Возвращение к любви

— Ну-ну, будем дуться в другой раз. Теперь есть кое-что поважнее… — Мога сделал паузу, включил «дворники» на ветровом стекле, и они поспешили очистить стекло от снега, который валил со всех сторон. Вскоре перед Могой появились два полукруга, чистые, как два серпа луны. — Хочу спросить тебя, Горе, кое о чем. — Мога снова посмотрел на шофера. — Но чтобы это осталось между нами…

Давно уже председатель не делал такого предупреждения. Только в самом начале их совместной работы, заметив, что Горе любит поболтать, Мога поставил ему условие: или он запрет свой рот на семь замков, или они распрощаются навсегда. Горе стоило немало труда побороть свою натуру: ему не терпелось поделиться, со всеми встречными-поперечными богатством, которым он владеет, а особенно — свежими новостями. На Мога помогал ему хранить молчание — своим присутствием он как бы постоянно напоминал об их соглашении, к тому же Горе побаивался его. Да и не мудрено — строгий взгляд и суровый голос, тяжелая поступь, громадный рост, атлетически широкие плечи…

Позже, увидев, что он пользуется полным доверием председателя, и узнав его поближе, Горе понял, что Мога настоящий человек, и зауважал себя, ибо стал не просто шофером председателя, но и его доверенным лицом. А значит, в равной мере с председателем отвечает за все и вся.

— Так вот, — продолжал Мога, помолчав, словно сомневался, надо ли говорить, — ты уже много лет знаешь товарища Лянку, так же как и я… Ты гулял на его свадьбе.

Горе разочарованно пожал плечами: «Тоже мне новость!» Лянка, правая рука Моги, его друг, нуждался ли он в рекомендации шофера? Что за вопрос? Но Горе привык отвечать на любой вопрос Моги, каким бы, по мнению Горе, незначительным он ни был.

— Так это же весь колхоз скажет, точно как я: Лянка — талантливый специалист, да к тому же ваш ученик… Ну… чуточку вспыльчивый… Не мудрено — он же ваш крестник!..

Горе ждал, что после его слов разразится гроза, и уже готовился войти в привычную роль громоотвода. Пусть, и то веселей будет!

Однако небо только чуть потемнело.

— Тебе так кажется, Горе. Он помоложе меня, побыстрее, оттого и погорячей. Я держу себя в руках не потому, что у меня такой уж прекрасный характер, просто иной раз боюсь, как бы не наломать дров… Вот в чем дело! Поставь товарища Лянку на любую работу, он так ее тебе сделает, что любо-дорого! Да что говорить!.. У него есть хозяйственная жилка… Если хочешь знать, из него вышел бы замечательный председатель колхоза…

На секунду Горе замер в недоумении…

— Что ж, товарищу Валентине… идет быть женой председателя… — с ехидством заметил Горе.

Лучше бы он промолчал! Скрипнули тормоза. Мога резко обернулся к шоферу и загремел, заглушая шум мотора:

— Послушай, Горе! Высажу тебя в поле, волкам на съедение! Факт! Я тебя спрашивал про его жену? Что за дело тебе до нее?.. Что за хамство!..

«Громоотвод» не шевельнулся. «Ладно, ладно, пусть кипит, я потерплю. Я сказал, потому что уважаю товарища Валентину. Даже очень уважаю. И все село уважает ее, если хочешь знать! Нет человека, который не поклонился бы ей за все добро, что сделала она для села. Но когда вы заводите речь о товарище Лянке, вы сами не думаете о его жене? Что же касается товарища Лянки…»

Что знал Григоре?

После свадьбы Вали Мога зачастил к ней в больницу, пока однажды она не запретила ему эти визиты с поводом и без повода.

Потом в разгар лета его сын Матей схватил двустороннее воспаление легких. Мога не посмел обратиться за помощью к Вале. Глухой ночью позвонил в мирештскую больницу, разбудил главного врача… «Рареш сама разберется во всем!» — крикнул в трубку главврач.

«Я очень прошу тебя, лично!» — понизив голос сказал Мога.

«Ладно, посылай за мной машину…»

В этот самый момент в дом вошла Валя. Ее привез на машине Григоре.

«Максим Дмитриевич, как можно? Не вызвать меня? Взрослый человек — и такой несмышленый!» — укорила его Валя.

Три недели промучилась она, пока не поставила Матея на ноги. Раза два приезжал и главврач из Мирешт и не забывал попрекнуть Могу, что зря его побеспокоил: «Лечение идет нормально!…»

Мога отмалчивался. Он не сумел бы объяснить главврачу, почему не хотел приглашать доктора Рареш.

Когда он заехал за Матеем и увидел его, похудевшего, со впалыми глазами, но веселого и жизнерадостного, он склонился перед Валей и поцеловал ей руку.

Тяжесть свалилась с его плеч, но и до сегодняшнего дня он чувствовал себя в чем-то виноватым перед Валей.

— Вот так, Горе, — заговорил снова Мога, глядя на снегопад. — Я начал этот разговор потому, что мне интересно узнать твое мнение, а ты отвлек меня… Красивый снегопад, правда? Кино…

— Да! — оживился вдруг Горе. «Он был бы великолепным председателем колхоза…», — вспомнил он слова Моги и хлопнул себя ладонью по колену. «Вот оно что! Хотят забрать у него Лянку! Где-то, должно быть, нуждаются в председателе колхоза с хозяйственной жилкой и наметили себе Лянку. М-да-а!»

— Что с тобой? — удивился Мога.

— Нога занемела от безделья, и я стукнул ее, чтоб очнулась, — с широкой улыбкой ответил водитель.

— А когда я говорю тебе про безделье, ты обижаешься…

— Я? Боже упаси!.. — открещивался Горе.

Теперь Мога мог говорить все, что угодно, кричать, распекать, высаживать из машины, — Горе все вытерпит: в его руках была тайна, и, если ему захочется, эта тайна завтра же утром пойдет гулять по белу свету. Но он не будет торопиться. Тут нужно взвесить, когда, кому и как рассказать… Главное, тайна у него в кармане.

Ясное дело! Как же не быть Моге злым и угрюмым? Отобрать у него лучшего специалиста, самого близкого друга? Это все равно что отрубить правую руку!

И когда фары машины уперлись в стоящий на обочине автобус и Мога, затормозив, пристроился сзади него, Горе уже не удивлялся: бедняге Максиму Дмитриевичу хочется продлить дорогу, чтобы успокоиться. И хотя водителю не терпелось убедиться в том, что его предположения верны, он не решился сам возобновить разговор.

Раздосадованного человека лучше всего оставить в покое — так частенько поучал его Максим Мога, и ученик привык во всем слушаться учителя.

Итак, он вылез из машины и молча последовал за Могой. Группа пассажиров стояла кучкой позади автобуса, светилось несколько горящих сигарет, а шофер копался в моторе.

— Черт бы побрал эту колымагу! — зло ругался шофер, не разгибаясь.

— Что случилось? — спросил Мога.

Шофер обернулся, хмуро глянул, но, увидев внушительную фигуру, бессильно пожал плечами.

— Старая развалина, что с нее взять! Она осточертела мне хуже тещи, — пробормотал шофер. — Мотор отдал богу душу… И что теперь делать с этим народом?

— Максим Дмитриевич! — прозвучал внезапно женский голос, и Мога удивленно обернулся. К нему навстречу шла, улыбаясь, женщина. Это была Анна Флоря, агроном из Албиницы.

— Здравствуйте, Анна. Едете в Албиницу? — Мога пожал ее руку.

— Да, если нам по дороге…

— Где ваш багаж?

— Весь мой багаж — я сама, — засмеялась Анна.

— Поехали! — скомандовал Мога, — А ты собирай свои гайки, — обернулся он к шоферу, — Я пришлю трактор, чтоб дотащил вас до села.

Анна Флоря пошла следом за Могой, а позади поплелся Григоре, в свете фар он казался тенью Моги, только уменьшенной.

Мога сел за баранку Горе — рядом с ним, Анна Флоря расположилась на заднем сиденье. Таков был порядок: будь то чужак или добрый знакомый, места Моги и Горе оставались неприкосновенными. «В случае чего наши тела прикроют вас», — шутил порой Мога, объясняя пассажирам свой обычай. И в самом деле, за его спиной каждый чувствовал себя в полной безопасности.

— В такую погоду умные люди сидят дома, — произнес Мога, глядя на Анну Флоря через переднее зеркальце. У нее, как всегда, был такой румянец, словно ее щеки согревал свет, идущий из глубины души. Только большие черные глаза были грустны. И эта грусть не уходила. Мога давно знал Анну, это была веселая, остроумная женщина с открытым взглядом…