Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография
Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография читать книгу онлайн
Виктор Конецкий — любимый писатель нескольких поколений российских читателей. Он автор романа-странствия в восьми книгах «ЗА ДОБРОЙ НАДЕЖДОЙ», куда вошла путевая проза «Соленый лед», «Ледовые брызги», «Среди мифов и рифов», а также повести «Завтрашние заботы», «Третий лишний» и многое другое. Конецкий — автор книг «Камни под водой», «Кто смотрит на облака», «Эхо».
Конецкий — соавтор блистательных сценариев к ставшим культовыми кинофильмам, и среди них — «Полосатый рейс», «Путь к причалу», «Тридцать три».
В конце жизни Конецкий задумывал подготовить книгу на основе материалов своего архива, но замысел этот так и не был осуществлен.
Настоящая книга — попытка исполнить волю писателя. Попытка создать его посмертную «ненаписанную автобиографию».
Большая часть книги состоит из ранее не публиковавшихся рассказов, отрывков из дневников Конецкого, а также переписки и литературных заметок разных лет.
Вторая часть книги — это монтаж из отзывов писателей, критиков и читателей на прозу и сам «феномен Конецкого».
В приложении впервые публикуется литературный сценарий кинокомедии «Через звезды к терниям».
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Единственный выход — начать хлопоты об устройстве на судно и рвануть куда-нибудь в Антарктиду, — но это не так-то просто все оформить. Да и за медкомиссию в таком своем состоянии я опасаюсь серьезно.
Обидно еще, что деньги есть, а я бездарно провожу жизнь и лето…
Завалилась ко мне Ольга Борисовна (Эйхенбаум. — Т. А.) и перепугала до смерти. Она написала об отце, но не воспоминания, а роман или повесть!!!! И «хотела бы знать мое мнение». Я оторопел и говорю, что, мол, у вас в Москве знакомых писателей нету? Вот, говорю, например, Каверин — отличный беллетрист, и эпоху знает, и папу вашего знал — ему и подсуньте… Боюсь, что к Каверину идти она заробеет, а меня изнасилует…
Не проходит дня, чтобы я по разным поводам не вспоминал вас. Пожалуйста, не болейте, не кусайтесь, я к вам скоро еду, и будем чай пить. Обнимаю вас обоих и целую!
Виктор Конецкий
18.07.77
Я знаю, Вика.
Как! Ты! Относишься к трудному почерку, и пишу к тебе буквами плаката. В Переделкино пришла жара. У меня приняли две картины про меня самого. Я сам себе в них в общем нравлюсь. Во-первых, голос. Во-вторых, это сделано не про одного себя.
«Сам» — животное, боящееся простуды и испуганно-высокомерное.
Книга «Энергия заблуждения» идет туго. У Толстого этой энергии предшествовала «постройка подмостков». Потом (очень не скоро) «самоуверенность мастера». Он до «самоуверенности» не жалел себя.
Но я до января напишу книгу. «Заблуждения» попыток кончаются. Симочка часто вспоминает вместе со мной тебя. Вспоминаем добром.
Пути у тебя нет, а сила есть. Сима болела сильно и разнообразно. Теперь поправляется и сильно мне помогает. Но я плохо хожу и даже падаю иногда от небрежности и старости. Кончил, потратив 20 месяцев труда, Дон Кихота (семисерийный киносценарий. — Т. А).
В следующий раз сценарий пусть сам Сервантес пишет. Кончил два документальных фильма. И блуждаю в сценарии о Толстом, а результат его сомнителен.
Я не могу писать так крупно. Устал. Приезжай, друг и брат, у нас тебя любят. Приезжай, дорогой. Целую тебя.
Виктор Шкловский
26 июля 1977 года
Перед тобой долгая, сильная, звонкая жизнь. Твоя, тебе принадлежащая жизнь.
Привет всем, кто тебя умеет любить и беречь.
Дорогой Вика.
Пишу. Диктую. Вероятно, поеду в Англию. Очень устал.
Книга (первая) собрания сочинений еще не вышла.
Что тебе написать о твоих делах?
Детдом, блокада, военная школа, полярные экспедиции. Но надо даже после этого жалеть себя и людей.
Женщина не белый медведь.
Они не могут разжевать жестяную банку со сгущенным молоком.
Милый братик (а не братишка), пожалей себя, свой талант… Остановись на разгоне.
Я устал писать. Устал от людей, от трудных и очень поздних успехов. Пишу письмо с трудом.
Тебе тоже даже не тридцать лет.
Целую тебя.
Виктор Шкловский
(Без даты. — Т. А.)
Милый, дорогой Вика!
Живем мы под Ригой в Дубултах. Это на дюне у самого Рижского залива.
Высокий дом — девятый этаж. Из окна виден и залив, и сильно запутавшаяся вокруг отмели река. Говорят, она длинная. Знаю, что она себе надоела и хочет куда-нибудь впасть. А дюны не пускают.
Живем мы с Симой здесь уже три недели. Ровно через неделю вернемся в Москву, а там после короткого мороза слякоть. Ничего нового не писал. Подумал вот что: «Дважды два четыре, — писал Достоевский, — но и дважды два пять премилая шутка». Это он написал, рыча. На самом деле в искусстве — дважды два — это что-нибудь.
Это многоцветный ответ — он как перо павлина: пигмент один, но под углом взгляда разный.
Искусство, мой арктический друг, многоцветно, оно основано не на взгляде, а на рассматривании. Вот почему вопросы и ответы этой, как гневно рычал Толстой, «литер-ра-туры» бесконечны…
Сима болеет. Здесь климат разный.
Осенью он похож на ленинградский.
Сима кашляет. Громко и испуганно. У нее температура. Мы болеем. Это разнообразно, длинно и тяжело, как хвост павлина. Мне даже сказано, что я слишком часто думаю о старости. Но юбилеи отливают различными траурами. Мне снова 85. Это возраст замшелого и много раз загарпуненного кита.
Желаю тебе: 1) Верить в себя. 2) Иногда трезвости. 3) Ровной волны. 4) Спокойных разлук и вдохновения. Очень желаю.
Уже семь. В городе очки. Солнце совсем окончательно село. Залив высморкался в тину низких волнишек и будет их сушить на луне. Целую тебя.
Виктор Шкловский
9 ноября 1978 года
Дорогой Вика!
Милый и озябший мальчик на большом корабле.
Ваша судьба — жить, а не пропадать.
Любить, а не обижать.
Писать, а не обижаться.
Бойтесь черновиков. Пьяных встреч. Пьяные друг друга не видят. Люди в бутылках одиноки и могут сообщить себя во множестве. Вы сделаны из хорошего металла и хорошо выдуты, но попали в блокадную стужь.
Написал как написалось.
У меня в Ленинграде, кроме тебя, людей нет.
Новая Голландия пуста.
Большой город на отмелях пустеет.
Даже тюлени уехали еще при… Они грелись где-то около Ростральных колонн.
Скучно скучать, Вика.
Вы не пишите ради любопытства.
Виктор Шкловский
(Без даты. — Т. А.)
Дорогой и достопочтенный (уже) Вика!
Вы сердитесь. Я Вас очень люблю…
Не надо всегда недовольно топорщиться — писатель Вы уже хороший и очень нужный.
Россия не может вечно притворяться сухопутной. Только не надо работать все время на износ. И обрастать шкурой из битого стекла. Она не греет… Снимите с лица паутину…
Плывем не к смерти.
Ее вообще нет. Мне скучно, друг. Я даже разучился писать буквы.
Вы любимый человек, но надорвались на блокаде… Капитан обязан не потонуть и не садиться на мель. Да будет путь.
Виктор Шкловский
Ноябрь 1978
ТХ ЭСТОНИЯ ЛНГ/ММФ 922 27=15/4 0300= МОСКВА ЧЕРНЯХОВСКОГО 4 KB 60 ШКЛОВСКИМ=
ВСЕ ПИНГВИНЫ СТАЛИ МЛЕКОПИТАЮЩИМИ ЯИЦ НЕ БУДЕТ ТЧК ВЕРНУЛИСЬ РОДНОЕ ПОЛУШАРИЕ ПРОХОДИМ ЛИБЕРИЮ ШТИЛЬ ЖАРА ТЧК ОЗВЕРЕЛ ЗВЕРСКИ СОСКУЧИЛСЯ ОБНИМАЮ= ВИКТОР
Январь 1979
Дорогой Виктор!
Погодка у нас умеренная.
Меня известили из Британии, что я доктор Сассекского университета.
Спросили мерки для мантии.
Если я ее получу, то приеду в ней к Вам на новоселье.
Новой книги еще не написал.
Мало, мало, совсем мало написал. Занимаюсь гимнастикой: машу руками, ногами и даже приседаю.
Весна запаздывает.
Она едет на улитках.
Сейчас накрапывает дождик.
Он, говорят, нужен садам.
Сады еще не цветут.
Виктор Шкловский
24 марта 1979
Ну вот, дорогой Вика.
Целую тебя…
Витя и Сима живут уже неделю в Переделкине. Тает снег. Одна собака все время ловит свой хвост… Еще пусто. Кончил сценарий Дон Кихота. Поймал ли я свой хвост — не знаю. До хвоста ручаюсь — все вышло. И будет 8 или 9 частей, и хватит этого с избытком на чай и сахар, а я буду писать об «Энергии заблуждения». Это выйдет наверняка. Примета такая: если к концу работы каждая книга дает подтверждение — значит, хорошо. Хвост пойман.
Я очень, очень устал, друг.
Жена моя первая, с которой я прожил около тридцати лет, умерла. Я был у нее перед смертью, она сказала: «Никто не виноват». Но в нашей жизни мы живем между рождением и смертью, переезжая через мостики надежды и отчаяния. Только во время работы свободны и уверенны. Сама же работа как будто выходит, — но, как я писал тридцать семь лет тому назад Борису Эйхенбауму, «…промыт груз, песчинки (редкие) золота обрелись, и мы перед русской литературой не виноваты». Я прочел это старое письмо в одной книге в примечаниях.
