Следствие не закончено

Мрачнее осенней тучи вернулся домой в тот вечер с партийного собрания Иван Данилович Шаталов. Вместе с ним зашел покурить и перекинуться словечком и завхоз Павел Тарасович Кочетков.

— Ах, молодцы! Ко времени пришли. Только-только я устряпалась. Петуха заколола для такого раза. Ну как, Иван Данилович, поздравить тебя, что ли? — приветливо встретила вошедших жена Шаталова — невысокая, начавшая полнеть, но легкая в движениях женщина. Она была уверена в приятном известии.

— Я вот тебе поздравлю! — зло скосился на жену Иван Данилович.

Он кинул на руки подошедшей дочери Клавдии полушубок и шапку и, прогнав с табуретки кота, грузно подсел к столу.

— Неожиданность получилась, Прасковья Ивановна. Сказать, так не поверишь, — заговорил Кочетков. По всему видно было, что в доме он свой человек. — Федьку Бубенцова хотим поставить председателем.

— И ты уж захотел? — с сердитым удивлением спросил Кочеткова Иван Данилович.

— Это что же делается-то, а? — расстроенно и растерянно заговорила Прасковья Ивановна. — Ну, не дают хорошим людям ходу, и все тут!

Кочетков не сразу ответил на вопрос Шаталова. Он расправил под ремнем гимнастерку, пригладил расческой свои веселые кудри, тоже подсел к столу и лишь тогда заговорил:

— Видишь ли, Иван Данилович. Конечно, каждый член партии волен иметь свое мнение. Но поскольку большинство голосовало за Бубенцова…

— Ты мне о сознательности не пой! — оборвал Кочеткова Шаталов. — Боишься Торопчина, так и говори.

— Постой!..

— За постой деньги платят. Вот ведь как забрал он вас всех в руки! А Никоныча купил со всеми потрохами. Ай-яй-яй… Я Торопчина давно раскусил. Ласковый, а хватка медвежья. Он и Бубенцова выдвигает потому, что сам управлять хочет. Федька теперь такой: поставь пол-литра — и вяжи его в узелок.

— Что же ты, Иван Данилович, на собрании молчал в таком случае? — не без ехидства спросил Кочетков.

— А что я сам за себя агитировать должен? Ничего, увидим еще, откуда ветер дует. Я людям не меньше Ваньки Торопчина известен. И в райкоме меня встречают всегда, как друга!

Эти слова Шаталова не были простым хвастовством.

Действительно, Иван Данилович являлся примечательной фигурой. Первое, что — бросалось в глаза в его наружности, это привольно раскинувшиеся ветвистые усы. Был он грузен, плечист, коротконог и зычен в разговоре. Вообще у Шаталова была наружность старого служивого, да и повадки тоже.

И биография у Данилыча была довольно почтенная, хотя и не без изъянов. Но ведь и на солнце отметины есть.

Было время, когда он — смолоду батрак — оказался в первых рядах людей, проводивших коллективизацию, и даже, не колеблясь, раскулачил свояка, собственной жены дядю.

Такое поведение односельчане расценили положительно и выбрали Шаталова председателем сельсовета.

Правда, на этой должности он пробыл недолго, но успел оттягать для своей семьи кирпичный пузатый домик с лучшим по селу фруктовым садом. Все того же дяди.

«От живого унаследовал», — шутили на селе.

Шутить шутили, а с председателей сняли.

В колхозе Иван Данилович работал, как сам выражался, «не хуже других прочих». Но и не лучше. А жил богаче, в основном за счет наследия. «Из яблочков приноровился и блины печь и валенки катать». Злые все-таки языки у людей.

А уж то ли не общественник был Иван Данилович! На всех собраниях выступал пространно и, надо сказать, довольно дельно. И «в курсе» всегда был. А как за заем агитировал — и словами, и собственным примером!

Но особенно отличился Шаталов в дни войны, когда близко к Тамбовской области приблизился фронт, когда с угрюмым, неровным завыванием проносились над колхозными полями немецкие бомбардировщики и глухо стонала и подрагивала земля от недалеких разрывов.

С раннего утра и до самой ночи всюду, где проходили работы — на полях, на току, в правлении колхоза, — раздавался унтерский бас Ивана Даниловича. Да и по ночам часто поднимал он народ на прочесывание угодий лесничества, где прятались иногда пробиравшиеся неведомо куда лихие люди и дезертиры. Находились и такие в то накаленное время.

А когда по области проходила кампания по сбору средств на танковую колонну «Тамбовский колхозник», Иван Данилович один из первых снял со сберегательной книжки весьма солидную сумму, собрал у себя в доме все облигации, кольца, брошки и много других ценных вещей.

— Вот помогаю, чем могу. И других призываю. Пока существует советская власть, наше не пропадет!

Эти слова были произнесены с пафосом, даже со слезой и, безусловно, искренне.

Портреты тамбовского колхозника-патриота, говорящего речь и при вручении танков пожимающего руку танкисту — Герою Советского Союза, появились в областной газете, а затем украсили и стену правления колхоза. И в кино «наш Данилыч фигурировал».

Именно тогда колхозная парторганизация избрала Шаталова секретарем. И вот здесь-то он, любивший поучать других, почувствовал себя на своем месте. Редкий день не наведывался Иван Данилович в райком, а уж колхозников прямо замучил собраниями да походами. А какие речи произносил по всякому поводу! Прямо как по газете читал.

И был искренне удивлен, а в душе глубоко обижен тем, что после войны его от этой почетной должности освободили. А избрали Ивана Григорьевича Торопчина.

Попробуй угоди людям после этого. Какого человека не оценили! Сами не знают, чего хотят.

Уже давно закончилось собрание и все разошлись по домам, когда Торопчин и Бубенцов вышли из правления колхоза.

На небе сквозь редкие просветы в тучах неярко поблескивали звезды. Пушистыми хлопьями медленно опускался снежок. От ближней избы доносился заливистый лай собачонки.

— Хорошей, слов нет, была, Федор Васильевич, наша жизнь до войны. И уж так хочется народу вернуть ее, что гору люди своротят. Реку, если понадобится, ведрами вычерпают, — негромко, но взволнованно говорил Торопчин.

Они медленно шли посредине улицы, оставляя глубокие следы на недавно разостланном метелью белоснежном ковре. Бубенцов, не прерывая, внимательно слушал Торопчина. Отозвался только, когда услышал такие слова:

— А мне этого мало.

— Мне тоже.

— Значит, оба мы с тобой жадные, — Иван Григорьевич рассмеялся, ближе подступил к Бубенцову.

Теперь они шли, почти смыкаясь плечами.

— Эх, и трудно, Федя, тебе в первое время придется! Это учти.

— Подожди пугать, Иван Григорьевич. Я ведь еще не председатель, народ стоит больше за Шаталова.

— Не думаю. А если и так… Вот как будто ничего плохого про Ивана Даниловича не скажешь, но и хорошего тоже. Правда, по возрасту он Никонычу в сыны годится, но по мыслям они ровесники. Уж очень коротенькие у обоих замыслы. Честное слово, вот гидростанция для них — и то пока фантазия. Смотри — столбы поставили, провода натянули, а сидят с коптилками.

— Год был такой тяжелый.

— Брось! А разве в легкий год наши люди начали восстанавливать Днепрогэс? А в какое время заводы на Урале и в Сибири ставили?! Не в том дело. Боятся такие руководители всего нового. Шагают вперед, а смотрят на то, что позади осталось. «Вот жили», — говорят, а не скажут: «Вот жить будем». А уж дальше своего колхоза немногие пока заглядывают. Вот что, Федор Васильевич, нам с тобой ломать придется мысли у людей. А это, брат, потруднее, чем сев провести даже при таком тяжелом положении.

— Да-а. — Бубенцов покосился на Торопчина, пошел медленнее. — Тут, как говорится, без посудинки не разберешься… А?

— Опять!

Торопчин даже остановился. Встревоженно взглянул на Бубенцова, положил ему на плечо руку.

— Об этом забудь. Серьезно говорю. А понадобится, скажу и еще серьезнее. Слышишь, Федор? Разве мало ты по пьянке глупостей настрогал?

— Знаю. Вот и хотел выпить сегодня с тобой последнюю, для ясности. И заклинить наглухо.

— Верно говоришь?

— Я ведь из упрямой фамилии. Раз Бубенцов сказал — отрезал. А если придумал что — ну, не становись никто поперек дороги!