Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести

26.8. «Украинцу». Воинские части противника получили секретный приказ экономить бензин. Максимум машин должны ходить на буксире. «Комар».

К тому времени советские войска, освободившие всю Белоруссию и три четверти Литвы, очистившие от немцев Украину, должны были получить передышку.

Они действительно заслужили отдых.

Все лето гремели бои. С обеих сторон сражалось больше 6 миллионов солдат, грохотали десятки тысяч орудий, землю перепахивали около 11 тысяч танков, а в воздушных боях участвовало 10,5 тысячи самолетов.

Враг понес сокрушительные потери.

Выступая в августе 1944 года в палате общин, Черчилль сказал, что не было в мире такой силы, которая могла бы сломить и сокрушить германскую армию и нанести ей колоссальные потери, как это сделали русские армии. Новое наступление советских войск было бы безрассудной авантюрой.

И именно это приняло во внимание эмигрантское польское правительство реакционеров, сидевшее в Лондоне. По его приказу 1 августа в Варшаве Армия Крайова начала восстание.

Авторитет Польской рабочей партии и Комитета национального освобождения укреплялся, росла политическая активность населения, Красная Армия наступала. Все это выбивало почву из-под ног польских реакционеров, цель которых состояла в том, чтобы захватить столицу до вступления в нее советских войск, поставить там у власти эмигрантское правительство и предотвратить этим установление народно-демократического строя.

Восстание не было подготовлено. Сразу же обнаружилась нехватка оружия, боеприпасов. Не было единого плана. А немцы подтягивали к Варшаве крупные воинские части, чтобы по приказу Гитлера стереть польскую столицу с лица земли.

И все же Красная Армия пришла на помощь восставшим, В ночь на 16 августа 1-я армия Войска Польского при поддержке советской артиллерии начала форсирование Вислы. Враг опрокинул на армию мощную технику. Поляки сражались яростно. Тем временем наши самолеты летали над Варшавой, сбрасывая восставшим оружие, продовольствие, медикаменты.

Наступление польской армии не имело успеха. Варшавское восстание, затеянное авантюристами, фашисты подавили с лютой жестокостью. Так эмигрантское правительство злодейски предало свой собственный народ.

Я все ждала Валю и Михаля, которые должны были переправить меня к партизанам. Шестнадцатого сентября, как обычно, рано утром я установила связь с фронтом и начала передавать радиограмму:

16.9. «Украинцу». Районе Кешковиц обнаружен подземный аэродром…

Кто-то сорвал с моей головы наушники, и чьи-то грубые руки схватили меня за волосы. Оглянулась.

Передо мной стояли два офицера с пистолетами и солдаты с автоматами.

Увлеченная работой, я не заметила, как хутор Врубля окружили немцы. Они появились внезапно, бесшумным выстрелом убили собаку и осторожно забрались на чердак, где я работала…

— Руки вверх!

Первая мысль: бросить «лимонку».

Но тут же мысль сработала по-другому. Я подумала: Березняка не нашли, стало быть, группа может работать и без меня. У него были помощники: я познакомила его с Метеком, Казеком и Скомским.

В эти часы он сидел в схроне, который сделал татусь буквально дня за два до ареста. У Врубля, как и у всех крестьян, был стодол, по-нашему амбар или рига. В стодоле он хранил сено, солому, разные вещи.

Старик соорудил внутри стодола что-то вроде шалаша, где свободно могли спать три человека. Стены и потолок — дощатые, сверху завалены сеном. Посторонний человек, войдя в стодол, видел только груду сена и ничего больше. В стене стодола, которая выходила на зады хутора, несколько досок приподнимались: это был наш лаз в схрон. Чтобы замаскировать лаз, татусь пристроил впритык к нему скамейку…

В этом схроне и прятался руководитель группы «Голос».

Немцы откровенно радовались тому, что застали меня за работой. С криком ликования бросились они к радиостанции, тотчас в их руках оказалась и радиограмма, которую я передавала в штаб. А меня схватили за волосы и стащили вниз.

Здесь я увидела страшную картину: Стефа, Рузя, татусь лежали в разных концах двора вниз лицом. Каждому в затылок было наставлено дуло автомата. Никто из них не имел права пошевельнуться.

Березняка среди них не было. Стало легче на душе.

Ко мне подошел немец в чине старшего лейтенанта и спросил на чистом русском языке:

— Кто ты?

Это было так неожиданно, что я была поражена, подумала, что передо мной стоит предатель-власовец. Поэтому вместо ответа на его вопрос я со всей ненавистью отпарировала:

— Интересно, когда ты успел продаться немцам?!

Возможно, от неожиданности старший лейтенант расхохотался.

Меня вывели на улицу и посадили на скамеечку у стены стодола, как раз там, где был выход из схрона.

Меня и Березняка разделяли всего лишь дощечки толщиной в два сантиметра. Он слышал все, что происходило вокруг, вопросы, которые немцы задавали мне, татусю, Стефе, Рузе. Ему нельзя было громко вздохнуть и, как говорят, не дай бог, кашлянуть. Немцы моментально бы обнаружили его.

Когда меня вели по двору, я увидела, что немцы отлично подготовили операцию. Через каждый метр стояли автоматчики, в углах двора четыре пулемета.

Я подумала: «Какие же вы трусы, если такую силу пригнали против всего лишь одной женщины».

Страх перед швабами у меня тут же прошел, я стала совершенно спокойной. И приняла решение — любым путем сорвать обыск, чтобы не нашли Березняка. В этом мне помогли сами немцы. Они начали грабить крестьянина: ловили кур, свинью; вытаскивали из подвала накопившиеся для продажи масло, яйца, молоко; из шкафа волокли праздничную одежонку.

Я крикнула:

— Да прекратите же грабеж! Кого вы грабите? Ведь это бедные крестьяне. Как вам не стыдно? Ведь вы считаете себя высшей расой, культурными людьми. Где же ваша культура?

Солдаты смеялись.

Офицер, командовавший отрядом, молодой, очень интересный немец, махнул перчаткой. Солдаты прекратили обыск и грабеж. Я вздохнула с облегчением. Немцы вошли в стодол и начали сбрасывать с нашего схрона сено и прокалывать его штыками. Я боялась, что штыком заденут за доски, которые служили потолком, и тогда капитан будет обнаружен. Но все обошлось…

На первом допросе здесь же, во дворе, ответы мои, татуся, Стефы и Рузи почти сходились, хотя мы и не готовились к этому ужасному дню.

Нас чуть не подвел костюм Березняка — темно-синего цвета, французской марки, который нашли в доме. Немцы особенно придирались к нему, но мы уверили их в том, что татусь, не меряя, купил его по дешевке на рынке. Спросили о галстуке: чей он. Я ответила:

— Мой.

— С чем же ты носишь его?

— С платьем. — И добавила: — Если ваши девушки не носят галстука, это еще не значит, что и мы, советские девушки, не должны носить его.

Наконец нас вывели со двора. Часы допроса и обыска казались мне вечностью.

Как только мы вышли со двора, я запела песню из кинофильма «Актриса»:

В эту песню я добавляла свои слова, просила татуся и девочек, чтобы они не выдали Березняка. Этой же песней я давала ему знать, что он вне опасности.

Татусь и девочки понимали меня, кивали головами, грустно улыбались. Как мне было больно и обидно за них! Особенно за девчат, ведь они в жизни еще ничего не видали. Но эти мысли не прерывали песню.

Я пела. Так было легче идти на смерть.

Немцы издевались надо мной:

— Ее ведут на виселицу, а она поет!

А я действительно пела от души: