Другой путь. Часть первая

Это был уже третий призреваемый, которого Арви приобрел в тот день. Рядом с ним уже стоял худенький десятилетний мальчик, а позади него лежала на полу у стены старушка, еще более старая, чем Катри Муставеси. Арви знал, кого покупать. Мальчика он собирался заставить работать. Старика с парализованной рукой — тоже. А старушка была настолько слабая, что могла умереть со дня на день, и тогда все девяносто пять марок, полученные за нее, тоже становились его прибылью.

Чужой крестьянин с завистью смотрел на Арви, который должен был получить от общины за этих трех людей почти триста марок. И когда выставили всем напоказ следующего призреваемого — старого, замученного работой эпилептика, он снова принялся торговаться, соглашаясь на самую низкую цену, — так нужны были ему деньги. Но устроители аукциона не поверили в его способность прокормить двоих, и эпилептик попал к какому-то угрюмому хозяину из деревни Метсякюля. Тот же хозяин взял следующего призреваемого — здоровенного сорокалетнего детину, который всем был хорош как работник, но не имел ума.

Арви Сайтури не пытался за него торговаться. Он не любил держать здоровяков из-за их аппетита. Сам он, должно быть, не очень много ел, потому что был худ и подвижен. Только лицо его не казалось худым из-за своей ширины. А широким оно больше казалось оттого, что он постоянно щурил глаза и растягивал рот, как человек, внезапно попавший из темноты на свет. И никогда нельзя было понять, в какую сторону смотрели его глаза, — так близко сходились у него веки, уснащенные редкими светлыми ресницами. Он ощупал мои руки, определяя, насколько они пригодны к работе, и при этом как будто смотрел на меня, но в то же время присматривался к другим детям, к старикам и увечным, стоявшим и сидевшим в передней части церкви. И другие люди тоже присматривались к ним, делая вслух замечания по поводу их недостатков и прикидывая, насколько тот или иной из них пригоден к работе.

И еще многие люди просто так стояли и сидели на церковных скамьях, не собираясь брать в свои дома этих бедняков на пропитание. А те молча ждали своей очереди, и по их глазам видно было, как внимательно они прислушивались к торгам. Никому из них не хотелось попадать на чужие хлеба за слишком низкую цену, чтобы потом не наслушаться упреков от хозяина.

2

Русская учительница из детского приюта смотрела, смотрела на все это и наконец спросила по-фински у стоявшего по соседству с ней высокого парня:

— Скажите, что здесь происходит?

А этим высоким парнем оказался Илмари Мурто. Коли бы она знала его, то не обратилась бы к нему с таким вопросом. Но она не знала его и обратилась и поэтому получила такой ответ:

— Нет, это не рынок рабов. Это передача бедных на полное призрение.

Она взглянула на него с удивлением и отошла немного в сторону. А Илмари Мурто, словно обрадовавшись тому, что она расшевелила его своим вопросом, продолжал разъяснять:

— Вы не думайте, передача людей на полное призрение — это весьма человеколюбивое предприятие. Проданные с публичного торга люди попадают в райские условия жизни. Это несравненно лучше, чем отправлять их в богадельни.

Голос у Илмари Мурто был густой и низкий, покрывший своей громкостью все другие голоса в церкви. И видно было, что говорил он совсем не для учительницы, а для всех других, кто в это время находился в церкви. Он сказал:

— Это счастье, что они попадают к таким вот добрякам, как этот симпатичный крестьянин из Метсякюля. С виду он действительно мрачный и даже скулы свои не брил дня четыре. Но он только с виду мрачен, а на самом деле даже клопа убить неспособен, в чем не трудно убедиться, если заглянуть к нему в жилище. И тот хилый калека, которого он только что отобрал себе для прокорма, вернется сюда в будущем году на очередной человеческий торг располневшим, поздоровевшим, с новой отросшей ногой. Или вот мой хозяин, Арви Сайтури. Сам он, правда, с виду сухой и черствый. Но внешность обманчива. На самом деле он человек очень большой доброты — весь в своего отца, безвременно почившего в бозе три года назад от слишком большой рыбьей кости, так неудачно им проглоченной вместе с рыбой Матти Турханена, ныне тоже покойного. Ему еще нет двадцати лет, но он уже успел приложить к своему хозяйству после смерти отца чужой участок леса, домик Матти Турханена с клочком земли и чужое кожевенное хозяйство. По примеру отца он тоже каждый год берет к себе на прокорм человека три-четыре и через год возвращает вполне живыми тех из них, которые не успевают у него умереть от обилия пищи. Как вы уже, вероятно, заметили, он особенную нежность питает к старикам и детям, и не его вина, если в конце каждого года он кого-нибудь из них недосчитывается. Просто наступает пора умереть некоторым старым людям, и они умирают на его дворе. Что делать! Ему самому жалко их до слез, но не идти же против воли провидения. Два года назад, например, он взял к себе слепого старика, который совсем не мог работать. Ну что ж! Не мог так не мог. Если уж кто не может работать, Арви это видит и понимает. Например, мертвого человека он еще ни разу не пытался заставить крутить ручку веялки или колоть дрова. Мертвый есть мертвый, и Арви отлично понимает, что с него ничего не возьмешь. В этом надо отдать ему справедливость. И того слепого старика он тоже оставил в покое после неудачных попыток. Он только на всякий случай напоминал ему о своем великодушии кое-когда и утром, и вечером, и днем, чтобы тот помнил, что работать его не заставляют и кормят даром. И мать Арви тоже время от времени напоминала об этом старику. Ничего плохого, казалось бы, не было в таком напоминании. Надо напоминать о чем-нибудь человеку, если у него слабая память. А слепому старику это почему-то не понравилось. Он ушел ночью в лес, где заблудился и умер с голоду. Вот какой черной неблагодарностью ответил он доброму Арви Сайтури на его великодушие. Но это был старик. Бог с ним. Зато человек, имеющий способности к работе, находит у Арви самое широкое применение для этих способностей. Только ночь прерывает в доме Сайтури это применение или какой-нибудь другой случай вроде того, что произошел у него с мальчиком, взятым с публичного торга в прошлом году. Чтобы применение способностей мальчика к труду шло как можно полнее, Арви держал его целыми днями в лесу на работе взрослого. Но применение это нарушилось, когда мальчик ударил себя нечаянно топором по ноге. Лечить его Арви, конечно, не стал. Ведь он же не доктор, чтобы лечить. Все, что он мог сделать, — это заставить мальчика еще несколько дней ходить в лес на работу. Но когда рана загноилась и мальчика увезли в больницу, где ему отрезали ногу, Арви не стал его больше беспокоить. Уж так любопытно он устроен, что интересуется больше теми мальчиками, у которых целы руки и ноги. Даже на целость головы он мало обращает внимания и замечает ее на их плечах только в тех случаях, когда нацеливается в нее для затрещины. Если бы к нему попался мальчик совсем без головы, не способный двигать руками и ногами, он и такому тоже дал бы приют в своем доме, найдя применение для его рук и ног. Такую сильную любовь питает он к детям, не имеющим отцов и матерей. Вот он взглянул на меня как будто бы сердитыми глазами. Но вы не верьте. Это в нем говорит скромность. Он терпеть не может, когда его хвалят. Хорошо, не буду больше. И устроители этой торговли тоже смотрят на меня с некоторым нетерпением. Я понимаю их. Они торопятся скорей выполнить свою благородную задачу с приобщением этих людей к райской жизни. Не так ли?

И устроители дружно ему ответили:

— Да, да, Илмари. Ты бы лучше прекратил пока свое гуденье. Сам видишь: из-за тебя все дело стоит.

Видно было по их лицам, что они хотели бы с ним обойтись более строго и даже не прочь были бы выкинуть его вон из церкви. Но он был такой огромный и широкий, что из подобной попытки, пожалуй, ничего бы не получилось. Скорее они сами вылетели бы из церкви вместо него, если бы к нему прикоснулись. Они это понимали и поэтому оставались сидеть на своих местах, терпеливо выжидая, когда он прекратит свою речь. А он кивнул им и в заключение наполнил еще раз церковь гулом своего низкого голоса: