Происшествие с Андресом Лапетеусом

Андрес Лапетеус криво усмехнулся.

— Смахиваю на спекулянта?

— А что в этом оскорбительного? Теперь ведь спекулянты — маяки культуры домашнего быта.

— Только спекулянты? Густо мажешь, друг.

— Извини еще раз.

Кто-то позвонил.

— Минутку, — поспешил в переднюю Лапетеус.

Паювийдик уселся в кресло с наклонной спинкой и вытянул ноги. Приятно так полулежать. Подумал, что, наверное, зря цепляется к Лапетеусу. Идут премии, куда ж ему свои деньги девать. И жена зарабатывает.

Вот если бы Лапетеус женился на Каартна, у него не было бы такого дома. «Завидуешь, браток, завидуешь», — сказал он себе и повернулся к двери, в которую как раз входили Лапетеус и Роогас.

Паювийдик вскочил и вытянулся в струнку.

— Старые штучки, — Роогас протянул руку.

— Садитесь, — пригласил хозяин.

— Благодарю.

— Так точно, сесть.

— Сигарету или папиросу?

— Спасибо.

— Я марку не меняю.

Роогас сильно поседел. В пиджаке с покатыми плечами и в узких брюках он казался совсем маленьким. Роогас сел в мягкое кресло, закурил предложенную Ла-петеусом сигарету. Он чувствовал себя как-то скованно. Почему, этого он и сам не понимал.

— Хорошо, что вы нашли время прийти, — начал Лапетеус.

— Чудесная идея — собрать нас, — произнес Роогас.

— Я не верил, что кто-нибудь из нас сделает это, — заметил Паювийдик. — Мы забываем чертовски быстро. Хлопочем, торопимся, стараемся, думаем только о сегодняшнем дне. Что было вчера, этого больше не помним, что будет завтра, об этом пусть заботятся другие.

Лапетеус, которому понравились слова Роогаса, тихонько произнес:

— На днях я отстаивал перспективный план своего комбината. В нем шла речь о тысяча девятьсот семидесятом годе и о еще более отдаленных временах.

— Паювийдик прав. Мы мало думаем о прошлом и о завтрашнем, — сказал Роогас.

Входной звонок не позволил Лапетеусу возразить.

— Ты сохраняешься лучше всех, — сказал Роогас Паювийдику. — Из нас ты самый моложавый.

— С этим заявлением тебе следовало немного потерпеть.

Лаури Роогас усмехнулся.

— Слова не снашиваются. Оттого, что ими пользовались раньше, их ценность не снижается.

— Как сказать. Некоторые слова мы затаскиваем до того, что ими гоже пользоваться только на собраниях.

Вошел Пыдрус.

— Товарищ Каартна извиняется. Она просила меня передать, что не сможет прийти, — сообщил он.

— Не везет нам, парни. Опять без женщин. — Паювийдик состроил печальное лицо. — Я пришел специально ради Хельви. Ведь я много лет тайно поклонялся ей и хотел сегодня в этом признаться. Что за удовольствие мне выпивать только с вами! После трех рюмок начнем потеть и говорить о пищеварении или кровяном давлении.

— Моя тема — радикулит, — заметил Пыдрус.

— И мне жаль, что товарищ Каартна не смогла прийти, — высказал сожаление Роогас.

Лапетеус подумал, что Хельви, наверно, никогда не придет к нему в гости. И почему она передала свои извинения через Пыдруса?

— Кого мы еще ожидаем? — спросил нетерпеливый Паювийдик. — Ах, да, Хаавик еще не явился. Ты ведь не забыл его?

— Я не забыл никого из вас, друзья. Все приглашены. Я давно уже собирался это сделать, но все время что-нибудь мешало. Теперь наконец мы собрались. И я надеюсь, что не в последний раз. Обождем еще немного, Виктор обещал быть точным, он должен вот-вот появиться.

Хаавик не пришел. Он позвонил из Раквере, куда был неожиданно командирован. Приветствовал товарищей и сказал, что мысленно он с боевыми друзьями.

— Веселья сегодня не получится, — пожаловался Паювийдик. — Если не будет Виктора, на ком же я душу отведу?

После того, как уже больше часа просидели за столом, богато уставленным бутылками и закусками, Лапетеус понял, что Паювийдик оказался прав. Веселья не получалось. Ему казалось, что каждый хочет спросить, почему он его пригласил, но не делает этого из вежливости. Лапетеус угощал гостей, подливал им в рюмки. Перевел разговор на прошлое. Он все еще надеялся, что воспоминания о совместных боях согреют их отношения, сблизят их.

— Помните, та ночь была дьявольски холодной, — снова начал он. — Чего бы я только не отдал, чтобы хоть немного погреться у костра. Но как ты разведешь огонь — камни не горят, а дров ни щепки. За холмом, метрах в ста от нас, что-то краснело. Фрицы были осторожны, но мои глаза, глаза человека, изголодавшегося по теплу, обнаружили едва заметный отблеск.

Слушая его, Пыдрус действительно размышлял про себя, с чего это Лапетеус их пригласил. Он заметил, как судорожно пытался хозяин поднять настроение, но оживленнее от этого никто не становился. То ли потому, что Лапетеус был излишне навязчив, то ли по какой другой причине, но никто не чувствовал себя уютно.

— А я никакого отблеска не видел, — возражал Паювийдик. — Это мы дремали где-нибудь в воронках от снарядов или в канаве глубиною по колено, натянув на голову плащ-палатку и держа возле носа головню, которая шипела и трещала. А фрицы забирались глубоко в землю или в подвалы.

Роогас считал, что отблеск все же мог быть виден. Из какого-нибудь укрытия, вход в которое был плохо замаскирован. Сейчас Роогасу казалось, что Лапетеус держался совсем не так, как раньше. Много говорил, пытался всем понравиться. Смотреть на это было неловко.

— Не могу поклясться, был ли у фрицев там костер, или свет падал из окна какого-нибудь подвала, но отблеск я заметил. Возможно, что я все же ошибался, — тот, у кого жажда, на каждом шагу видит в пустыне оазисы. Столько, как в ту ночь, я ни раньше, ни после, никогда не думал. В голове кружился какой-то вихрь.

— А я дремал, — вставил Паювийдик. — Когда другие открывали огонь, я тоже стрелял. Потом опять дремал. В промежутках жевал последний сухарь, горбушка попалась. Кто-то рядом, кажется Этс — утром его уже не было в живых, — дал очередь из автомата. Я с испугу проснулся, корка выпала изо рта. Вот было жалко. Поискал на ощупь, не нашел. Злость забрала. Когда обер-егери стали подползать, я палил так, что некогда было заряжать.

— А я не мог заснуть, — отозвался Пыдрус. — У тебя, Паювийдик, крепкие нервы. Положение было критическое. Знали б немцы, что нас оставалось так мало, мы бы здесь сейчас не пировали.

— Я представлял себе войну совсем иначе, — оживился Роогас. — Историю войн я знал как свои пять пальцев. Мог в любой момент сказать, каково было соотношение сил и расположение войск под Верденом или почему Наполеон проиграл сражение под Ватерлоо, Рылся в немецкой и французской военной литературе. В сороковом году проглотил огромную кипу книг и статей, разбиравших бои Красной Армии, советскую стратегию и тактику. Уставы я помнил, как верующий катехизис. Боевые порядки отделения, взвода, батальона, полка, дивизии — в наступлении и обороне — по уставу и предписаниям были мне ясны, как школьнику дважды два. Я считал, что война — это организационная точность, строгий учет огневой силы, умелое использование местности, тщательно подготовленные и отработанные планы операций и многие другие чисто военно-технические вещи. Но я не мог предвидеть того, что утеря куска хлеба разъярит солдата, которому и в голову не придет отступить. По всем правилам немцы должны были уничтожить нас за час.

Паювийдик засмеялся.

— Люди добрые, не нужно так уж слово в слово верить всему, что я ни скажу.

— А я и не верю, — произнес Роогас. — Но твой случай хороший пример тех факторов, которые я научился учитывать и ценить только в ходе самой войны.

Какое-то время каждый был занят своей тарелкой.

Разговор снова заглох.

Вдруг Паювийдик спросил:

— Послушай, капитан. Нет, младший лейтенант. Тогда у тебя под подбородком поблескивал всего один кубик. Да ладно, звания не важны. Скажи-ка, думал ли ты в ту ночь, о которой мы все время говорим, что ты когда-нибудь будешь жить так, как сейчас?

Лапетеус немного смешался.