Происшествие с Андресом Лапетеусом

Лапетеус ожидал майора Роогаса. Он велел позвонить Роогасу и попросить его прийти в больницу.

Уже пятый день у Лапетеуса не было жара. Врачи утверждали, что кризис миновал, дело пошло на поправку. Но все же порой его мучали прежняя нехватка кислорода и приступы кашля, после которых он, задыхаясь, откидывался на подушки. Изголовье постели было высоко поднято, он полулежал, полусидел. Так было легче.

Если бы Лапетеус мог ходить, он поговорил бы и с женой по телефону. В нем проснулась жажда деятельности, не хватало терпения ждать. Однако ноги еще не держали его, и врачи настаивали, чтобы он не вставал раньше времени.

Дальнейшая судьба не была безразлична Лапетеусу. Он все меньше вспоминал о прошлом и все чаще думал о будущем. Выделял три момента. Чтобы его не посадили в тюрьму. Не исключили из партии. И не вычеркнули из списка руководящих кадров. Сейчас Лапетеус жалел, что написал заявление об уходе. Этим он словно признавал свою вину. Конечно, он виноват. Но только в том, что в нетрезвом виде сел за руль и вызвал аварию.

Теперь уже Лапетеус обдумывал и взвешивал все деловито и спокойно. Кроме смерти Хаавика. Каждый раз, когда он думал об этом, у него больно сжималось сердце, словно кто-то стискивал его клещами. Он чувствовал себя одновременно обвиняемым и обвинителем, убийцей и жертвой. Сожаление, причинявшее порой почти физическую боль, смешивалось тут же с самооправданием, которое, в свою очередь, разрасталось чуть ли не до злорадства. Нет, он не хотел смерти Виктора, хотя тот подло использовал их дружбу. Иногда ему вдруг виделись широко раскрытые, испуганные глаза Хаавика, судорожно перекосившийся рот, лицо, искаженное ужасом. В такие моменты он не находил себе оправдания…

Под вечер появился майор Роогас. Он был в форме и благодаря накинутому на плечи белому халату напоминал военного врача.

— Спасибо, что ты… пришел, — сказал Лапетеус и протянул ему свою костлявую, все еще восковую руку.

— Сегодня вы выглядите гораздо лучше.

— Врачи уже… подают надежды, — согласился Лапетеус.

— Вы невероятно крепкий человек, — заметил Роогас. — На десять, нет, на сто человек бывает один такой, как вы.

— Нам, как… старым воякам… следовало бы говорить на «ты», — улыбаясь, сказал Лапетеус.

— С удовольствием, — улыбнулся и Роогас. — Значит, отныне «ты».

— Мне теперь легче… попросить у тебя… извинения… Когда ты заходил раньше… я был так… подавлен, что… было все равно… Для себя я уже… был мертв.

— Извиняться тебе не в чем, — быстро перебил Роогас. — Я тебя полностью понимаю.

— Спасибо… Видишь, как все… получилось… Из-за меня Хаавик… Я просто хотел вас видеть… Что будет дальше… не знаю.

— Я не могу себе простить, что торопился в тот вечер уйти домой, — произнес Роогас. — Тогда я не понял тебя.

— Когда-нибудь… быть может… соберемся… снова. Если выйду… из-за решеток… живым… Скажи… что меня ожидает?..

Роогас не ответил. Похоже было, что он раздумывал.

— Если… профессиональная этика… не позволяет… то я не буду расспрашивать.

— Народный суд решит. Я могу сказать только, что предусмотрено по закону. Лишение свободы от двух до семи лет.

— И ничто… не спасет… от тюрьмы? — взволнованно спросил Лапетеус. — Прежняя работа, деятельность… ранения?

— Суд учтет все, — успокоил его Роогас.

— Я уже… наказан. Тяжко… наказан…

— Состояние твоего здоровья, несомненно, примут во внимание. Есть такое понятие, как неспособность нести ответственность. Если здоровье не позволяет, чтобы человека помещать в места заключения, то его не сажают в тюрьму.

Лапетеус натянуто улыбнулся:

— Значит… полезнее было бы… остаться калекой.

— Я убежден, что в любом случае суд с пониманием отнесется к тебе.

— Я… не хотел того… что случилось. Он был… мой… друг… Я напился… Пил от удовольствия… что… пришли боевые друзья… Наконец… напился… вдребезги… Восемь лет… у… меня машина. В талоне ни одной дырки… чист… Что мне делать? Говори, Лаури… Посоветуй… Стань выше, чем… смог быть я…

Роогасу было тяжело смотреть на Лапетеуса. На его волнение, горе, страх. Но какая-то нотка в словах Лапетеуса звучала надтреснуто. Самосожаление? Попытка растрогать его? «Нет, он просто несчастен», — подумал Роогас.

— Прежде всего поправляйся. Это самое важное. Беспокоиться о судебном процессе еще рано. Прокуратура и суд не так уж бессердечны, как думают. Прежде всего они справедливы, почему же вдруг к тебе отнесутся жестоко?

Лапетеус жадно вбирал слова Роогаса. Но ему казалось, что Роогас ничего для него не сделает. Посочувствует и этим ограничится. Что-то кольнуло его. И впрямь — старые товарищи бросили его. Даже Роогас, которому он помогал и которого защищал своим авторитетом.

— Теперь… мне… все… ясно, — сказал Лапетеус, делая долгие паузы между словами.

— Я говорил с твоей женой, — произнес Роогас. — Она о тебе беспокоится.

Лапетеус негромко заметил:

— Я предложил Реэт развестись.

Роогас не понял, почему Лапетеус сообщил ему об этом.

— Еще… до несчастья… мы говорили… о разводе… Наш… брак… не был так… гармоничен… как думают.

Майору Роогасу стало еще труднее смотреть на Лапетеуса. Их разговор продолжался недолго. Был, правда, один вопрос, который Роогас хотел задать, но побоялся, что это плохо подействует на больного. Пусть Лапетеус сперва поправится. Когда наступит подходящее время, он спросит, откуда Лапетеус узнал, с кем он столкнулся. Роогас должен спросить об этом. Обязательно должен. И тут он обнаружил, что больше не чувствует себя виноватым.

Лапетеус действительно говорил со своей женой о разводе еще до аварии. Произошло это после празднования дня рождения Реэт.

На вечере все было как обычно.

Жена уговаривала гостей кушать и выпивать, ей спели «Да здравствует» [17].

Лапетеус наполнял рюмки и пил свою до дна. После пятой или шестой он положил руку на колено сидевшей рядом жены профессора. Она не оттолкнула его.

Реэт флиртовала с Хаавиком.

Профессор Саммасельг говорил Муруку:

— Американцы исследовали сотни препаратов и пришли к выводу, что растительное масло самое действенное средство против склероза. Я рекомендую вам, друзья: откажемся от животного масла и мяса и перейдем на оливковое и подсолнечное масло.

Лапетеус убрал свою руку и сразу ощутил на своей ноге легкое прикосновение.

Мурук разглагольствовал:

— И газеты пишут, что в Астрахани и Рязани меньше сердечников, чем в Эстонии, Почему, спрашивают они, и отвечают: в Эстонии много едят животных жиров — шпика, свинины, масла, яиц…

— Это правильно, очень правильно. Могу вас заверить…

Мурук не дал договорить перебившему его профессору Саммасельгу.

— Извините, я еще не кончил, — зло сказал он. — Сало, шпик, свинина, масло, яйца… Из-за излишнего употребления сала, шпика, свинины, масла и яиц инфаркты и инсульты. В три раза больше, чем в Астрахани и Рязани. Но почтенные медики не учитывают, каково состояние нервов у среднего эстонца. Одна власть приходит, другая уходит, один уклон кончается, другой начинается, все смешалось, нет ничего твердого и постоянного. Что это значит для нервов, уважаемый профессор? Играют на нервах, на нервах народа. А обвинить во всем масло и свинину проще всего.

Лапетеус подумал, что Мурук все извращает и нужно бы прищемить ему язык, но не стал утруждать себя.

— Не стоит говорить о таких мрачных вещах, — засмеялся Хаавик. С годами его лицо несколько обмякло, но еще сохранило моложавость. — Будем так же веселы, как всегда радостна и оптимистична наша новорожденная. За здоровье очаровательной хозяйки!

— Мрачные вещи, — пробурчал себе под нос Мурук, который немного побаивался Хаавика. — Ничего больше не понимаю. Если бы к маю и к октябрю на площади Победы не вывешивали портретов, то никто бы не знал, на кого можно и на кого нельзя опираться.