Правила весны

Хороший сегодня вечер.

Когда в кармане, в тумбочках, в общих шкафчиках пусто — это значит «колун».

«Колун» — это такое время, когда общежитейцы больше всего изобретают, когда все таланты переключаются в одно искусство — искусство добыть жратву.

Руководство и учитель в этом деле — старый анекдот о смышленом солдате, сварившем из железного колуна славную похлебку.

Обычно над общежитием «колун» нависает за два, за три дня до получки. Но в этот месяц над «гарбузией» он грозно повис за десять дней.

Когда в шкафчике зияет неприятная пустота, когда желудок подымает бузу, поневоле станешь изобретателем. Но что выдумаешь, если все способы использованы, устарели?

Юрка — непревзойденный талант и в этих делах. Он в первый же день обшарил все карманы, существующие в «гарбузии». В результате появилось пять медных монет. Пять темных кружков, на которые не захочет сменяться ни одна порция обеда. И все же «гарбузия» обедала.

Юрка пошел по цехам, с беспечностью богача позванивающего монетами. Так он обошел работающих ребят, каждому шепча на ухо:

— Курить захотелось… На папиросы только копейки не хватает.

При этом тряс карман.

— Будь друг — добавь!

К обеду во всех его карманах трезвонила медь.

Ужин добыт таким же способом. Шмоту «нехватало» копейки на письмо.

Следующий день беспощаден. Откуда-то все знают, что в «гарбузии» «колун», что гарбузовцев надо опасаться.

Обеденный перерыв тосклив, как осеннее хлюпание. Тоску желудка забиваем картинками и рассказами журналов. Вся «гарбузия», мрачно насупившись, сидит в красном уголке под хрюкающим и свистящим радио.

О жратве молчок.

Вечер.

Тут бы греметь комнатному оркестру, звучать речами, нужно бы качать Грицку, пировать!

Грицке к концу дня мастер объявил:

— Ну, белобрысый, с завтрашнего дня ты работаешь за поммастера. На совещании выдвинули. Подымай ноздри.

Грицка лучший ученик слесарки. Герой дня.

А в «гарбузии» точно покойник — скука, тишина.

Те, кто посмётливей, легли спать — «А то еще ужинать захочется».

Остальные уткнулись в книги. Время тянется как бесконечный ремень.

Еще такой день и такая же ночь.

Утром мы — «гарбузия» — сдаемся. «Колун» одолел.

Юрка вытаскивает свою драгоценность — готовальню в бархатном футляре. Гладит ее, вздыхает и кладет на стол. Толькина старая кожанка взмахнула, как подстреленная, рукавами, и, скорчившись, легла рядом. К ним присоединилась разноцветная горка моих книг и Грицкин французский ключ.

— Кто загонит?

— Иду. У нас мастер заболел, — вызывается Самохин, опустив глаза в пол.

— Есть, только к обеду, с монетой на заводе будь. А то совсем отощаем.

Шмот мечтательно:

— Как это революционеры голодовку объявляют?.. Вот бы научиться.

Толкучка жадна.

Самохин притащил семь измятых рублевок. Отдал, боясь смотреть в глаза

— Больше не дают, а книги принес обратно,

Чеби изменяет законам «гарбузии».

— Маловато, нехватит на коллективную шамовку. Придется раздавать каждому. Пусть экономит,

Рублевки разлетаются по ладоням.

Каждый зажал в руке семидневную жизнь — трепаную бумажку. Семь дней каждый сам себе хозяин.

Общежитие.

Из кухни раздражающий запах. Запах поджаристого, хрустящего картофеля. Не вытерпел, заглядываю. На кухне девчата, среди них трется лисой Юрка. У стреляющей и шипящей сковороды Нина. Наплывает вкусная слюна. Глотаю.

— Чего соблазняете? Дверь бы закрыли.

Громадным ножом Нина ворошит груду золотистых ломтиков картофеля.

— Хочешь, угостим?

Желудок радостно сжимается… А в голове дурость.

— Я… спасибо… ужинал.

Сразу же готов себя отволтузить… А тут еще Юрка подкладывает под плиту дрова и подкусывает:

— Он малоешка… И вкуса не понимает. Можно вместо него?

— Видишь, зам есть.

Нина говорит с усмешкой.

— Опасный заместитель, да ладно. Только не думай, что у нас кормят даром. Тащи сковороду.

Мимо меня торжественно проплывает благоухающая сковорода и счастливая Юркина рожа.

От злобы готов схватить сам себя за ноги и разбить о плиту вдребезги. Так прошляпил!..

В «гарбузии» веселые разговоры. Вернулись охотники за хлебом. У них приключение в столовой.

Чеби, Шмот и Грица берут на троих одно второе. В ожидании жадно пожирают хлеб. Вдруг Чеби замечает дичь — нетронутое второе, покинутое кем-то брезгливым из-за бесплатного приложения — зажаренной мухи. Вытащенная из соуса муха, печально сложив крылышки, отдыхает на краю тарелки рядом с котлетой. Незаметно второе подъезжает к Чеби. Он ковыряет его вилкой, ворчит и с возмущенным видом летит к заву столовой.

— Что же это вы мухами кормите!

Ему обменивают блюдо с мухой на горячую баранину в соусе. На троих двух блюд мало. Пришлось собрать объедки, утопить в соусе пару живых мух и Грицке нести на обмен. Предприятие оказалось выгодным. Заведующий менял, с тоской поглядывая на жалобную книгу.

— Хорошо сделали… Сознательные.

Как всегда, ворчит Толька.

— А ты бы что придумал? У нас может быть все с продолжением. Может с получки явимся к заву — так, мол, и так, в «колун» опутали вас и выложим монету за ужин и хлеб.

При этом Чеби вытаскивает здоровый сверток бутербродов, изготовленных из хлеба и горчицы.

Сверток отдается на растерзание честных голодающих, Тольке и мне.

Бутерброды выходят из строя.

Является Юрка со сверкающими от жира губами. Подмигивает мне.

— Идем, Гром.

— Куда?

— Идем, выгодно будет. Они знают, что ты ломаешься, а жрешь больше меня.

— Ты рассказал?

У меня хрустят кулаки.

— Может и я. Да не бухти. Шамовка у них..

Юрка обсасывает грязные пальцы. Раз такие пальцы лижет, значит вкусно. Соблазняюсь.

В комнате девчат больничная гигиена. Над койками коврики. Одеяла в чехлах. На столе голубая клеенка, графин с водой, вазочка цветов.

Сразу все пять хозяек начинают угощать…

Лопаются под ножом пухлые вареные сосиски, разбрызгивая сок. Подъезжает тарелка с самым поджаристым картофелем. Напротив торчат пирамиды из хлебных и булочных тонко нарезанных ломтей. В кружке молоко. Оно колышется и точно подмигивает:

— А ну…

От умиления потираю руки. Блюда все прибывают. Зубы начинают яростно работать. Хозяйки угощают наперебой и когда все истреблено, у них брызгами вырывается смех. Тонкий издевающийся девчоночий хохот.

Юрка от гогота свалился со стула, скорчился и как индюк — гыр-гыр-гыр.

По обжорству рекорд побит мной. Краснеть поздно. Кровь сама бьет в виски и шею.

— Как это не догадался… Столько сожрать… Вот лошадь!

Девчата, замученные собственным хохотом, падают на койки.

— Не хочу… Ужинал…

— Бедняга, мало есть не может. — И не могут удержаться. Юрка добавляет.

— Фунта мало — пяти не хватает.

Хлопаю глазами. Мне жарко.

— Вот так подловили… Теперь засмеют.

Оборачиваюсь к двери… Выжидаю момент… Срываюсь и ходу.

За спиной взвизгивают от хохота.

В «гарбузии» ни слова. Беру книгу — не читается, строчки прыгают и хохочут. Ребята хитро поглядывают. Разве тут вытерпишь? Рассказываю. Слушатели громко глотают слюну.

— Везет дураку.

Но это идея. В общежитии пять комнат девчат. Может этот способ подойдет, тогда завтра можно не обедать.

Открывается дискуссия. Обсуждается план завтрашних работ.

Стук в двери.

— Гром, выйди.

За дверью Нина в зеленой шапочке и пальто.

— Ты не сердишься? Нет. Дома не сидится. У меня есть талоны в кино. На последний сеанс успеем.

— Знаешь… не хочется.

— Опять не хочется. Я знаю о вашем «колуне». У меня деньги есть.

— Ну, тогда хочется.

Кино.

Сидим на балконе у стенки. Над головой сквозь темноту прямо на экран летит и ширится голубая, вздрагивающая дорога.