Замужество Татьяны Беловой

Длинный стол перед эстрадой заняли члены ученого совета. Некоторые из них выглядели, как Анатолий, такими же солидными и представительными учеными, а другие чем-то были похожи на Олега. И еще одна странность: многие из них здоровались не с Анатолием, а с Олегом.

Анатолий поднялся на кафедру, лицо его стало таким же растерянным, как тогда, в Саду отдыха, но он тут же справился и заговорил гладко, спокойно, уверенно. Все наши сидели впереди, я не знаю, что они думали обо мне, но к себе не пригласили. А Олег пристроился на ступеньках лестнички перед аппаратами, включал их, когда надо, и я злилась: хоть чувство гордости есть в нем?!

Анатолий кончил, положил указку и неторопливо сел сбоку. Теперь лицо его стало белым от волнения. В зале было совсем тихо, даже торжественно. И я с завистью глядела на Анатолия: через какой-нибудь час он будет признанный ученый!..

Выступали оппоненты. Я не понимала, о чем они говорили, чувствовала только, что все идет у Анатолия благополучно. И — радовалась. И даже усмехнулась: а как же иначе могло у него быть? Вот если Олег когда-нибудь станет защищать диссертацию, у него возможны всякие неожиданности, и такой тишины и торжественности в зале, конечно, не будет. Олег сидел спокойно, на меня не смотрел и, кажется, опять уже думал о чем-то своем. А вот Анатолий не забывал поглядывать на меня, будто просил порадоваться вместе с ним. И я каждый раз улыбалась ему в ответ.

Потом стали задавать вопросы. Анатолий снова поднялся, подошел к чертежам и таблицам, сделанным очень аккуратно и красиво, и отвечал. Задали еще какой-то вопрос, Олег оживился, нетерпеливо заерзал на ступеньке, а Анатолий вдруг запнулся, быстро глянул на Олега, и тот что-то незаметно показал ему на пальцах, как во время экзамена в школе. И Анатолий начал опять отвечать…

И тут я заметила, что недалеко от меня с напряженными, взволнованными лицами сидят Софья Сергеевна и Кузьма Михайлович. Они тотчас кивнули мне как близкому человеку. Я торопливо ответила и сообразила, что они, конечно, видели, как мы с Анатолием обменивались взглядами. И подумала, что я дура: отвергать такую любовь!

Объявили перерыв. Всем членам ученого совета роздали маленькие беленькие листочки, они что-то писали на них, а потом опускали в самый обыкновенный деревянный ящик с облупившейся краской. Потом снова все сели по местам, и председатель совета объявил результаты голосования: Анатолий стал кандидатом наук.

Все жали ему руки, обнимали, кто-то даже целовал. А он стоял с таким же счастливым лицом, какое у него было тогда, в Мельничном Ручье, когда мы впервые поцеловались. Только улыбался он все так же некрасиво, но мне это теперь было почти безразлично. Я подошла к нему, посмотрела прямо в глаза и тоже поздравила. Все наши смотрели на нас, а Анатолий сказал, что ждет нас с Олегом вечером к себе. И в защите, как и во всем другом в жизни, Локотовы, оказывается, тоже были уверены наперед: все подготовили для приема, а это ведь за один день не сделаешь. И представила себе, как бы это было замечательно: мы стоим рядом с Анатолием в их прихожей, а все приходящие поздравляют нас с успешной защитой!..

Олег, Анатолий и еще кто-то повезли аппараты и таблицы обратно в лабораторию, а я поехала в Ручей переодеться. И надела именно то платье и туфли, в которых увидел меня Анатолий в первый раз.

Заехала за Олегом. Ксении Захаровны не было, а Олег лежал на кушетке и курил. И был все в том же костюме.

— Переодевайся, опоздаем! — заторопила я его.

Он медленно повернул ко мне голову, посмотрел на меня, прищурился, как от боли, и сказал негромко:

—   Я не поеду…

Я сразу все поняла. Но все-таки сказала:

—   Вот видишь! А это мог быть и твой день!..

Он молчал, курил, смотрел в потолок. Я знала, что он не завидует Анатолию, что дело здесь совсем в другом. Села на стул. Мы долго молчали. Я понимала, что если сегодня не пойду на праздник к Анатолию, он подумает, что между нами все кончено навсегда. И вдруг нашла выход: ну что здесь такого, если я схожу одна? Ничего особенного, а с Локотовыми у меня все-таки сильнее укрепится. И заторопилась, хотя сознавала, что Олег понимает — я вру:

—   А если я одна схожу? И ведь все наши будут! Понимаешь, это просто неудобно. Еще подумают, что ты ему завидуешь…

Он молчал. Я знала, что не уговорю его. Олег хотел заставить меня самое решить все. Момент действительно для этого был самый подходящий. И теперь я понимаю, что Олег тогда был прав: ведь никакими словами здесь помочь было нельзя. Но мне так хотелось хоть вечер побыть в той роли, которую я придумала себе на защите Анатолия: меня вместе с ним все поздравляют… Я видела мучающегося Олега, понимала решительно все, что происходит, но ничего уже не могла поделать с собой.

—   Уходи и решай, — по-прежнему негромко проговорил Олег.

Я поднялась и сказала:

—   Ты не сердись, я недолго. — И ушла.

Анатолий сам открыл мне дверь. Из столовой доносился разноголосый шум, музыка. Он не спросил, почему нет со мной Олега, обнял меня, я зажмурилась, и мы поцеловались.

—   Наконец-то, — сказал он.

Мне было страшновато идти в столовую, но я заставила себя и пошла. По взглядам родителей Анатолия я поняла, что меня ждали. Все наши молчали, я старалась не смотреть им в глаза. Села рядом с Анатолием, выпила залпом большую рюмку коньяку, подумала; теперь уже все наши просто не дадут мне вернуться к Олегу.

Не помню толком, что было в тот вечер: я пила вино, танцевала, смеялась, все время была рядом с Анатолием. Наши не разговаривали со мной. Да они и вообще скоро ушли. Только Женя на прощание сказала мне:

—   Таня, может быть, все-таки пойдешь с нами?

Я ничего не ответила.

В столовой все еще шумели гости, а мы с Анатолием вдруг оказались в его комнате…

30

С тех пор прошло семь лет…

Многое, очень многое произошло в жизни с тех пор. Даже в космос слетали люди. и только одна я как бы законсервировалась, у одной меня словно ничего решительно не произошло. Если не считать, конечно, радости — Олешки, сына, больше похожего на меня, чем на Анатолия. И мне это приятно… А в остальном живу, как и жила. По раз навсегда заданному распорядку дня, в обстановке окостенелых взаимоотношений, очень приличных, порядочных, но лишенных чего-то самого главного, живого… Одним словом, существую. Только существую.

Живем мы все в той же квартире Локотовых. И не потому, что я не могла оторвать Анатолия от его семьи, не потому, что он не мог получить отдельную квартиру, он наверняка бы сумел сделать это, а просто от какого-то моего безразличия: если уж я замужем за Анатолием, так не все ли равно, в конце концов, живем ли мы вместе с его родителями или без них, от этого ведь, в сущности, ничего не изменится. А определенной независимости, которая мне была нужна, я, конечно, сумела добиться, сумела заставить считаться со мной, даже в чем-то подчиниться мне.

Просыпаемся утром, Анатолий подчеркнуто бодро говорит:

—   Ну, разомнем косточки! — И начинает делать зарядку.

Я тоже поднимаюсь, натягиваю халат, иду в кухню. Софья Сергеевна, чуточку постаревшая, но такая же быстрая и живая, уже возится у плитки, приветливо говорит мне:

—   Доброе утро, Танечка!

—  Доброе утро, Софья Сергеевна.

И я начинаю помогать ей. Не то чтобы я не могла или не хотела сделать завтрак сама, но пусть уж Софья Сергеевна хоть в этом сохраняет прежнее свое главенство. А так как мне валяться в постели, ничего не делать как-то нехорошо, я и помогаю ей.

Проходит в трусах и с полотенцем на плече в ванную Анатолий, так же бодро говорит матери:

—   Доброе утро, мама!

—   Доброе утро, Толечка!

Из ванной начинает доноситься мерный, густой шум открытого душа.

После Анатолия появляется Кузьма Михайлович в пижаме, здоровается с нами, обязательно шутит. Иногда у него получается даже искренне. С ним мне, во всяком случае, легче всего.