Готовность номер один

Мешков наблюдал за Стаховым издалека, пытаясь по выражению его лица узнать, правду говорил летчик или нет. Наконец он не выдержал, подошел к Стахову и спросил:

— Ну что ты, братка, чувствовал во время космического полета?

— То есть? — в глазах Стахова сверкнули настороженные искорки.

— Ну… какое было состояние во время невесомости? Или, как спросил бы Саникидзе: обусловливалось ли это какими-то психическими явлениями?

На этот раз Стахов внимательно посмотрел приятелю в глаза:

— Что ты, в конце концов, хочешь узнать?

Этих слов, сказанных в раздражении, Мешкову было достаточно, чтобы обо всем догадаться.

— Не темни. Нарочно выключил?

— Тс-с. — Стахов приложил палец к губам и оглянулся.

«Ну и циркач», — подумал Мешков. Он не собирался быть доносчиком. Однако ему не нравился поступок Стахова. Выходило, механики напрасно сливали горючее из баков самолета, на котором «остановился» двигатель, а инженеры и техники самым тщательным образом проверяли на стендах агрегаты и системы. Мешкову хотелось подойти к техникам и сказать, чтобы они прекратили пустое занятие.

Во время перерыва он отозвал Стахова в сторонку и, стараясь не глядеть ему в глаза, сказал:

— Знаешь, братка, этот твой трюк не выходит у меня из головы. Тебе лучше признаться бы…

— За кого ты меня принимаешь? — усмехнулся Стахов. — За дурачка?.. — И вдруг лицо его приняло хитроватое выражение. — А если это был порыв? Дерзание! Так, кажется, пишут в газетах о героях. Веление души! Когда-то Чкалова осуждали за то, что он пролетел под мостом. А потом это приводилось как пример отваги и точного расчета. Так что нас, Петро, рассудят потомки. — И он захохотал, довольный собой. Но вдруг оборвал смех, прищурил глаза. — А ты чего, собственно, об этом заговорил. Твоя хата с краю.

— Не совсем, — раздумчиво произнес Мешков. — Ребят пожалел бы. Чего они мучаются, — кивнул в сторону техников, копошившихся на самолете, — ищут неисправность, которой нет.

Стахов примирительно улыбнулся и положил руку на плечо Мешкову:

— Успокойся. Они учатся. Вся наша жизнь — учеба. Об этом тоже пишут все военные газеты. Так что пускай совершенствуются, повышают боевую готовность. В этом есть большой смысл. К тому же они копаются не на боевом самолете, а на спарке. Так что ты на мою психику не дави. Я это не люблю.

— Спарка — это учебно-боевой самолет. Он нужен как воздух, — возразил Мешков.

Подошел Уваров, и приятели прекратили разговор.

Если объявляется тревога

Механик Артамонов уже сдавал стоянку начальнику караула, когда в вечернюю тишину бесцеремонно вторгся надсадистый и тревожный вой сирены. По спине солдата прошел мороз, и он невольно вобрал голову в плечи и замер на секунду. Ведь заранее никогда нельзя точно определить: учебная эта тревога или настоящая, боевая. Вокруг стран социализма то и дело создаются новые ракетные и авиационные базы, арсеналы с оружием, пристанища для подводных лодок, вооруженных «поларисами», и другие плацдармы для ведения ядерной войны. Где гарантия, что с какой-то чужой земли не поднялись тяжело нагруженные смертоносным оружием самолеты, чтобы нанести нам удар? Если бы была такая гарантия, то не надо было бы держать самолеты в боевой готовности. Артамонову приходилось бывать и на других аэродромах. И там тоже летчики в любую минуту готовы были вылететь на перехват цели.

Старые ветераны во время надрывного жутковатого воя сирены невольно вспоминали годы войны, когда взрывались бомбы, рушились дома и гибли люди. Сирены тогда выли так часто, что, казалось, их совсем не выключали. Но к этому бравшему за душу вою все равно нельзя было привыкнуть, как нельзя привыкнуть к боли или голоду.

С того места, где находился Артамонов, хорошо было видно, как погас свет сразу во всех окнах казармы. Погрузились во тьму и самолетные стоянки. Авиаторы соблюдали светомаскировку. Вот уже заревели моторы автомобилей, на которых посыльные должны были ехать за офицерами, живущими в городе.

Артамонову нетрудно было представить, что делалось сейчас в военном городке. Ведь подъемы полка по боевой тревоге проводились регулярно. Они тоже где-то, видимо, планировались. Только об этих планах никто в полку не знал.

Первым делом солдаты бежали в оружейную комнату, где хранилось личное оружие и боеприпасы, хватали карабины, противогазы, а затем — в каптерку за вещевыми мешками. В каждом совершенно одинаковые вещи: котелок, фляга, кружка, ложка, вторая пара нательного белья, оружейные принадлежности в специальном пенале и паек. Так что старшина Тузов даже не закреплял за солдатами вещмешки, зачем искать каждому свой, когда дорога даже секунда.

Солдаты вскакивали в машины и ехали на аэродром. Через несколько минут стоянки наполнились гулом. Перехватчики с помощью тягачей отбуксировывались на линию предварительного старта. Техники пробовали двигатели, зажигали на мгновение бортовые фары — смотрели, исправны ли. И тогда уходящая в даль взлетная полоса озарялась иссиня-белым ослепительным светом.

Напряженно в эти минуты было и на командном пункте, который, как это теперь известно каждому, был надежно защищен. Там даже была своя автономная электрическая станция. Принудительная приточно-вытяжная вентиляция.

Еще каких-то десять — пятнадцать минут тому назад здесь и думать не думали, что полку объявят тревогу. Планшетисты, борясь со скукой, писали письма родителям и подружкам, а офицеры, собравшись возле пульта управления, вели неторопливый разговор о том, что скоро приедет квалификационная комиссия и нужно будет сдавать экзамены на классность, о последних политических событиях, о маневрах военной авиации НАТО в южной зоне Европы, о приближающемся Дне космонавтики, о продвижении по службе.

Теперь же у всех была одна общая забота — не пропустить цели к объектам, которые поручено охранять полку. А для этого нужно было приложить немало усилий…

На пульте управления загорелась одна из многих лампочек — звонок из соединения. Начальник штаба вопросительно посмотрел на своих подчиненных, сидевших, как и он сам, за длинным полукруглым столом. Прямо перед ними находился огромный, во всю стену, вертикальный планшет — карта боевых действий. Разделенный на квадраты и иссеченный множеством разноцветных линий, он весь светился изнутри мягким голубоватым сиянием.

Офицеры поняли, о чем спрашивал у них взглядом начальник штаба. Кивнули в ответ. Тогда начальник штаба снял трубку и доложил, что истребительный полк к ведению боевых действий готов.

Затем он, нахмурив лоб, повесил трубку, одной рукой взял микрофон, а другой потянулся за тлевшей на спичечном коробке папиросой. Объявил расчетам командного пункта, что противник начал боевые действия. Он сказал, что на дальних подступах обнаружены группы чужих бомбардировщиков. К рубежам боевых действий полка приближается первый эшелон стратегических ракетоносцев. Самолеты, по всей видимости, будут рассредоточены по высоте и времени.

И находившиеся на КП люди представили окутанную темнотой землю, готовящихся ко сну людей, проведших день в напряженном труде, и летящие к нашим границам самолеты с атомными бомбами.

Командир соединения приказал уничтожить воздушные цели.

Конечно, всем было понятно: это, скорее всего, военная игра. Но когда в такие «игры» вынуждают играть взрослых людей, когда на такие «игрушки» затрачиваются колоссальные материальные средства, это не просто так.

Лица офицеров и солдат были очень серьезны, напряженно сосредоточены. То, что сейчас называлось игрой, тренировкой, учением, завтра могло быть жесточайшей схваткой с врагом, схваткой не на жизнь, а на смерть, войной между добром и злом. И кто победит, будет не в малой степени зависеть от этой сегодняшней игры. И вот начальник штаба уже докладывает по телефону в соединение:

— Часть экипажей — в готовности номер один, а основные силы полка — в готовности номер два. Остальной летный и инженерно-технический состав направляется в укрытия. Транспорт и материальные средства — в зоне рассредоточения. Аварийно-спасательные команды подготовлены к действию. Экипаж одного из самолетов готов к ведению радиационной разведки.