Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

«Хорошие у меня братья!» — с гордостью думала Лиза, выбираясь из погреба с отпотевшим сразу кувшином. — Но с девушками им гулять некогда. Женился бы Саша на Марии Стрельниковой… Она глаз с него не сводит, а он только об одной революции думает… Ленину-то революция не помешала жениться…

Александр, легкий на помине, вошел в калитку. Высокий-то какой! Возле братьев Лиза чувствовала себя совсем маленькой, да и многие мужчины не выдерживали сравнения (иной так и проваливался между ними).

— Я тебе рубашку закончила! — сообщила Лиза, шагая рядом с ним по двору, и улыбнулась: Георгию, что ни сошьешь, все ладно, а этот начнет вертеться, ощипываться. — Я даже не думала, что ты такой франт! — ласково добавила она, одобрительно посматривая на его опрятный костюм, ладно сидевший на стройной фигуре.

— Неряхой выглядеть мне нельзя: я сейчас целый день среди народа.

— У нас гости!.. — спохватилась Лиза.

— Кто?

— Кобозев, дядя Андриан, тургайский Джангильдин да еще из Челябинска — Цвиллинг…

Александр взбежал по лестнице.

В столовой оживленно звучали мужские голоса, раньше при встречах шептались, а сейчас говорят и смеются громко.

Приход Александра еще усилил оживление. Пожимая руку Цвиллинга, он сказал:

— Перебрались бы к нам в Оренбург, Самуил Моисеевич!

Цвиллинг, душевно-открытый, подвижный, посмотрел на него с нескрываемой симпатией:

— Пока не смогу, но нас, челябинцев, очень встревожил прошедший у вас в июне железнодорожный съезд.

Кобозев возмущенно сверкнул глазами:

— Эсеры и меньшевики представили меня на нем чуть ли не провокатором (все из-за тех же юровских денег!), каркали в Тополевом саду, как воронье. У инженера Поплавского от злости вылетели вставные зубы, когда он доказывал непригодность моей кандидатуры. Ко даже это мне не помогло, хотя и наделало смеху: провалили.

— Демагоги у них подобрались ярые, — подтвердил Александр. — Да еще черти принесли из ссылки Барановского с большой группой эсеров. Они сразу по старым следам восстановили связь с рабочими. Еще бы: «мученики за народ, за идею!», — повторил он с досадой слова Ефима Наследова, который приходил в партком поделиться своим горем — исчезновением дочери. Из разговора с ним Александр уяснил только одно, что Фросю с ее согласия умыкнул тот самый казак, с которым она встречалась в Форштадте. Значит, и думать нечего о том, чтобы вернуть ее обратно.

Здоровый и сильный, любитель кулачных боев в юности, Александр и в политике иногда шел напролом, неловко чувствуя себя в сфере политических интриг, на которые так горазды были меньшевики.

— Я просто не узнал на съезде рабочих наших мастерских, — продолжал Кобозев. — Они, как и орлесовцы, стали эсерствующими. Это потому, что наших активистов все время угоняли на фронт, а вместо них пришли сынки кулаков и городской буржуазии, которые уклонились от мобилизации и внесли на предприятия обывательский душок. Кроме того, в Оренбурге вообще засилье обывателей и очень мощные организации меньшевиков, а особенно эсеров.

— Ничего! Сколько бы ни ратовала «бабушка русской революции» Брешко-Брешковская за доверие к Керенскому, войну до победы и за Учредительное собрание, не эти, а наши идеи начинают овладевать массами, — убежденно возразил Цвиллинг.

— Это да! Глубоких корней в рабочей среде у эсеров нет, — заверил Левашов, хотя тратил немало пороху на споры и серьезные схватки с такими, как Ефим Наследов. — Есть среди нас темные, что заблудились, много этаких, но разговоры, чтобы спасать родину войной вместе с союзниками, им тоже осточертели. Теперь, после Кронштадта да июльских выборов в городскую думу, начинают и у них проясняться мозги.

— Но все-таки, когда я вчера выступал с докладом на собрании в Каргинских мастерских и бросил там лозунг Ленина о мире, большинство рабочих меня освистало, — сообщил Кобозев. — Они кричали, что Ленин провокатор, подкупленный на немецкое золото. Правда, там настоящих пролетариев маловато, работают кустари. Среди них эсерам раздолье.

На тонком подвижном лице Цвиллинга ироническая усмешка.

— Чувствуя нашу растущую силу, реакция мобилизует против нас даже церковников.

— Это да! За примером далеко ходить не надо: епископ Мефодий — активнейший представитель святейшей контрреволюции, — сказал Кобозев. — Нынче он вместо «Епархиальных ведомостей» начал издавать газету «Оренбургский церковный вестник». Яд, а не газета! Сам пишет для нее передовые, проповеди своего сочинения произносит с амвона и тоже публикует. Бешено активный поп: и слогом владеет, и говорить мастак. Кадило до небес раздул во время выборов в городскую думу! Так и рвется к гражданской деятельности, торопит расправу с большевиками. Открыто заявляет: «Теперь или никогда».

— По решению нашей партийной группы я на днях еду в Петроград, — сказал Александр, обращаясь к Цвиллингу и Джангильдину. — Надо ознакомить товарищей в ЦК с состоянием партийной работы в Оренбурге. После решений Шестого съезда о подготовке к вооруженному восстанию нам надо поскорее избавиться от разных ненадежных попутчиков. Мы крепко потрудились, разоблачая их, но во многом еще не дотянули, а события развиваются стремительно, и нам надо очистить свои ряды для решительного наступления.

— Правильно, — одобрил Цвиллинг, а Джангильдин сказал:

— Мы в Тургае тоже времени зря не теряли. Но, разоблачая эсеров, подорвали доверие и к Советам. Пора отколоться на виду у народа от этой лживой братии. А потом драться за настоящие народные Советы. Это хорошо, что вы едете в ЦК.

Александр улыбнулся, не скрывая радости:

— Надеемся, ЦК нас поддержит. Надо нам установить тесные, прочные связи с Центром. Да, вот еще что… Слушай, Андриан! Был у меня Ефим Наследов, жаловался, что дочка его сбежала с казаком. Поговорил я с подружкой ее — нашей наборщицей Виринеей. Говорит: точно, дочку Наследова увез казак. И еще сказала, что Мефодий приглашал Фросю в церковный хор. Значит, знает ее, а она несовершеннолетняя. Ей пятнадцать лет! И если тот казак женится на ней, то должен взять разрешение от епископа. Скажи Фросиной матери, пусть придет ко мне, я научу, как навести справку.

Андриан Левашов в замешательстве погладил и без того разглаженную скатерть и, не заметив Лизы, вошедшей с кастрюлей вкусно пахнувшей окрошки, сказал:

— Все равно пропала наша Фрося!

Лиза так взволновалась, что чуть не разбила тарелку, ставя на стол тяжелую кастрюлю:

— Почему? Как пропала?

— Да ровно в воду канула. Что б там ни случилось, а домой ее теперь не возвернешь. Она только с виду тихая, а характер у нее есть — упрямая. Вся в отца… Знаю: приезжал казачий офицеришка сватать ее. Разговор у Наследовых получился шумный: конечно, отказали жениху. И с тех пор исчезла девчонка. Вирка в тот вечер прибежала из города без ума, сказала, что казаки умыкнули Фросю и был с ними, дескать, хусаиновский Бахтияр. Но этим только подлила масла в огонь. Ефим вовсе тогда обозлился: у них, мол, по условию сделано. Наследиха — сразу к Бахтияру, известное дело — мать. А татарин только ощеряется…

Лиза сказала с горячностью:

— Да как он смеет?! Искать надо. Может быть, ее затащили куда-нибудь и убили. А Харитон с Митей о чем думают? Хороши, нечего сказать!

— Харитон? Он, как и Ефим, одно твердит: изменила, мол, рабочему классу, с казаком спуталась. Митя и Фросин ухажер, Костя, тоже наш парнишка, растерялись. Ефим-то, видно, спохватился теперь, коли приходил к Александру Алексеичу. Родная кровь — куда денешься! Странное дело: почему драка там затеялась? Вирка приметила: вроде было двое сначала — казак да татарин, и вдруг еще казак появился. Ежели они заодно были, то почему схватились? Но больше в Нахаловку офицеришка тот не приезжал. Он ведь заявил Наследовым, что Фросю у них все равно не оставит. Так и сказал: «Увезу с собой».

— Скажите на милость! — Покраснев от возмущения, Лиза стукнула кулачком по спинке стула.

Георгий обернулся, завладев маленькой рукой сестры, заставил сесть рядом.