После свадьбы. Книга 2

— Вера, ты сама додумалась?

Она опустила глаза.

— Вера! — хрипло крикнул он. — Генька! Чего вы молчите! Семен!

— Я не в курсе, честное слово, — пробормотал Семен.

Игорь схватил Геньку за куртку, рванул к себе.

— Кто-то мне должен сказать. Генька, ты слышишь?

— Да. Да. Она сама. Так тебе и надо. Какого черта ты сразу не отдал! — с яростью сказал Геннадий. — Какое право ты имел увозить с собой? Жахнуть бы тебя за это… — Он с силой ударил кулаком по руке Игоря.

— Бросьте вы, опять за старое, — примирительно пробасил Семен.

Игорь оттолкнул его.

— Выходит, это правда?

— Игорь Савельич! — предостерегающе сказал Лосев.

Игорь отступил, прищурясь оглядел всех.

— Игорь, не нужно, — обеспокоенно сказала Вера. — Это все Генька. Он просто так… Он… он выдумал все это. Ты же сам видел: тут все по твоим чертежам. Геня!

Ее требовательный, тревожный призыв заставил Геннадия опомниться.

— Ладно, Игорь, не стоит, — с усилием сказал он.

Глаза Игоря потемнели. Сквозь прищуренные веки они усмешливо полоснули Веру.

— Врешь! Ты сейчас врешь! — Он повернулся к Лосеву, лицо его стало острым и твердым. — Вы, Георгий Васильевич, против интриг. А знаете, братцы, почему я Вере не отдал?.. Товарищ Лосев, главный механик завода, меня уговорил. В день отъезда пришел я к нему, принес все, и он меня уговорил взять с собой, увезти, не отдавать Сизовой. Я был дурак. Я по-скотски поступил. Правильно, меня жахнуть надо! Только вы, Георгий Васильевич, про личные мотивы молчите. Вам наплевать на интересы завода. Я ваши поступки могу теперь на составляющие разложить…

Что-то кричало в нем: стой! Погоди, что ты делаешь! С острым сожалением мелькнуло намерение выпросить у Лосева инструмент — маленький фрезерный, ножницы, но тотчас он вспомнил и другое, то давнее, позорное, когда он из-за комнаты побоялся выступить на защиту Веры. И, подхлестнутый этим воспоминанием, Игорь заговорил еще резче, рассчитываясь за все.

Лосев улыбался. Он улыбался изо всех сил. Обвинения Малютина ничего не стоили, плевать он хотел на эти обвинения, тот разговор происходил наедине. Можно сказать, что Малютин просто хочет свалить свою вину на него, Малютину выгодно как-то оправдать свой низкий поступок. Мозг Лосева привычно выстраивал контробвинения, защиту, находил нужные аргументы. Но все это происходило само по себе, машинально, не успокаивая, потому что страшен был не Малютин, не этот юнец, страшно было, что они больше не боялись его, Лосева. Страшнее всего было то, что не боялся его сам Малютин, который зависел от него во всем, который собирался с ним работать, который должен был заискивать и делать все, что угодно, чтобы Лосев помог ему остаться, — тот самый Малютин, который всегда отлично знал, что можно, чего нельзя, куда смотреть и кого слушать.

— Вы с ума сошли? На что вы рассчитываете? — сказал Лосев. Тщетно пытался он отыскать в глазах Игоря безрассудную запальчивость или замешательство. Все что угодно, но только не эта спокойная, убежденная непримиримость!

Никто не ответил ему. Они вчетвером продолжали молча смотреть в его лицо. И вдруг в этой схватке произошло что-то, не сопровождаемое ни единым жестом, ни единым словом, — что-то, от чего Лосев съежился, бессильно усмехнулся и, повернувшись, пошел из цеха.

— Ну и сколопендра, — сказал Геннадий. — Здорово ты ему выдал.

Вера устало вздохнула.

— Что вы наделали? Теперь ты себе, Игорь, все так осложнил, что…

Она смолкла, пристыженная суровостью всех троих.

Больше они не успели ни о чем поговорить: пришла нормировщица и сообщила, что Малютина срочно разыскивает директор.

Вслед за Игорем в директорский кабинет вошел Юрьев. Тяжело дыша, он повалился в кресло, придвинул к себе жужжащий вентилятор, блаженно обдувая лицо.

С первых же слов дяди, отвечая на его расспросы, рассказывая ему о мастерской, о ходе совещания, Игорь почувствовал, что все это не главное, а всего лишь разбег к тому решающему, что возникнет с минуты на минуту, к чему он должен быть готов и к чему он совершенно не был готов, хотя ждал давно. Столкновение с Лосевым разметало его мысли, все еще лихорадило его, мешая сосредоточиться. И когда наконец дядя предложил вернуться на завод, Игорь выслушал его почти безразлично. Единственное, что его поразило: при чем тут Сизова? Он с жаром кинулся на это обстоятельство, выпытывая у дяди подробности.

— Докладную записку подала и мотивацию развела невероятную, — сказал Леонид Прокофьич. — Без твоего изобретения промышленность захиреет, а если тебя не вернуть, так вообще жизнь на земле прекратится… Тебя что смущает? С вышестоящими организациями я договорюсь. Насчет жилплощади ты не беспокойся, закрепим ту же комнату.

— Да, конечно хорошо, — машинально согласился Игорь и, произнеся эти слова, вдруг постиг смысл сказанного дядей и значение этой крайней решающей минуты. И того, что могло наступить за ней, если он согласится. И того, что никогда не наступит, если он откажется. Рука его как бы легла на тот рычаг, который мог круто и навсегда повернуть его жизнь, и само прикосновение к этому рычагу волновало.

— Полюбуйся, Юрьев, нет, ты полюбуйся! — вскричал Леонид Прокофьич. — Что за физиономия у него, как будто мы его грабим!

Игорь тупо посмотрел на Юрьева.

— Нет, зачем же, наоборот… Я вам очень… Спасибо… — залепетал он.

Леонид Прокофьич нахмурился.

— Что-то я не пойму тебя.

Игорь погладил полированную гладь стола.

— Нельзя мне. Нет, не могу я.

— Это почему?

— Почему? — недоуменно повторил Игорь. — А-а, так ведь Сизова и без меня справится, — вспомнил он. — Она же сама до всего додумалась. Это она просто так. Приоритет соблюдала. На самом-то деле я вовсе не нужен. Если бы раньше…

— Ну, ну, не скромничай! — оборвал его Леонид Прокофьич. — Нужен или нет, мы тоже разбираемся. Факт, что котелок у тебя варит.

— Кстати, относительно ремонта вообще надо в корне менять, — вдруг обрадованно вспомнил Игорь, зачем-то изо всех сил стремясь доказать, что и кроме этой несчастной разработки у него есть еще кое-что и он действительно мог бы пригодиться заводу. С поспешностью принялся он излагать продуманный в Коркине проект реорганизации ремонтного дела на заводе по образцу ремонтных баз в сельском хозяйстве. Юрьев выключил вентилятор, перебрался поближе. Зазвонил телефон. Леонид Прокофьич перевел переключатель на секретаря, вышел из-за стола и заходил, одобрительно покрякивая, веселый, быстроглазый, похожий на прежнего дядю. Игорю, несмотря на официальность директорского кабинета, все хотелось назвать Леонида Прокофьича, как раньше, просто «дядя».

— Ребята из проектного института высказывали такую же идею, — сказал Юрьев, — но она у меня как-то срикошетила.

— Ремонтный завод, он должен быть междуведомственный, — сказал Леонид Прокофьич. — Попробуй запряги разные министерства в одну телегу.

Юрьев досадливо запыхтел:

— Ничего, скоро за них возьмутся!

Игорь вытащил из кармана листок, протянул Юрьеву.

— Чернышев, наш директор, тут и экономию подсчитал.

Дядя надел очки и заглянул через плечо Юрьева.

— Ясно! Нас провинция на буксир берет! Централизованный ремонт! Тридцать процентов экономии! Вот вам и Малютин, ученик Лосева. И еще ломается, как красная девица: «я, мол, такой-сякой, грошовый».

Игорь обрадованно покраснел, но тотчас, отвечая на выжидающий взгляд дяди, умоляюще замотал головой.

— Нет, я не могу.

— Понравилось там? Завод свой разлюбил?

Завод?.. Завод для него — это все равно что вернуться на родину. Заниматься вместе с Верой. Теперь между ними не стоит ничего. И дядя тут же. И Юрьев. Додраться с Лосевым. Автоматические линии. Целые цехи автоматов. Только перестук реле да вспышки сигнальных ламп…

— Там хлеба до сих пор не хватает… В некоторых колхозах… — сказал он. — Чего ж там хорошего! Там еще есть места, где очень плохо. Никакого сравнения.