Выше полярного круга (сборник)

Но до этого было еще одно важное событие, в котором опять-таки оказался виноват спорт. Занимался я им с большой охотой и даже добился ощутимых успехов: получил первый разряд по лыжам и второй по гимнастике. А тренер мой, толковый человек, однажды говорит: «Учиться тебе надо, Никулин. Технические данные есть, а вот семилетки явно маловато для поступления в физкультурный институт…» В физкультурный институт я, конечно, не собирался, но учиться решил. Записался в вечернюю школу, пришел первый раз в восьмой класс и увидел там хрупкую черненькую девочку, похожую на цыганку. Оказалось, что и фамилия у нее — Цыганова. Зачастили мы с нею на каток, в кино, в клуб на танцы. Танцевать я не умел и не любил, а только сидел в уголке и наблюдал, как танцует с другими Ада Цыганова. Был вроде сторожа…

Влюбился я, можно сказать, с первого взгляда. «А вот объясниться не мог», как поется в песне. Не хватало ни слов, ни смелости. Тогда я вспомнил, что еще в пятом классе пробовал писать стихи, и даже помещал их в классной стенгазете. И тут, видимо, от избытка чувств, страсть эта снова проснулась во мне, и решил я объясниться в любви стихами. С тех пор с поэзией не расстаюсь и знаю, что никогда не расстанусь.

Перечитал сейчас стихи, посвященные своей первой любви, и хотел было их привести здесь, но стесняюсь. Тогда, конечно, они казались мне гениальными, не хуже, чем у Пушкина или Есенина, а теперь и стыдно за свою поэтическую беспомощность, и выбросить старую тетрадку не хватает сил. Кроме правды в этой тетрадке ничего нет. Но ведь голая правда еще не литература. Вот разве из более позднего…

…Встреча с девочкой состоялась. Она верно ждала меня три года и часто-часто получала солдатские письма, фотографии и стихи. Почти пять лет преданной дружбы и любви разделяли день знакомства и свадьбы…

АДА НИКУЛИНА.

Свадьбы у нас не было. Потому не было, что многое в нашей тогдашней жизни начиналось, как шутил Саша, с «не…».

После демобилизации он приехал в Воркуту, поступил работать на шахту «Капитальная» и поселился в общежитии, где жили такие же вчерашние солдаты и матросы. Первое время ребята ходили в армейской форме, только без погон. Было странно видеть, когда по утрам ватага из представителей всех родов войск отправлялась на работу. Особое внимание обращали на себя моряки: пурга, снег выше колен, а они бегут в своих «клешиках» и ленты от бескозырок — по ветру. Постепенно, от получки к получке, внешний вид новой шахтерской армии менялся: появились гражданские костюмы, шапки, пальто, валенки, сорочки, галстуки, модные в то время куртки — «москвички».

У нас с Сашей ничего не было. Зарплата маленькая: у него 1100, у меня 450. Короче говоря, после вычетов оставалось рублей 140 в нынешнем масштабе цен. Значительную часть своей получки он отсылал в деревню матери и сестре, которые жили трудно, потому что мама часто болела.

Жить нам было негде. Нас временно пустила к себе родственница, которая занимала с семьей четырнадцатиметровую комнату. Там ютились: она сама, Виктория, ее муж, двое детей и мать. Да еще мы, можно сказать, на голову…

В общем, устраивать свадьбу было негде и не на что. Когда собрались в загс, муж Виктории натянул на Сашу свое пальтишко. «Неудобно, — сказал он, — на такое торжество в шинельке…».

Мы не знали, что заявление надо подавать заранее, и пошли так, вроде в кино. Молоденькая работница загса стала длинно растолковывать существующий порядок. А пожилая ее сослуживица, видимо, старшая по должности, посмотрела на нас опытным взглядом и сказала: «Распиши их, Рая. Эти будут жить. Я вижу».

И расписали.

Из пятидесяти рублей всей нашей наличности мы уплатит пятнадцать за брачное свидетельство. А по пути домой зашли, счастливые, в магазин и на оставшиеся деньги купили бутылку шампанского за 29 рублей, банку кильки пряного посола за 3-15 (до сих пор не могу понять, почему именно понадобилась к шампанскому килька пряного посола), и буханку хлеба. На том и закончились свадебные приготовления.

Но не это было главным, ни тогда, ни позже. Саша всю жизнь сохранял стойкую неприязнь к собраниям выпивших людей, независимо от повода сборища. Он не умел пить и ненавидел спиртное. Особенно терпеть не мог рестораны. Позже, когда мы жили в достатке, и случались приглашения в ресторан, то ли со стороны друзей и знакомых, то ли приятели по работе или институту звали отметить какое-то событие и было неудобно отказаться, Саша говорил мне: «Я быстренько сбегу». И сбегал. Являлся домой даже без запаха… Никулин первый распечатал холостяцкий мир армейского общежития. Его пример оказался заразительным.

После нашей женитьбы ребята, будто по сговору, решили разделаться с вольной жизнью. Стали входить в моду комсомольские свадьбы, и общежитие почти каждый выходной напоминало растревоженный улей. Были однажды и мы на свадьбе у близкого Сашиного друга — Володи Максимова. Даже в тот день Никулин умудрился остаться трезвым. Потом целую неделю мучился над стихами, которые прочитал мне после многих переделок. Стихи назывались «Комсомольская свадьба».

А медовый месяц у нас прошел очень своеобразно. Мы долго думали: как же нам бывать наедине?.. И додумались: работать только в ночную смену. Нам, конечно, «пошли навстречу». Еще бы!

По утрам хозяева квартиры уходили на работу, дети — в садик. И день был наш. Четырнадцатиметровая квартира казалась нам царским дворцом. В ней было достаточно тепло от батарей центрального отопления, но еще теплее — от мыслей и планов будущей жизни…

Весной нам дали комнату в старом бараке. Лето прожили там прекрасно, радовались своему углу. Но с наступлением холодов стало труднее. Каждые две недели Саша привозил самосвал угля, однако нагреть нашу комнатуху не было никакой возможности, хотя печь не угасала круглосуточно. У меня создавалось впечатление, что мы взялись за непосильную задачу — обогреть улицу.

26 декабря я родила сына. Трудно передать Сашин восторг, когда он узнал об этом, а потом увидел мальчишку через окно палаты. Уж не знаю, где и за какие деньги в разгар лютой воркутинской зимы он достал букет гладиолусов, когда приехал забирать нас из родильного дома…

Все было прекрасно. Огорчала только крайняя ненадежность нашего жилья и постоянная боязнь простудить ребенка. В феврале морозы взялись за сорок. Саша сказал: рисковать здоровьем сына нельзя, надо увозить его к матери. Так и решили — уехать до наступления тепла.