Ленивое лето

— Колька, — шепотом сказал я, — наклонись.

Он послушно наклонился, а я привстал на цыпочки и прошептал в самое ухо ему:

— Колька, он, квартирант-то, подозрительный. Я спросил его, кто, мол, ты такой, что делаешь? А он говорит: натуру ищу. А мне Фиксатый раз проболтался, что у Сычихи на огороде клад зарыт. Давно когда-то, до революции еще, закопали.

— Клад? А ты не брешешь?

— С места не сойти!… Фиксатый говорил.

— Мне все ясно, Сенька. Этот тип приехал за кладом. Ты вот что — спи ступай, а я думать пойду. Клад выкопаем мы.

— Смотри, не надуй. Я тебе и говорить-то не хотел.

— Повторяю, Сенька: клад выкопаем мы. Оба, значит. А квартиранту — фига. Мы его опередим. Ну, давай пять.

Он с силой пожал мне руку и растворился во мраке. Так вот, исполненный достоинства и веры в себя, уходил, наверно, с поля боя любимый Колькин герой — полицейский комиссар Мегрэ.

И я поплелся за свою калитку, не заглядывая в избу, подался в сарай, на раскладушку.

В сарае у нас уютно: пахнет чесноком, мятой, сухим укропом — он пучками развешан по стенам, а еще — березовыми дровами. И даже электрическая лампочка есть. Я щелкнул выключателем, огляделся. На земляном полу стояла прикрытая фанеркой банка с молоком, поверх фанерки лежала завернутая в газету краюха хлеба.

Молодец сестренка, сообразила, что брат придет голодным. Мать бы не додумалась. Не потому, что жадная или меня не любит (меня-то, младшего, она как раз очень любит), а потому, что знает: я своего не упущу, голодным не лягу. В ночь ли, в полночь, а если надо — полезу в погреб, не заленюсь. Там кринок и банок не счесть…

Я навернул и хлеб, и молоко. Потом вытянулся на раскладушке, раскрыл книгу: Колька мне ее на прощание в руки сунул, предупредил, что на один день дает. Книга все про то же, про полицейского комиссара Мегрэ, про то, как распутывает он всякие разные преступления.

Но сегодня мне что-то не читалось. Глаза скользили по страницам, а в голове была сплошная каша. Всякая ерунда лезла в башку. И призрак, который час назад привиделся Кольке в саду у Сычихи. И сам Колька… Он, поди, тоже вертится сейчас в постели, потому что, видите ли, девчонки котелок ему забили, спать не дают. А у нас в деревне, между прочим, ни одной девчонки нашего возраста нет. Не нарожали их в свое время. Да и ребят нет, кроме нас с Колькой. Есть еще Мишка с Люськой, так они шкеты, малявки. «Бесперспективная деревня, — любит говорить о Новом Мире директор совхоза. — Скоро на центральную усадьбу переселять вас будем». Скорей бы. Там школа под боком и кино крутят каждый день. Квартиры там тоже подходящие — в каменных домах, с центральным отоплением… А дома я ныне весь день не был, но домой и идти не хотелось. Юлька с матерью дуются друг на друга, как мышь на крупу, а перепадет под горячую руку мне. Дело знакомое… Зря Колька этому вислоухому шимпанзе с квадратной челюстью по физиономии не заехал. Я рядом стоял, в случае чего помог бы… Интересно, где этот толстяк такого потешного кобелька выкопал? А интересно, в самом деле, кто этот толстяк? Вот вопросик подсыпал: в чем, говорит, смысл твоей жизни? А в чем смысл мамкиной жизни? Юлькиной? Дяди Сени Моряка? А моего отца? Жил себе, как добрые люди живут, работал трактористом, а потом снюхался с какой-то буфетчицей в Ряжске, бросил семью и глаз не кажет, будто нет у него в Новом Мире ни жены, ни детей…

И почему оно так бывает? День погуляешь по пляжу — такого насмотришься, аж противно станет. Парни возле девчат увиваются, девчата за парнями ухаживают. Как стемнеет — по парам все разобьются. Никто ж их силком не заставляет, никого ни к кому не привязывают. Сами выбирают.

А потом, гляди-ка, как у матери с отцом получается. Или как у Юльки с ком-то там. Всяк в свои кусты.

Если на пляж каждый день ходить — поверишь, что все люди только ради своих удовольствий жить хотят…

Так вот и вертелся я на старой скрипучей раскладушке, и никак не мог заснуть, потому что нахлынули на меня сразу сто дурацких вопросов. Даже когда свет выключил — легче не стало. Какие-то мелкие мошки жалили меня никогда раньше не водились они в сарае. Или раньше добрее были? Укушенная Пиратом нога саднила. Зря я у колодца ногу не ополоснул, от воды полегчало бы. Но вставать и тащиться к колодцу мне не хотелось.

А Колька теперь тоже не спит, и не о девочках он думает — о кладе, о том, как бы опередить толстяка.

А что, если Колька Фиксатого встретит? И спросит его? Надо бы мне не на Фиксатого сослаться…

Проворочался я до петухов, а когда взголосили они от двора к двору, взял и заснул.

Дядя Сеня Моряк

Мы сидели на жнивье, в тени комбайна. От крашеных его железок и деревяшек исходило ровное, спокойное тепло. Дядя Сеня Моряк сделал перерыв на обед — развернул на стерне полотенце, толстыми кусками нарезал хлеб и сало, пригласил нас:

— Подрубаем, хлопцы?

Подвинул мне и Кольке по ломтю хлеба и малосольному огурцу. Я мотнул головой, отказываясь: обед-то в поле дядя Сеня брал на себя одного. Колька, не будь дураком, ухватился и за хлеб, и за огурец, и еще к салу руку протянул. Он всегда голодный, вечно зудит об этом.

На то, как Колька молотит зубами, дядя Сеня смотрел с откровенным удовольствием.

— На воинской службе, — сказал он, — таким гренадерам, как ты, Николай, двойную порцию съестного дают.

Под выцветшей дырявой тельняшкой дяди Сени могучими буграми катались мышцы. И сам он жевал с волчьим аппетитом, будто наперегонки с Колькой. Я отвернулся, глотая слюну.

— Рубай, тезка, — подтолкнул меня дядя Сеня, но я снова мотнул головой. Теперь уже из-за дурацкого упрямства.

— Хороший работник и есть обязан хорошо, — подвел итог дядя Сеня, сворачивая полотенце. — Я вот на жатве полторы нормы каждый день выдаю. А почему? Потому что сыт. Голодный столько не сделал бы, где там…

Он достал из кармана пачку «Примы», помял сигарету в пальцах.

— Слушай, Николай, айда ко мне штурвальным. Помощником. Хватит без дела кантоваться, а? Мы и по две нормы с тобой выжимать будем.

Колька, дожевывая хлеб и сало, равнодушно пожал плечами.

— Я после школы отдыхать должен. Положено.

— Жаль. Я тебя быстро научил бы. Мне главное что? Мне сна не хватает. Ложусь поздно, встаю рано. На каждой уборке так-то… А тут, к примеру, прикорнул бы я под кустиком днем часа на полтора, а ты б это время за штурвалом постоял. Ну там еще узлы прошприцевать, шестеренки смазать… Зря ты, Николай, отказываешься, дело предлагаю. Может, ты, тезка, согласишься?

Эх, если б мне первому предложил он, тогда другой поворот мог выйти. А тут вроде щенку подачку бросили: Колька отказался — подбери ты, Семен.

— Я, дядь Сень, тоже девять месяцев за партой отсидел.

— Перетомились вы, ребятки, лица на вас нет, — посочувствовал комбайнер. — И то сказать: день-деньской хлыщете без дела, хлеб переводите, к берегу никак не прибьетесь. А тут вам и заработок в дом, матерям какая радость и помога, и к профессии привычку поимели б.

Колька шмыгнул носом, ухмыльнулся.

— Профессия — винтики-шурупчики крутить… Я, может, космонавтом стану.

Пыхнув дымком, дядя Сеня согласился:

— Космонавтом совсем неплохо. Работа подходящая.

Дядя Сеня поплевал на чинарик, старательно пригасил его в пальцах.

— Однако, солнце на закат, — и пошел к комбайну.

Тут, хоть убей, не пойму, как это вышло, но сорвался у меня с языка вопрос, который вот уже третий день подряд гвоздем сидел в голове.

— Дядь Сень, — вскочил я, — ты вот что мне скажи: для чего ты на белом свете живешь? В чем смысл твоей жизни? Ты думал об этом?

Он уже на мостик поднимался, а тут снова сошел на поле, посмотрел на меня внимательно, потом почему-то на руки свои посмотрел. Руки у него большие, черные от мазута и масла, в рубцах и шрамах, а на левой двух пальцев нету — мизинца и безымянного. На войне потерял.

— Растешь ты, Сенька, — сказал он. — Растешь, мозгами шевелить начинаешь. Вишь, какую премудрость загнул: для чего живу? Живу — все тут. Все живут, и я живу. Работал, воевал, опять работаю. Придет час умирать — умру, а на земле Мишка с Люськой меня продолжат. Или ты, к примеру. У нас с тобой и вовсе складно получается: фамилия одна, именами тезки. Выходит, долго не будет переводу Семену Пастухову, вроде б и не умирал вовсе дядя Сеня Моряк. Но и твой час пробьет, и ты помрешь, и тебя тоже кто-нибудь продолжит. Так от веку…