Иностранный легион

— Молчать! — орал майор.

— Если хотите, чтобы я молчал, расстреляйте меня поскорей. Бить я хочу только своего настоящего врага. Когда я его поймаю, я буду держать его левой за кадык, а правой буду крошить ему башку. Он не только загнал меня в гнилую яму, где меня едят вши. Он давно прикрутил фитиль солнца над моей головой!

Майор орал и топал ногами, но Лум-Лум говорил спокойно, уверенно и четко. Его не сумели остановить, даже когда он в конце своей речи обратился ко мне:

— Ты потом расскажи всем, старик, как мы жили, как мы воевали и как нам дали по двенадцати пуль на завтрак, едва мы стали наконец кое-что соображать.

— Убирайтесь вон! — заорал на меня майор. — Какого черта вы тут торчите? Кто вас пустил сюда?

Их повели на расстрел утром, часов в десять. Солнце уже грело вовсю. На деревенском кладбище сенегальцы и спаги кипятили в кухонных бачках белье. Подштанники сушились на крестах. Бронзовые силачи из Магреб-Эль-Аска и черные гиганты из Судана и Сенегала валялись на солнце.

Все повскакали с мест, догадавшись, зачем выстраивается в каре батальон легионеров.

Осужденные шли гуськом. Впереди на носилках несли Пепино Антонелли. Последним шел Лум-Лум. Он спокойно и равнодушно посматривал по сторонам. Увидев меня издали, он приветливо кивнул мне головой.

Трубачи заиграли «Встречу», как по уставу полагается президенту республики и солдату, ведомому на казнь….

Майор Андре палкой счищал грязь с ботинок.

На минуту осужденных заслонил небольшой холмик, стоявший между нами и кладбищем.

Внезапно в воздухе зажужжал снаряд. Он приближался долго и разорвался у кладбища. Из-за холма донеслись крики.

Батальон стоял под ружьем. Трубачи играли «Встречу».

Шли минуты, но осужденные не появлялись. Майор Андре послал Анниона узнать, в чем дело.

Аннион вернулся шатаясь. Он был бледен, у него тряслись руки, зубы стучали.

— Несчастье, господин майор! Беда! — сказал он. — Двое бежали.

— Где Бланшар? — не своим голосом крикнул Стервятник.

— С-с-скрылся, господин майор! Бежал! Двое жандармов разорваны. Двое приговоренных и носильщики ранены! Бланшар и Незаметдинов скрылись.

Бешенство, ярость, исступление овладели командиром батальона. Всегда медлительный, непроницаемо молчаливый, он визжал, как истеричка:

— Погоню! Живо! Оцепить! Найти!

Растерянность майора передалась остальным офицерам и сержантам. Они без толку бегали взад и вперед по площадке.

Трубачи, которым не приказывали дать отбой, по-прежнему играли «Встречу».

Мы стояли в рядах, затаив дыхание, и считали секунды.

Сержанты побежали на кладбище. Но там беглецов не оказалось. Никто ничего не знал. Все были заняты суданцем, моим приятелем Ками-Мусса, который лежал на земле, выпучив глаза, и кричал — он был тяжело ранен.

Привели Пузыря и Карменситу. Они были ранены в ноги. К столбам их пришлось привязывать…

Но посланные за Бланшаром и Незаметдиновым вернулись ни с чем. Растерянность продолжалась.

Пузырь все время, до самого залпа, не переставая кричал по адресу майора ругательства:

— Ты свинья и дитя свиньи! Ты Стервятник! Ты сам падаль! Ты навоз!

Пепино был расстрелян на носилках — их поставили вертикально.

Казалось, все кончено. Сейчас будет дефиле перед телами расстрелянных и нас наконец отпустят. Внезапно все взгляды устремились на холмик. Ведомый за руки двумя жандармами, показался Незаметдинов. Трубачи яростно заиграли «Встречу». Изорванная куртка татарина и здоровенный синяк подглазом у одного из жандармов свидетельствовали, что взять беглеца было нелегко. Он шел быстро, точно торопился скорей кончить дело. Войдя в каре, он направился прямо к врытому в землю столбу.

Уже упал и Незаметдинов, а Лум-Лума все не вели.

«Неужели поймают? Неужели поймают?» — с замиранием сердца думали мы.

— Черта с два они его поймают, — сказал кто-то.

— Теперь всю дивизию перероют.

— Всю жандармерию и конных стрелков теперь на ноги поставят.

— Хоть на голову!

Было жарко. Было душно. Было душно смотреть на четыре трупа и ждать пятого. Было душно ждать смерти Лум-Лума.

Солнце было в зените, когда нас увели с площадки, так и не дождавшись его. Взбешенный майор не захотел выступать впереди своего батальона, он быстро свернул в переулок, едва мы обогнули кладбище.

— Продолжение в следующем номере, — буркнул кто-то в рядах.

— Если поймают…

Весть о том, что в Легионе смертник бежал из-под расстрела, облетела деревню в один миг.

В домах, в кабаках, на солдатских квартирах люди бились об заклад, что беглеца не поймают, гадали в орел и решку, яростно кидали кости из кожаных стаканов.

Моди Асса-Конт, парень из сенегальской части, говорил, стуча громадным черным пальцем по прикладу своей винтовки:

— Значит, Лума-Лума дорога через смерть не лежи. Она теперь долго живи. Лума-Лума теперь кого-кого большой неприятность делай.

Беглеца не нашли за весь день.

Когда прошло еще три дня и поиски продолжали оставаться безрезультатны, нам стало легче дышать: теперь уж он далеко.

Моди Асса-Конт разводил руками:

— Моя скажи: значит, ему дорога через смерть не лежи.

Примерно через неделю в речке нашли утопленника. Мы бросились всем взводом опознавать его. Это оказался ван дер Вааст. Таможенник почему-то утонул голым. Зюльма лукаво улыбалась: она что-то знала.

Моди Асса-Конт упрямо твердил свое.

— Нет, — говорил он, — Лума-Лума дорога через смерть не лежи. Она теперь долго живи. Она еще кого-кого большой неприятность делай.

Голицыно, 1935