Пирамида

— Не кричи, — прервал его Дмитрий. — Дай сюда, я сам попрошу кого-нибудь.

— Во-во, нашел выход, — зло кинул Валерий. — Тебе-то они, конечно, не откажут, ты все-таки начальник.

— Ольф не начальник, но ему не отказывают. И Жанне тоже. Значит, просишь не так, как нужно.

— А! — взбеленился Мелентьев. — Я, видите ли, прошу не так. А как нужно просить? Я должен расшаркиваться перед ними: «Будьте добры, голубчик, пожалуйста, не можете ли вы, если вам не трудно…» — издевательским тоном тянул Мелентьев. — Так, что ли?

— Расшаркиваться не надо, а вот слово «пожалуйста» еще никому не мешало.

— Ну еще бы… Они же, все как один, в институте благородных девиц воспитывались…

— Прекрати! Я же сказал, что сам попрошу кого-нибудь.

— А в следующий раз они снова скажут «не могу»? Так не пойдет. Я еще раз предлагаю тебе: выдели мне одного человека, и чтобы без никаких «не могу».

— Нет, — сказал Дмитрий.

Мелентьев несколько секунд молча смотрел на него, повернулся и хлопнул дверью. Дмитрий взял его бумаги и пошел к Майе Синицыной.

— Если ты не очень занята, посчитай эти интегралы.

— Хорошо, Дмитрий Александрович, — сразу согласилась Майя.

Валерий вернулся через час, и Дмитрий, не поднимая головы от стола, сказал ему, что его выкладки у Майи. Мелентьев пробурчал что-то и до вечера просидел молча, не вставая из-за стола.

Но история на том не кончилась. Через два дня Мелентьев пришел взбешенный и, сунув руки в карманы, остановился перед столом Дмитрия и сказал хриплым, придушенным от злости голосом:

— Я только что от твоей любимицы, Кайданов. Я попросил ее посчитать еще один вариант, вот этот. — И он сунул под нос Дмитрию бумагу. — Здесь работы-то всего на час. И что, ты думаешь, она ответила мне?

— Что? — спокойно спросил Дмитрий.

— Что она не хочет! Не не может, а именно не хочет.

— А то, что я давал ей, она сделала?

— Да! Сделала! — сорвался на крик Мелентьев. — И не преминула мне заявить, что сделала не для меня, а для Дмитрия Александровича! Для вас, сударь!..

— Перестань! — резко сказал Дмитрий, и Мелентьев замолчал. — Я сам с этим разберусь.

— Да уж сделайте одолжение, Дмитрий Александрович, — язвительно сказал Мелентьев.

И Дмитрий пошел разбираться. Майя сидела за своим столом с покрасневшими от слез глазами, и в комнате было необычно тихо. Увидев его, она шмыгнула носом и виновато поднялась, комкая платок.

— Идем поговорим, — сказал Дмитрий.

Майя молча пошла за ним в кабинет и, когда Дмитрий закрыл дверь, села на диван и всхлипнула.

— Ну, успокойся, пожалуйста, — Дмитрий присел рядом.

Мелентьев назвал Майю его любимицей, что было верно только отчасти, потому что она была любимицей всей группы. Веселая, жизнерадостная, она смотрела на мир ласковыми, порой изумленно-радостными глазами. И помогать она была готова всем, даже когда ее не просили об этом. Видно, очень уж обидел ее Мелентьев, если она так сказала ему.

Майя все еще всхлипывала, и Дмитрий, погладив ее по вздрагивающему плечу, повторил:

— Ну ладно, Маечка, успокойся… Что случилось?

— Так, Дмитрий Александрович, — она подняла на него огромные влажные глаза. — Мне нетрудно посчитать эти интегралы, и я сделаю, если хотите… Но пусть он скажет по-человечески, а то… Вошел как какой-то хан, не поздоровался, бросил мне листок и цедит сквозь зубы: «Это к тому, что ты делаешь, и поскорее». И с другими он тоже так. А потом еще обижается, что ему помогать не хотят…

Она снова всхлипнула и спросила:

— Вы не сердитесь, Дмитрий Александрович? Может, я и неправильно поступила, но ведь…

— Да нет, Майя, я не сержусь… Иди работай.

— А это, — она потянулась за листком, — я сейчас посчитаю.

— Не нужно.

Дмитрий вернулся к себе. Валерия не было. Жанна посмотрела на него и спросила:

— Что там?

Дмитрий сел за стол и невесело сказал:

— А то, что наш гений Мелентьев иногда ведет себя как хам самой высшей категории.

Ольф хотел было что-то сказать, но Дмитрий не обратил на него внимания и уткнулся в бумаги Мелентьева. Он решил сам посчитать эти интегралы. Заняло это действительно меньше часа, и, когда Мелентьев пришел, Дмитрий протянул ему листки и, словно ничего не случилось, сказал:

— Получи свои расчеты.

Мелентьев, конечно, сразу увидел, что расчеты сделаны Дмитрием, пристально посмотрел на него и усмехнулся:

— Это что, надо понимать как воспитательную методу?

— Воспитаешь тебя, как же…

Мелентьев закурил, пододвинул свой стул к стулу Дмитрия и прочно уселся, готовясь к долгому разговору. Дмитрий безучастно ждал, пока он начнет. И Мелентьев начал:

— А тебе не кажется, что это не самый лучший выход из положения?

— Возможно, — согласился Дмитрий, разглядывая его. — Даже наверняка нет. Лучший выход из этого положения — если бы ты извинился перед Майей за свою грубость, и она досчитала бы твои интегралы. Но так как я еще ни разу не слышал, чтобы ты перед кем-то извинялся, то решил, что и сейчас не будешь.

— Правильно решил.

— Вот видишь…

— Отдаю должное твоей проницательности. Ну, а что дальше будем делать?

— А именно?

— Опять мне придется упрашивать их? А если они вдруг все откажутся?

— И это возможно.

— Ну, и что дальше?

— А как ты думаешь?

— Никак… Пока что, — с значительным видом сказал Мелентьев.

— Ну, так я за тебя подумал… Будешь отдавать свои листки мне, а я уж, так и быть, попрошу за тебя.

— А ты, оказывается, Соломон, — криво улыбнулся Мелентьев.

— Тебя и этот вариант не устраивает?

— Не очень-то устраивает.

— А чего же ты хочешь?

— Я уже говорил. Выдели мне кого-нибудь.

— Нет.

— Почему?

— Это настолько очевидно, что и объяснять не хочется… И знаешь что — хватит об этом. Тебе не хочется просить — не надо, я уже сказал, что сам буду.

Мелентьев в раздражении громыхнул стулом и встал.

— Нет уж, давай поговорим еще немного. Ты же ставишь меня в дурацкое положение… Воображаю, как они сейчас там хихикают.

— В это дурацкое положение ты сам себя поставил.

— Если бы ты не распустил их, ничего бы и не было. Не пойму я, какого дьявола ты так цацкаешься с ними? Они же чепухой занимаются, а ты смотришь и помалкиваешь.

— Это для тебя чепуха, — возразил Дмитрий, стараясь быть спокойным. — А для них это настоящие открытия. И я тебя не заставляю цацкаться с ними. У тебя есть своя задача — вот и делай ее.

— А они что — будут штаны просиживать да зарплату получать? Вместо своих открытий, которые и выеденного яйца не стоят, они вполне могут заниматься делами более нужными.

— Считать твои интегралы?

— Да, считать мои интегралы? И твои тоже! — огрызнулся Мелентьев. — Должно же быть какое-то разделение труда. Пусть каждый делает, что может, а не что хочет. Это же, в конце концов, аксиома всякой сферы деятельности, в том числе и научной. Что, неправ я?

— Прав, разумеется, — холодно сказал Дмитрий. — Когда-нибудь так и будет.

— Когда же это, интересно?

— Когда выяснится, кто из них на что способен, что может делать, а чего нет.

— А тебе еще не ясно?

— Нет, не ясно. Да, пока они только и умеют, что считать интегралы и решать самые элементарные задачи. А ты многое умел, когда начинал работать?

— Уж во всяком случае больше, чем они! — отрезал Мелентьев.

— Возможно, — устало согласился Дмитрий, его все больше раздражал этот разговор. — Даже наверное так. Но из этого еще не следует, что они не смогут делать того, что делаем мы. Их надо еще многому учить.

— А у нас что, ликбез?

— Если хочешь, да, — сухо сказал Дмитрий. — Нравится тебе или нет, но, пока я руководитель группы, будет так, как я наметил. А вот когда я окончательно уверюсь в том, что кто-то способен на что-то большее, чем брать интегралы и рассчитывать кривые, — заниматься только этими интегралами и кривыми он не будет. Если ты исходишь из того, что все они потенциальные чернорабочие от науки, — это твое дело.