Метелица

— Я и есть Лапицкий. Будем знакомы.

— НКВД. Капитан Малинин.

— Пойдемте в школу, там и поговорим, — пригласил Тимофей.

— Поговорим после. А сейчас поедемте с нами, — сказал Малинин, махнув рукой в сторону машины.

— Куда ехать? — не понял Тимофей.

— В город.

— В город? Но… простите, сейчас я не могу, скоро занятия. — Он повернулся к школе, как бы указывая, что там у него дела, сами должны понять: на носу учебный год. — Что вас интересует? Я и здесь могу ответить.

— Вы меня неправильно поняли, — сказал Малинин. — Вы арестованы, гражданин Лапицкий.

Значение последних слов до Тимофея сразу не дошло, и он стоял неподвижно, силясь сообразить, что́ все это значит. На шутку не походило, да и какие тут могут быть шутки!

На крыльцо выбежала Елена Павловна. Она слышала весь разговор из окна и теперь глядела широко открытыми глазами то на Тимофея, то на приезжих, видно тоже ничего не понимая.

— Собирайтесь, нам некогда, — поторопил Малинин.

И только тогда Тимофей пришел в себя.

— Но это какое-то недоразумение! — заговорил он поспешно и растерянно. — Кому вздумалось? На каком основании? Ничего не понимаю!

— Вам все объяснят. Собирайтесь.

— Да что — собираться?

— Ну, хоть оденьтесь потеплее, — сказал Малинин, указывая глазами на Тимофееву летнюю рубашку с короткими рукавами.

— Ну да, конечно. Только домой забегу… Елена Павловна, вы с учебниками разберитесь сами и объявите детям, чтобы тридцатого собрались. Я скоро вернусь, это какое-то недоразумение. — Он хотел было идти пешком, но Малинин пригласил в машину.

Подъезжая к дому, он увидел Захара. Тот стоял у своего сруба в нательной рубашке с закатанными по локоть рукавами и играл топором, который в его могучих руках казался игрушечным. На мгновение их взгляды встретились, и Захар улыбнулся одним краем губ. Эта улыбка и то, что Захар видел его в положении арестованного, разозлили Тимофея. Он торопливо выбрался из машины и зашагал к дому. Следом двинулись Малинин с помощником.

— Что за глупости! — рассердился Тимофей. — Вы мне не доверяете?

— Вы — арестованный, — сказал Малинин бесстрастно, не считая нужным входить в подробные объяснения.

В хате никого не было. Тимофей переоделся, обвел глазами горницу и вышел во двор.

— Ну, пошли, — сказал Малинин деловито и направился к калитке. Видно было, что этот человек привык выполнять дело четко и спокойно, вполне осознавая всю ответственность своей работы, своих поступков и, как показалось Тимофею, преувеличивая их значимость.

Малинин сел впереди, рядом с водителем, за ними — его помощник с Тимофеем, и машина тронулась.

Захар стоял у сруба и провожал их хмурым взглядом.

Полуденное солнце светило прямо в лицо. Под разогретым брезентом было жарко. Тимофей старался втиснуться в угол, спрятаться в тени, но тогда протез его поднимался, упираясь в спинку переднего сиденья черной от пыли и размочаленной по краям «ступнёй». И он, стыдясь такого положения, вынужден был сидеть на краешке и щуриться от яркого солнца.

Машину болтало по песчаному шляху, бросало по сторонам. Каждый толчок отдавался в ноге болью, натертая вчера культя горела, как исхлестанная крапивой.

Проезжая по Метелице, Тимофей вдруг увидел, какой она стала нарядной и веселой от белых срубов, пахнущих сосной, от разбросанной вокруг свежей щепы. Раньше это как-то не замечалось, а теперь то ли от быстрого передвижения в машине, то ли от яркого солнца широкое строительство в деревне пестрило в глазах, останавливало внимание. Многие обгорелые снаружи вербы дали новые ростки, рядом со старыми поднимались молодые деревца. Когда и кто их успел посадить?

Метелица как будто радовалась своей нарядности, своей новой жизни.

Тимофей удивился своим мыслям — об этом ли ему, арестованному, сейчас думать!

Въехали в лес, солнце перестало слепить глаза, натертая культя немного приутихла — боль притупилась. Перед Тимофеем встал вопрос: за что арестовали? Может, его работа во время оккупации тому причиной? Тогда Тимофею бояться нечего — он работал на партизан. Но зачем этот арест, могли бы вызвать и выяснить все, что их интересует.

На вопрос о причине ареста Малинин сказал, что объяснят на месте, а когда Тимофей стал настаивать, требовать ответа, ему вообще запретили говорить. Эта искусственно создаваемая таинственность и обращение не «товарищ», а «гражданин» и «арестованный» злили его.

Проехали Сосновский кирпичный завод, где недавно поселились Левенков с Натальей, и через полчаса тряски по лесному шляху вкатили в Ново-Белицу. А еще через полчаса прибыли на место.

Тимофей был уверен, что наконец объяснят причину ареста, но его провели по темному коридору и заперли в пустой комнате.

«Да это ж камера!» — подумал он, оглядевшись, и взорвался:

— Откройте! Что вы там, оглохли? Какого черта эта комедия!

Щелкнула задвижка в дверном окошке, и показалось лицо сержанта, провожавшего Тимофея в камеру.

— Чего вы расшумелись? — спросил сержант.

— Я не понимаю, почему меня здесь закрыли! Отведите меня к начальнику!

— Куда вам торопиться? Вызовут…

— Но мне должны, в конце концов, объяснить, что все это значит!

— Объяснят…

— Послушайте, товарищ, произошло какое-то недоразумение, — заговорил Тимофей торопливо, видя, что сержант собирается закрыть окошко. — Кто у вас тут старший? Мне надо поговорить… У меня нету времени сидеть сложа руки. Я требую, чтобы мне объяснили наконец! Я ни в чем не виноват!

Пожилой сержант улыбнулся Тимофею, как малому непонятливому ребенку:

— Времени у вас предостаточно, гражданин. А невинные у нас не сидят. — И добавил наставительно: — Шуметь не советую.

Тимофей понял, что требовать чего-то от сержанта бессмысленно, собрал все свое терпение и уселся на табуретку в углу камеры.

Вызвали Тимофея часа через два.

В кабинете следователя сбоку письменного стола сидел капитан Малинин, в форме, отчего казался подтянутым и еще более строгим, чем при первой встрече. Он указал Тимофею на стул перед столом, почти посередине комнаты, и, глядя в бумаги, начал задавать вопросы ровным, звучным голосом:

— Лапицкий? Тимофей Антипович? Заведующий Метелицкой начальной школой? Год рождения — тысяча девятьсот десятый?

— Но вы же знаете!

Капитан так же спокойно и бесстрастно попросил отвечать только на его вопросы. И Тимофею стало ясно, что для этого капитана учителя Лапицкого не существует, а только — подследственный гражданин Лапицкий.

— Вас будет допрашивать майор Брунов, — сказал под конец капитан и уставился в окно отсутствующим взглядом.

«Слава богу, не ты», — подумал Тимофей. О том, что с ним будут не говорить, а вести допрос, он понял сразу же, как только вошел и увидел стул посередине комнаты, на котором сейчас сидел. Только теперь он наконец почувствовал себя арестованным. Вся обстановка и тон капитана не допускали какой бы то ни было ошибки в его аресте.

Минуту погодя вошел майор Брунов. Капитан скомандовал: «Встать!», но Брунов махнул рукой — сидите. И от одного этого жеста майора Тимофею стало легче.

Брунов занял место за столом и вгляделся в Тимофея, словно вспоминая, где видел его, но, видно не признав в нем знакомого, устало опустил глаза и вздохнул.

— Товарищ майор, — оживился Тимофей, — что значит этот арест? Какая-то странная таинственность… Мне ни о чем не говорят.

— Против вас выдвинуты серьезные обвинения в сотрудничестве с фашистами в сорок первом и сорок втором годах, — сказал Брунов глухим, монотонным голосом.

— В сотрудничестве? Но это чепуха! Не разобравшись, не расспросив, увозят прямо из школы…

— Вот и разберемся, — пробормотал Брунов, копаясь в бумагах на столе.

— И ради этого арест?

Брунов отложил бумаги. Его округлое лицо было усталым, под глазами мешки, плечи опущены, и весь вид как бы говорил: «Сколько вас на мою голову! И хоть бы один сознался чистосердечно, не юлил, не запутывал дела». Приблизительно так понял Брунова Тимофей, и ему стало неловко перед этим усталым человеком.