачивая брезент и просовываясь внутрь. — Кто в тереме живет?! Я! Счастливый человек». Потом он притащил к теремку вещи, спрятал в нем продукты и спальник, а снасти и посуду сложил недалеко от входа.

День еще только начинался, шел одиннадцатый час, но Семен Иванович решил не торопиться с рыбалкой, заготовить на ночь дров. Он был трудолюбив и опытен, знал, что величина блаженства прямо зависит от потраченных сил. Семен Иванович таскал сушняк и складывал его в кучу — на безопасном расстоянии от палатки и деревьев. Он увлекся, немного задышался и, удовлетворенно окинув взглядом внушительный холмик из отжившего дерева, присел на пенек.

— Ну здорово, что ли!

Человек подошел сзади и не хрустнул ни одной веточкой. Семен Иванович сконфузился, различив слабые от старости признаки форменной одежды. Лесник тяжело, вразвалку прошагал к куче сушняка и присел на комелек.

— Жара! — пожаловался он, устраивая на коленях потерявшую воронение двустволку. — Прям всю душу выпекает…

— Хорошая погода! — то ли возразил, то ли согласился настороженный Семен Иванович. — У моря сейчас туманно…

— Вот я и говорю: жара! Брось окурок — и пойдет полыхать. Пожароопасный период…

Семен Иванович понял, куда клонит неожиданный гость.

— Вы, пожалуйста, не волнуйтесь… Я осторожно.

— Ну-ну… Конечно. Поаккуратнее! А то ведь враз пыхнет. Вон чо сухостою! Сдалека?

Лесник спрашивал вроде бы доброжелательно, но глаза его явно изучали Семена Ивановича.

— Из Приморья… Недалеко от Владивостока.

— Ммм… Посоветовал кто, или так просто?

— Друг у меня отсюда. Самойлов…

Лесник сдержанно улыбнулся. Тяжелое, полное лицо его залучилось довольством.

— Как чувствовал! Он вам про Чирикова ничего не говорил?

— Так это вы! — Семен Иванович вскочил. — Ну как же, как же! Он вам посылочку передал…

— Ну… — Чириков растроганно прижал сверток к животу. — Корюшка! Запах-то какой… Спасибо! Звать-то как?

— Семеном…

— Ну да, ну да! Семен Иванович, так ведь? А я — Иван Алексеевич. Пойдем-ка ко мне, Семен Иванович! Пойдем, поговорим… Про Сергея расскажешь. Все обещает, а приехать вот никак.

Семен Иванович замялся. Он настроился на немедленный активный отдых.

— Макс! — хрипло крикнул Чириков. Невдалеке зашевелились кусты, и на полянку выскочила большая рыжая собака, смахивающая одновременно и на овчарку, и на лайку.

— Сюда, Макс. Сторожи давай. Смотри мне!

Макс тоскливо посмотрел на лесника, вздохнул и улегся возле палатки. Семен Иванович невольно залюбовался им. Широкая грудь, мощные лапы.

— Не тревожься! — перехватил его взгляд Чириков. — Его голыми руками не возьмешь. Это не собака, а солдат Швейк! Хитрюган…

— Кличка какая-то… — улыбнулся Семен Иванович.

— А это Нахалка все! — ухмыльнулся лесник. — Дочка соседская. Я-то Рэксом назвал, а она… Парень у нее, Максим. В честь него! Поссорились что-то… Взяла и приляпала по злости щенку — Максим. Макс — это уже сокращенно. А потом как-то прижилось…