Веселое горе — любовь.

Ладно, взял я чемоданчик, и пошел по знакомым голубятникам. Купил у одного рыжую птицу: нос крючком, глаза, как у кота — хитрые, ярые. А где одних добряков в мужья наберешь? Куда некрасивых денешь?

А Шоколадка и этому рада. Кто его знает — может некрасивые крепче любят, до могилы?

Не успел я голубя к вдовушке в ящик опустить, — набормотал он ей пустяков и женился поскорей. Развязал я рыжего и на балкон выпустил. А он возьми да и в лёт. Вот какой увертливый! А может, и к старой жене отправился, верная душа.

Так ли, не так ли, а только дело-то блин-блином вышло.

Насобирал я по разным карманам мелочи, воскресенья дождался и пошел на голубинку.

Поталкиваюсь по базару, в садки да в кулаки заглядываю

Голубка желтая, и голубя ей под цвет подобрать надо. А в этот день, как на грех — одни пестрые да черные на базаре.

Уже расходиться голубинка стала, вижу — несет мальчишка что-то: не медное, не золотое. Голова у голубя на тонкой шее, как шляпка на слабой ножке шатается у гриба-чесночника. Не иначе — душа на ниточке висит. Затаскали мальчишки.

Купил. Других-то нету.

Принес обнову домой. Говорю Шоколадке:

— Как хочешь. И меня от него в дрожь кидает. Но, может, мои нервы послабее твоих. Разберись сама.

А чего там разбираться! Уковылял жених в угол ящика и смотрит на невесту, как гусь на зарево. Не то боится, не то холостяк закоренелый.

Два дня ждала Шоколадка, а потом пренебрегла своей гордостью, подошла к худобе этой и клювом по голове его потрепала.

«Добрый день! Давайте знакомиться».

До знакомства ли жениху? Ему в монастырь бы куда-нибудь — помолиться перед смертью!

Вздохнул я и говорю:

— Давайте-ка, молодые, на воздух. Может, у вас там дело погромче пойдет.

И верно: слышу вскоре — заворковали немножко. Только скучновато как-то, вроде бранятся лениво, а не дружбу налаживают.

Они свои «у-уу» да «ур» говорят, а мне слышится:

— Муж, а муж, любишь ли меня?

— А?

— Иль не любишь?

— Да.

— Что «да»?

— Ничего.

Тьфу, пропасть вас возьми! Полетайте хоть, что ли!

Поднял я стаю на крыло, Шоколадка тоже в воздух бросилась. А голубь ее по перилам бегает, приседает, взлететь хочет. Наконец, решился, взмахнул крыльями — и, как в омут, кинулся: не вверх полетел, а вниз. И комом о землю грянулся.

Не смог он еще на ноги подняться, налетела на него тощая рыжая кошка. И забился у нее бедняга в когтях. А я на балконе толкусь, не знаю, что делать. Сгоряча крикнул Ладу, ткнул пальцем вниз:

— Апорт, Лада!

Заметалась спаниелька, залаяла да и рванулась через перила. Летит вниз и зубами клацает от нетерпения.

Кошка так и брызнула от собаки на дерево.

А что толку? Лежит, не шевелится на земле мятый комок перьев и мяса — все, что нам с Шоколадкой осталось,

Я в эту минуту прямо суеверным сделался. «Что такое, — думаю, — роковая судьба мою голубку преследует».

Поделился горем своим с Пашкой Кимом. Главный юнга говорит:

— Рок — это выдумка. А голубя я вам достану.

Является через день и тащит из-за пазухи червонную, в золотой искре птицу, — глаза жемчужные, длинные крылья фасонно до земли опущены, клюв маленький, как осколочек перламутровой пуговички.

— Ну, Паша, удружил ты мне. Вовек не забуду, — говорю я Киму и несу поскорей красавца на балкон, к Шоколадке.

Спешу, тороплюсь. И вдруг стал, как вкопанный.

«А Одувашка как же? И у нее ведь мужа нету. Женю-ка я лучше новенького на веселу́шке этой».

Вот видите, что́ получается. И я уже незаметно для себя стал считать, что все лучшее — Одуванчику, что счастье ей от рожденья положено.

Голубь попался веселый да забиячливый, — чем Одувашке не пара? Увидел он молодую красавицу и стал голубятню хвостом подметать, запел любовные песенки.

Может, минутку одну и молчала всего Одувашка. А на второй минутке опустила крылья, будто подбоченилась; прошла, приседая, мимо голубя, вернулась к нему и — больше ни шаг от Золотого.

Ну вот, слава богу, при месте. Теперь о сестре ее подумать надо.

Что делать? Потащился опять на базар. Поосмотрелся там немного, вижу — двух желтых продают, белохвостых, с помарками в хвостах.

«Без помарок надо бы купить, — думаю, а потом махнул рукой, — и такие сойдут, не велика принцесса».

Купил одного из них. По наростам на клюве вижу — старик. Ничего, домоседничать лучше будет.

И верно: такой славный дедушка попался — безотлучно при молодой жене. Может, ревнует, а может, и просто — позднюю весну свою в жизни празднует. Ну, лишь бы счастливы были, а возраст — дело десятое.

Конечно, трудно старику за молоденькой поспевать. У нее в груди да в крылышках вон какой запас силищи непотраченной, ей потешиться хочется, побегать в воздухе, в «третий — лишний», что ли, поиграть. А мужу не хочется. Да что поделаешь? На то и любовь.

И вот как-то на самой заре поднялась Шоколадка в воздух. Стала она на кругу высоту набирать. С каждой секундой все выше и выше, и муж за ней во все крылья бежит, верный бедный голуби́на!

Утро яркое, солнечное, небо голубое-голубое. Только высоко в зените плавают редкие ватные облачка.

И вот под одно такое облачко и затащила Шоколадка мужа.

Вся стая — она к этому времени тоже поднялась в воздух — стала уже близко подходить к ним.

Мне солнце в глаза бьет, и я плохо вижу, как себя голуби ведут. Но можно сказать без ошибки, что в эту минуту желтый белохвостый уже задыхался, и земля тянула его к себе, как на бечевке.

Ну, ладно, вы полетайте там, сколько можете, а я пока ружье почищу. Зашел в комнату, снял «зауэр» со стены — и опять на балкон вернулся. Проверяю стволы на свет.

И вдруг — не столько увидел, сколько душой догадался в воздухе что-то случилось. Кинул взгляд в небо, — и запестрело в глазах от разбросанной стаи.

Приходилось вам когда-нибудь видеть бой множества истребителей? Один самолет в пике падает, другой несется вверх, третий вбок мчит, четвертый мертвым камнем валится и только у земли выпрямляет полет.

Что-то очень похожее случилось с моими голубями. Сначала подумал: играют. Да нет — какая же игра? Полет у птиц не игровой, а испуганный, — смертный полет.

Кто их устрашил — ничего не вижу.

Совсем было успокоился, как вдруг заметил: из облачка вынеслась серая точка и стремглав полетела вниз. И в тот же миг я понял: ястреб или сокол-сапсан.

Вскочил я со своего места и не знаю, что делать, чем голубям помочь могу.

А точка уже капелькой стала. Конечно же — сокол! Ястреб-тетеревятник, тот больше в лесу шныряет, над кустарниками петлит, берет свою жертву из-за угла. Ему не столько быстрота нужна, сколько ловкость, внезапный поворот, мгновенная остановка.

Сокол — боец открытого воздуха. Он всегда забирается выше своей жертвы и круто скользит на нее. Бросок на добычу почти не знает поворотов, а скорость — сто метров в секунду.

Оттого и разно устроены эти похожие на лету птицы. У ястреба крылья просторней, покруглей на концах, хвостище длинный — надежный руль для поворотов. А у сокола крылья узки, изогнуты серпом, остры в окончаниях, хвост меньше, чем у тетеревятника. С земли кажется, что ястреб короче в крыльях, чем сокол. Это неверно. Просто широки крылья у ястреба — и оттого коротышками кажутся. Да еще длинный хвост помогает этому впечатлению.

Все ближе разбойник, ближе. Вот теперь ясно вижу: сапсан. И мчит он на голубя в желтом пере. Хоть бы это Шоколадка оказалась!

Нет, вы, пожалуй, не то подумали. Мне ее очень жалко, бедную Шоколадку. Тут — другое. Она помоложе, половчее мужа и могла бы спастись от страшилища. А старику, мужу ее, разве уйти?

И вот уже между соколом и голубем совсем не стало воздуха.

Очень я растерялся и обозлился. Захлопнул пустые стволы, вскинул ружье к плечу и надавил на оба крючка сразу. Делать-то мне что-то надо, не могу же я просто смотреть, как у меня голубей губят.

Понятно, никаких выстрелов не произошло, но на душе легче стало.