Сешьте сердце кита

Я легонько пожал ей руку в запястье, у часиков, показывающих рассвет.

— Нет, конечно. Я тоже поражен, я даже счастлив, что приобщился ко всему этому.

— Вот и я… А девчонки — дуры, что не пошли с нами. Исключая, конечно, Динку. Динка бы пошла.

Теперь Соня стала похожа на девушку со значком Гагарина. Только у Сони был мягче взгляд — всеми помыслами своими она оставалась пока на земле.

После заседания комитета комсомола, на котором, говоря официально, обсуждались вопросы быта и досуга девушек, мы гурьбой вышли в заводской двор.

— Кстати, не много ли вашего брата уезжает отсюда с каждым рейсовым пароходом? — спросил я, вспомнив битком набитые людьми плашкоуты в то туманное утро. — Ведь путина еще продолжается…

Комитетчица Надя Злобина, девушка серьезная и с математическим складом ума, успокоила меня:

— Если считать среднеарифметически, то пока все нормально. Уезжают не обязательно девушки. Ведь народу разного на острове много. Сейчас отсюда просто ни к чему, ну, просто грех уезжать…

Я попытался уточнить, как это — «если считать среднеарифметически», но Надя вдруг предложила:

— Давайте сходим к директору завода, у него как раз приемные часы. Вот и послушаете тех, кто стремится отсюда уехать. Р1ногда бывает занятно послушать, вроде бы в какой-то пьесе действие происходит, такие типчики — ну, почти кругом со знаком минус…

А что ж, это и впрямь был резон — посидеть там, послушать, какие претензии предъявляют девушки начальству, о чем хлопочут, чего добиваются.

Когда мы рука об руку с Надей протиснулись в кабинет директора, «хлопотали» пока что мужчины — бригада пожилых сезонников. Эти были откровенны в своих претензиях. Приехали они сюда за длинным рублем и не скрывали этого. Работали грузчиками. И жаловались, что зарабатывают мало, что им нет выгоды в такую даль ехать и остаться «при своих интересах», что на подноске ящиков от мойки будто бы не учитываются неудобства подходов, параметры груза и так далее.

Все же оказалось, что параметры и неудобства учитываются, это было подтверждено документами.

— Когда я грузил плашко, я куда больше зарабатывал, — не унимался худой морщинистый грузчик, и рот у него был открыт, даже когда он молчал. — Правда, упирался рогами, как положено быть, это точно, зато и гроши имел.

Терпеливо его выслушав, директор — еще молодой, но лысоватый мужчина со смешливыми глазами, выдержавший за годы руководства сотни, а то и тысячи таких наскоков, — сказал в свою очередь:

— А вам известно, что до вас на переноске ящиков работали ребята-студенты — и справлялись, и зарабатывали побольше вашего? Правда, правда, мы можем поднять наряды, ведомости — сами убедитесь.

— Не знаю, как уж они пахали, — развел руками сезонник, устремив взгляд куда-то поверх головы директора. — Уж я мастер пахать, но так пахать, как эти студенты… Им вообще-то хорошая характеристика нужна для комсомола, вот что им нужно, а нам она для какой надобности?..

— Вот это-то и плохо, что вам она без надобности, — огорченно заметил директор. — А еще хуже, что на работу вы иной раз приходите пьяными. Вот вы, лично вы, — разве не вас я на прошлой неделе прогнал с территории завода?

— Э, товарищ директор, с кем не бывает…

— Ну, это вы бросьте!

Между тем одна из девчонок, чинно рассевшихся на стульях вдоль стены, уже наступала на директора завода с более убедительной, как ей хотелось думать, аргументацией:

— Я должна уехать. У меня кончился срок командировки от Приморского комбината.

— По нашей просьбе вам ее продлят.

— А зачем? Путина к концу, рыбы все равно почти что нет, а если и есть, то вот такая мацапуренькая, и в руки ее не возьмешь.

— Подойдет покрупнее туда, к концу сентября. Тогда девушка выпалила свой последний «аргумент», и неубедительный и нелогичный:

— Мой папка тоже ловит сайру. Но он не ловит такую дохлую. Он вот какую ловит. — Показала что-то чересчур длинную. — Сама видела…

— Вот я и поговорю с твоим папкой, что ты хочешь сбежать. Дезертировать, а?.. Он кто, папка-то твой?..

— Капитаном сейнера он. Матвеев… Только я не дезертировать, мой срок кончился… А рыба, сами знаете, какая…

Затем пожилая работница попросила в связи с состоянием здоровья перевода на более легкую работу, на перчик.

— А сейчас вы разве не на перчике?

Стоять «на перчике» — значило выполнять самую легкую работу в цехе: посыпать сайру сверху перчиком, крошкой лаврового листа…

— Нет, я на баночке.

— Добро, мы вас переведем. На баночке действительно нужен кто-то помоложе, там успевай только поворачиваться.

Но любопытнее всего было в этом почти сыгранном, спевшемся хоре выступление довольно энергичной, чуточку нахальной девицы, требовавшей расчета, на что она не могла претендовать ни по какой статье: ни по срокам договора, ни по болезни, ни хотя бы по семейным обстоятельствам. Тем не менее девица, потрясая светло-пепельными редкого оттенка кудрями, настойчиво доказывала, что у нее больная мать (справки или заверенного врачом телеграфного вызова у нее, конечно, не было).

— У матери нервная система, понимаете вы или нет, что такое нервная система? — негодующе наскакивала она.

— А раньше, когда заключался договор, вы этого не знали? Насчет этой самой «нервной системы»?

— Нет, я ничего не знала, если бы знала, я бы не поехала. А теперь у нее нервная система, и я прошу расчет.

Директор попытался что-то втолковать ей: вскоре, мол, все разъедутся по домам, путина, так или иначе, к концу, лишний месяц даже на чьей-то нервной системе вряд ли отразится болезненно.

— Это вас, наверное, пустяковое землетрясение напугало — вот что было на днях, — осторожно предположил он.

Девица досадливо отмахнулась.

— Э, какое там землетрясение!..

Конечно, если бы она сама придумала этот резон, то и сыграла бы на нем, а теперь было уже поздно. Немного подумав, она отыскала еще одну причину, лишавшую ее на острове сна и покоя.

— И вообще, чтобы вы знали, жить тут невозможно, уже холода какие, замерзаем мы, печек в общежитии нет. Потом шнырят тут всякие в общежитиях, тапочки у меня стащили!

Директор посочувствовал не без иронии:

— Большая потеря. А кто, собственно, шнырит-то?

— Кто, кто!.. Известно. Мужской род…

— Ну что ж. Отправим пароход со студентами, перевезем вас в другое общежитие, которое получше. Чтобы с печками…

— Не нужно нас перевозить. Мы и пешка́ можем дойти, нам чтоб только печки были… — Но это уже, кажется, вступила в разговор — чтобы дуэтом — девушка с несколько другими мотивами, с несколько отличным от товаркиного темпераментом А то въеду отсюда и расчета мне вашего не нуясно, сяду и въеду. У вас вот ничего не болит, а мне здесь не климат, у меня голова болит и давление…

— «Сяду и въеду», — повторил директор, задумчиво глядя на молодую женщину. — Что ж, это серьезное предупреждение. Это, как пишут в иных дипломатических документах, первое серьезное предупреждение. Полагаю, что мы с вами тянуть резину не станем — извините мне этот недипломатический словарь — и до сотого предупреждения дело не дойдет. Обещаю вам, что вы уедете гораздо раньше.

А та, у матери которой «нервная система», выводила свое:

— Жить холодно, понимаете вы это?.. Понимаете вы, что тут песню поют: «Шикотан не Аргентина и не знойный Уругвай. Здесь такая холодина, хоть ложись и помирай». Это вам как?.. А еще мужской род шнырит…

Директор не имел права рассчитывать людей по таким голословным их заявлениям, иногда наивным, иногда попросту смешным. Путина все-таки еще продолжалась. Сайра поступала. Он трудно искал слова, которые и не обидели бы девушек и в то же время показали всю несостоятельность их притязаний.

Он пробормотал, выигрывая минуты:

— То, видите ли, плохо, что нет мужского рода, а то он прямо уже так и шнырит.