Метелица

Ксюша щелкнула выключателем, но лампочка не загорелась.

— Замыкания боятся — отключили, — пояснила она, присаживаясь к столу.

— Мимо рта не пронесу, — сказал Тимофей и, принимаясь за еду, напомнил: — Так что Демид?

— А нету Демида.

— Как нету?

— Прогнала. Две недели, как прогнала.

Тимофей опустил ложку и уставился на сестру, не находя слов.

— Ну, знаешь…

— Удивляешься моему спокойствию? — вскинула черную бровь Ксюша. — Это сейчас все спокойно. Наконец-то спокойно! Не-не, Тима, без толку с ним, горбатого, видать, могила исправит. Распоясался опять — удержу нет. Раньше, может, и стерпела бы, а теперь Артем большой, не смолчит.

— И это что, окончательно?

— Да, окончательно. — Она задумалась на минуту. — Видишь, Тимофей, не знаю, чем и объяснить, да только не получается у нас со вторыми мужьями.

— У кого — у вас?

— Ну-у… у вдов, значит. Возьми хотя бы метелицких: у Нины Огаркиной не вышло? Не вышло. То же самое у Лиды Федулович, у Кравцовой, у Пташниковой с пристанционного поселка. И тут, в Сосновке, кого ни возьми — одинаково. Такая, знать, доля наша, — произнесла Ксюша со вздохом и, помолчав, добавила уже озорно: — А и не надо! Проживем и без вас, без мужиков. Ты не обижайся, что раньше не сказала. Передавать Артемкой — не то, сама же не могла выбраться. Проверка тут у нас была райкомовская. Завод проверяли, а скорее всего — директора. Спроваживают его на пенсию.

— Вон оно что, — ухмыльнулся Тимофей. — Встретился с ним по дороге к тебе… Осунулся, постарел. Ну да бог с ним, ты-то как дальше?

— А что я? Хорошо. Поверишь, вздохнула после него, уверенность в себе почувствовала. Теперь ума не приложу, как раньше могла терпеть его фокусы. Все к лучшему, обо мне не беспокойся. Артемке в школе год осталось, хлопец взрослый и — тьфу-тьфу, не сглазить — толковый. Ничего, Тимофей, не одна же я — с сыном. И знаешь, по мне, ладно, может, и дальше терпела бы с дура ума. Но он же, бугай, на Артема руку поднял. Никогда не позволял себе такого, а тут распоясался. Психованный он какой-то.

— На Артема? — удивился Тимофей. — Когда же?

— Да недавно. В шахматы они играли, ну, Артем возьми да выиграй. Демид чего-то там не признал, заставил переставить. В общем, заспорили по игре. Хлопец и уперся — несправедливо, значит, нечестно. Он насчет этого принципиальный, упрется — и хоть ты кол на голове теши. Так что ты думаешь? Демид шахматы эти — об пол, Артемку — по скуле. Слава богу, промазал, в стенку угодил. — Ксюша вдруг весело рассмеялась, представляя, видно, как Демидов кулак попал в стену. — Артем говорит, — ка-ак врезал! Бугай он здоровый, не дай бог, попал бы. А так неделю с забинтованной рукой ходил. Поселковцы уже и посмеиваться начали.

— Значит, после этого случая ты его и спровадила? — Тимофей, поддавшись Ксюшиному настроению, тоже рассмеялся, покачивая головой.

— Сразу же, назавтра и указала на дверь. Я его и раньше предупреждала насчет Артема.

Тимофей машинально поглядывал в окно и слушал рассуждения сестры о дальнейшей жизни. Казалось, она довольна тем, что имеет, и большего не хочет, но он-то знал определенно: это не так. Просто Ксюша, как большинство деревенских женщин, в облаках не привыкла витать и растравливать душу несбыточными мечтами. Обзавестись третьим мужем она теперь, конечно, не решится. Во всяком случае, в ближайшие годы. Обожглась на Демиде. Вернуться в Метелицу не сможет. Значит, оставаться в Сосновке и жить — не охать при каждом случае. Загадывать же далеко наперед — дело пустое. Загад не бывает богат.

Примерно так понял сестру Тимофей.

— Ты чегой-то посмурел? — заметила его невеселость Ксюша. — Выкинь из головы, все к лучшему. Ешь вот, заснул над тарелкой, да покажу тебе Артемовы рисунки, пока его нет. Норовистый хлопец, не любит показывать. — Она встала из-за стола, огляделась. — А то оставайся до завтра, куда тебе в эту грязюку.

— Распогодится, — улыбнулся Тимофей и, повеселев, подмигнул сестре. — Летний дождь затяжным не бывает.

— И то верно, не бывает, — согласилась Ксюша и внимательно, с прищуром поглядела в окно.

Дождь помалу утихал. Кипели еще лужи во дворе, но свежий порывистый ветер уже разгонял грозовые тучи и раскачивал верхушки забурелых, крепко вросших в землю сосен.