Аптекарша

А потом пойдут по белым жарким улицам. Дома словно вспотели от солнца, раскрыли окна, чтобы легче дышать. «А что, если этого не будет? Вообще ничего не будет? А что, если я не дойду, захлебнусь в этой жиже — и все?» Лена подумала об этом с ясностью, с холодком, не с тем, что заставляет человека метаться, — со странным, спокойным холодком, от которого шаги делаются покорными, механическими.

Где-то в глубине души она, конечно, не верила, что можно утонуть в Гусарских низинах, где каждый день ходят люди, откуда до поселка несколько километров... Но даже в городе ночью она редко ходила без провожатых. И поэтому сейчас мир заселился тысячью больших и маленьких страхов... Но был один страх, помогавший Лене идти. Это был страх за человека, жизнь которого зависит от скорости ее шагов.

Все, что она делала до этой ночи, она делала для себя. Для себя она сдавала экзамены, слушала лекции, для себя дружила с подругами, встречалась с парнями. «Когда-нибудь потом буду делать для других, — думала она. — Когда буду самостоятельной, взрослой...» Ей казалось, что она еще не скоро будет взрослой. И вот сегодня она взрослая. Кажется, первый раз в жизни она взрослая!

«Ну, а может быть, это не Алешка попал в беду. Может быть, это совсем незнакомый, совсем чужой... Вернись!..»

Но Лена знала, что уже не вернется. Она не героиня. В сущности, она порядочная эгоистка. Ей вовсе не по душе эта болотная романтика. Но она сегодня лучше самой себя, потому что от нее зависит другая человеческая жизнь, потому что она идет по Гусарским низинам не для себя, а для других...

Эта радостная и чистая мысль на мгновение согрела Лену.

Еще шаг, еще один, еще... Лена снимает с плеча ящик и берет его в руки. Так удобнее. Прямо в глаза лезет проклятый кустарник. Светлеет небо... Рассветный зябкий ветер...

«Ничего... Еще шаг, еще один...» И вдруг Лена чувствует необычайную легкость. .Ее измученные, сбитые ноги вдруг теряют вес, становятся удивительно легкими... «Неужели земля?» — думает Лена и с удивлением пробует носком сапога эту твердую, такую славную поверхность, которая не подведет, не затянет внутрь. Ей хочется лечь на холодную, по-рассветному пахучую землю, всю в рыжей мокрой траве, лечь и оцепенеть... Но ложиться нельзя. Надо идти быстрее, быстрее идти! Земля ведет вниз, начинается лес, дымчатый березняк, и неожиданно за этим березняком в солнечной прозрачности рассвета Лена видит рыжие, глинистые берега. Что это, озеро? Только воды нет в этом озере... Пологие спуски ведут к его дну. На дне копошатся машины, землеройки неутомимо, как кроты, роют землю...

Так вот он какой, карьер!

Это о нем говорили в столовой, в общежитии и на улицах поселка... Лена с раздражением и удивлением слушала всегда эти разговоры.

Карьер был далеко от Лены. Он лежал где-то за Гусарскими низинами, и это название ничего не говорило Лене. У людей, работавших на карьере, были заботы, которые не касались Лены... Карьер жил своей жизнью, Лена — своей.

И вдруг карьер ворвался в ее жизнь, и она узнала тоску, и тревогу, и Гусарские низины...

Лена бежит вниз, и мимо нее, тяжело кряхтя, тащит свой земляной горб самосвал, и с этого высокого горба сыплется мокрая земля. Лена слышит ее сырой ночной запах, и острый холод предчувствия беды вновь пронзает ее...

Рядом работает экскаватор. Он поворачивается, и ковш степенно, важно поднимается над кузовом самосвала, и земля растекается по пустому днищу. И вдруг длинная шея экскаватора замирает и словно бы вытягивается.

Чьи-то теплые руки легли на плечи Лены.

— Это ты вместо врача? Вот уж не думал, что ты придешь!

Не поворачиваясь, Лена улыбнулась измученной, тихой улыбкой и сказала:

— Что у вас тут случилось?

— Самосвал у нас в трех соснах заблудился. Ну, и Ким вертанулся... Мы его в лесок уложили... Ничего, жив курилка! — Алексей повел ее за собой.

Они лавировали между снующими взад и вперед машинами, везущими грунт. Ночь окончательно ушла, а воздух был как эфир — острый.

— Да ты не расстраивайся... Он ничего, Ким, он здоровый, — говорил Алексей. — Сейчас ты его перевяжешь по-научному, и все дела. Он еще потанцует!

Лена молчала. Грохот карьера оглушил ее.

— А лес-то какой утренний! — говорил Алексей. — Ты такого леса и не видела никогда.

Лена оглянулась. Утренний тихий лес стоял кругом. Рыжими были дубок и орешник, и только тополь просвечивал горячим, красным огнем.

Лена крепко держала тяжелую руку Алексея и молчала. Ей не хотелось говорить. Она никогда не понимала красоты леса. Но раз Алексей говорит, значит, это красиво... Да, это действительно красиво, если присмотреться... В конце концов и она полюбит лес той же любовью, что и он.

«Санитарка выбралась из Гусарских низин, — думала Лена. — Она вышла на передовую линию фронта. Она ползла к раненому бойцу... А впрочем, это все чепуха... Просто аптекарша прошлась ночью по болотцу и вышла к карьеру, чтобы оказать помощь больному. Но где же больной?»

— Что это ты бормочешь? — сказал Алексей и обнял ее за плечи. — Сейчас ты его перевяжешь — и домой, отсыпаться... Милая ты моя аптекарша!