Тропинки в волшебный мир

— То в прошлом, — вставил агроном, — а нынче не по нашей вине весна запоздала.

Яков Ухватов, от природы любивший поспорить с любым начальством, ходу не давал уполномоченному, тыкал ему в грудь старой овчинной рукавицей, доказывая:

— Ты то посуди, добрый человек. Землица-то ведь еще не созрела, как ее будешь пахать? Если тесто в квашне не подойдет, будет тебе баба хлебы печь, будет? Никогда! Так и настоящий крестьянин неспелую землю не будет тревожить. А кричать да махать руками мы все мастера, это нехитро. Надо суть понять. Или мы своей-то земле лиходеи?

— Ты отвяжись, дед, не путайся, без тебя разберем, — грубо оборвал старика Конев.

Но дед был не из робких.

— Как так! — вспылил он. — Меня вчера при всем честном народе Петр Кузьмич качественником в бригаду назначил, а ты доброго совета слушать не хочешь. Если ее, землю, ссильничаем, она заклекнет, и никакого росту из нее не будет. Придется потом все заново переделывать. Чуешь, к чему это клонит? Заново! Поверь моему слову. Всю жизнь на земле сижу, знаю, когда пахать и когда сеять надо.

Чтобы покончить этот никчемный спор, председатель распорядился начать пахоту. Обычно первую борозду в колхоза каждую весну по традиции проводил Семен Золотов, старейший тракторист, в первые годы коллективизации работавший еще на «Фордзон-Путиловце».

— Давай, Семен, заводи, — махнув на все рукой, невесело сказал бригадир. — Первая борозда за тобой.

— Не буду рвать машину. Мне на ней целое лето работать, — наотрез отказался тракторист. — Мы тут все дураки да лодыри, один он только работничек в хромовых штиблетах выискался. Вам бы, Михаил Ефимович, не машины рвать давать распоряжения, а урезонить его. Мы разве меньше в земле смыслим?

Проводить первую борозду поехал татарин Набиев. Работал он в бригаде лет пять. В селе уважали тракториста, однако мудреного имени его никто толком запомнить не мог, и все попросту звали его Наби.

Дед Ухватов плюнул от злобы и, шмякнув об землю перед самыми ногами председателя свой малахай, заявил:

— Никаким качественником я у вас больше одного часу не буду, а в сторожах и подавно. Не слушаете старого пахаря, сукины дети, сильничаете землю!

И, круто повернувшись, так и не подняв малахая, старик широко зашагал к селу. Ветер шевелил его седые, редко чесанные волосы. Кто-то из трактористов поднял дедов малахай и, на ходу надевая его на разгоряченную голову старика, уговаривал:

— Плюнь на все, дядя Яков. Ты думаешь, пахать начнут? Сейчас утрут нос этому кликуну и разойдутся. Нельзя же пахать…

— А я что говорю? — вдруг круто повернулся к трактористу старик. — Знамо, что нельзя. Заклекнет земля. Эх, вы! — И он снова широко зашагал к селу.

Новенький ДТ-54, блестя свежеокрашенными бортами, легко взял пятилемешный плуг. Народ потянулся за ним к Ташлинскому лесу. Плуг легко вошел в борозду. Плугарь Святой привычно заработал подъемниками.

— Давай! — крикнул Петр Кузьмич.

Все гурьбой пошли по меже за трактором. С отвалов речной волной повился блестящий, маслянисто-глянцевый чернозем. От перевернутых пластов пошел легкий, едва заметный парок. Повеяло терпким запахом свежеподнятой земли.

— Ну что? — довольный началом и своей нелегкой победой, повернулся к председателю Конев. — Не говорил ли я? Три дня назад можно было начинать, а вы слушаете какого-то выжившего из ума деда. Тоже мне, агронома нашли. Сегодня же пускайте все трактора. С обеда начинайте сев, нечего волынку тянуть…

Но метров через двадцать, в первой же еле заметной лощине, трактор забуксовал. Из-под гусениц полетели пудовые ошметки грязи, с ног до головы забрызгав щеголеватого плугаря. Один ком угодил в лицо Святому, и Мишка кубарем скатился с плуга. Трактор выл, на глазах зарываясь в землю!

— Сбавь газ, черт! — вдруг закричал Михаил Ефимович, словно тракторист мог услышать его. — Сбавь, вылетят поршни!

Трактор в какие-то две-три минуты зарылся по самый радиатор и заглох.

Из кабины выпрыгнул взбешенный Наби. Глаза его злобно горели.

— Какой дурак по такой грязи пашет? Что теперь с машиной делать? Новую машину совсем угробили, — закричал он в толпу. — Старый Ухват правильно говорил — ждать надо.

За спором не заметили, как из лесу вынырнул райкомовский газик. Из машины вышел секретарь райкома Григорий Петрович Малов, седоволосый низкорослый мужчина, старейший партийный работник района, и так же незаметно очутился в кругу спорящих.

— Здравствуйте, честной народ! — приветливо поздоровался он. — Что шумите? — И, заметив затонувший трактор, удивленно воскликнул: — Батюшки! Что же вы тут натворили? Мужики вы, хлеборобы, или кто? Да кто же по грязи пашет? Что по снегу не выехали? Где агроном? Да если бы и не зарылся трактор, все равно пахать рано. Не видите разве, что борозда вслед за плугом оплывает?

— Да это, Григорий Петрович, не наша вина, — начал оправдываться председатель, ища глазами Конева.

Но его уже среди шумевшей толпы не было. Поняв, что хватил лишку, перестарался, он вышел из толпы и, вскочив на свой мотоцикл, бойко запылил к селу.

— Держи его, смутьяна! — крикнул в шутку Семен Золотов. — Укатил!

Конев поступил хитро и тем смирил гнев. Все стали смеяться, шутить — и озлобленности как не бывало.

Григорий Петрович сам обошел поля. То и дело наклонялся, мял в морщинистых ладонях землю.

— Дня через два начинайте и пахоту, и сев. Раньше нельзя. Боронование только не затягивайте, влагу надо закрыть вовремя. Опаздываем, в области ругаются, а что же делать? — как бы оправдываясь, говорил он. — Потом наверстаем.

А дед Ухватов расстроился не на шутку. Еще час назад он шел на стан с весенним волнением и радостью. Старик улыбался солнцу, каждой вытаявшей былинке, наслаждался теплом. Сейчас же он не замечал ничего. Шагая к дому напрямик пашней и огородами, Яков Васильевич, от природы крикливый, ругался на все поле.

— Окаянные! — широко взмахивая руками, кричал он. — Опоганят землю. Поле наше, трактора и прочая техника тоже почитай что наша, а хозяин — сопляк в хромовых штиблетах! И председатель хорош! Бают, качественником будешь, Яков Васильевич. Качеству требовать хочет. Ты сначала послушай старика, что он скажет, а опосля качеству требуй! Канальи! Никаким медом-сахаром меня больше в качественники не заманите! За ваши греховодные дела хотите, чтоб я осенью перед народом ответ держал? Ни в жизнь! Выкусите!

Что ни ближе подходил дед Ухватов к своей избе, то распалялся все больше. То и дело старику вспоминались до боли обидные слова Конева: «Ты, старик, не путайся тут, без тебя разберем…»

Когда старик подходил уже к своему огороду, жена его, случившаяся в этот момент на задах, услышала, с какой воинственной руганью возвращается муж. Хорошо зная, что старик в таком возбуждении без пол-литра не обойдется, шмыгнула было к соседке. Но дед Ухватов вовремя заметил ее и остановил:

— Авдотья, погоди-ка! — и еще издали стал выкладывать ей свою обиду: — Ведь пахать выехали, мошенники! По грязи поехали, а на меня, колхозного качественника, — ноль, самый поганый ноль! Ругался, ругался — не помогло, не послушали старика, пустые головы. Давай скорее на четвертинку, терпенья больше нет. Душу ополощу от всей погани. На моей окаянной работе без этого, видно, не обойтись. К осени всю кровь, до единой капли, как есть испортят. Давай скорее. Выпью и опять пойду в бригаду ругаться. А то спортят землю, нехристи, без хлеба еще насидимся.

— Тебе бы, старому мерину, только винище глохтить да ругаться, больше занятий и нет. Все село над тобой, как над дурачком, потешается. Дьявол во плоти, вот ты кто, а не качественник!

— Дьяволом и будешь, коль тебе каждый сопляк кровь портит, и законная старуха ни малейшего понимания не имеет.

После получасовой перебранки в проулке около дома Авдотья не выдерживает и лезет в карман своей широченной юбки.

— На, дьявол, — в сердцах бросает она своему супругу скомканные деньги, — только отвяжись. Последние отдала, — как всегда, говорит она, — теперь, хоть умри, не дам, нету больше.