Суд

— Приятно, когда колбаса свежая, — сказал Сараев.

— Я беру ее только в елисеевском и всегда прошу — от нового куска, — снова наливая рюмки, пояснил Кичигин.

Сараев смотрел на него и думал: хороший он все-таки мужик, умелый на все руки и какой-то еще, черт бы его взял, уютный…

Когда Кичигин вовлек его в эти, как Сараев называл про себя, вонючие дела, ему поначалу было страшно и стыдно, но вскоре это стало проходить, и, получая черные деньги от Кичигина, он уже не чувствовал особой неловкости, покупал на эти деньги подарки жене, дочерям, внучке, проигрывал их на бегах, посещать которые его тоже пристрастил Кичигин. Он словно не ведал цены этих денег. А может, наоборот — всегда помнил, какие это деньги и что они обычной цены для него не имеют. Бывало, в правом кармане пиджака у него лежала только что полученная зарплата, в левом — деньги «черные», причем их было раза в три больше, ему же те, за которые он расписался в ведомости, были вроде дороже, их он никогда не тратил попусту и до последней копейки нес домой.

Кичигин о нем знал все и как раз вчера узнал даже то, что начальником главка он не станет — вместо давно болеющего начальника собираются назначить нынешнего директора Мирославского завода, и еще неизвестно, останется ли при нем Сараев на своем посту вечного зама, и потому Кичигин торопился, как он выражался, запахать этот клин до самой межи. Он все чаще вовлекал его в авантюры, о которых остальные сообщники не знали, и уже дошел до того, что сам начал подделывать на бумагах подписи Сараева.

Эта поездка на Каланковский завод, по расчетам Кичигина, должна сделать Сараева абсолютно послушным ему исполнителем. А то он нет-нет да позволяет себе взбрыкивать. Как было однажды вначале, когда он вдруг швырнул полученные от него деньги на пол и закричал бешеным шепотом: «Нет! Нет! С меня хватит!» Это были очень трудные для Кичигина минуты, но он все-таки сумел его сломить, заставить подобрать деньги с пола до последнего рубля, и Сараев подбирал их трясущимися руками…

Москва уже перестала гнаться за поездом, давно отлетели назад самые дальние ее окраины, и за окном вагона была густая чернота, изредка прорезаемая огоньками. Они сняли пиджаки, развязали галстуки и, полулежа на постелях, начали вторую бутылку коньяка. Сараев только чуть опьянел, и ему было чертовски приятно. Даже быстро напившийся Кичигин, ставший, как всегда, мрачным и злым, виделся ему симпатичным.

— Кузьма Аверкиевич, друг мой, вы не правы, — мягким голосом говорил Сараев. — Я прекрасно все понимаю, вполне возможно, что новый начальник главка придет со своим замом, но я на этот счет ничего предпринимать не собираюсь. Это не в моем… принципе…

— Так вас сожрут, — уже в третий раз угрюмо пробасил Кичигин, который все-таки решил предупредить Сараева о грозящей ему опасности.

— Вы бы остановились, Кузьма Аверкиевич, — по-отечески посоветовал Сараев и, изогнувшись, взял Кичигина за руку, но тот рванулся в сторону, плеснув коньяк на Сараева.

— Не учите! — крикнул он истерически.

— Да что вы? Что вы? — испугался Сараев. — Если душа требует, пейте сколько хотите. Но я помню, как было вам плохо… тогда, в гостинице «Россия»…

— Чтооо? Кому было плохо? — Кичигин даже спустил ноги на пол, наклонился над Сараевым, дыша ему в лицо терпким коньяком. — Чтобы вы знали и запомнили, плохо там было только вам, дражайший Сергей Антонович! Чего это вам пришло тогда в голову воспитывать мою даму?

— Помилуйте, ну какая же это дама? — попытался улыбнуться Сараев, вспомнив еще яснее тот скандал в ресторане, и добавил брезгливо: — Бесстыжая уличная девка и вдобавок дура набитая…

— А вы от нее схлопотали старого дурака. Хо-хо-хо! — захохотал Кичигин так громогласно, что из соседнего купе постучали в стенку.

— Давайте-ка спать, прошу вас… прошу вас…

Кичигин замахнулся ударить кулаком в стенку, Сараев перехватил его руку:

— Перестаньте! Вам опять будет стыдно… — Ему удалось усадить Кичигина на постель.

Уставясь на Сараева злыми насмешливыми глазами, тот заговорил вдруг охрипшим голосом:

— Домашний поп нашелся. Морали читать, а вы же сами, дражайший мой, уже давно все морали замарали. Ну уличная девка! Ну торгует своей честью, но вы-то кто, чтобы ее воспитывать?

Лицо Сараева выразило такой ужас, что как ни был пьян Кичигин, а понял, что переборщил, сказал устало и примирительно:

— Оставим эту тему, Сергей Антонович, раз и навсегда. Мне ведь тоже лихо… Лихо… — Он судорожно стиснул руку Сараева. — Простите меня, ради бога… — Вдруг стал расслабленно клониться на бок, упал головой на подушку и тут же стал засыпать. Сараев попытался снять с него рубашку — куда там, он тяжело перевернулся на бок лицом к стене и захрапел со стоном.

Сараев смотрел на него уже с жалостью, потому что понимал — действительно же не имеет он права говорить с Кичигиным об этом, тому же вдвойне обидно слышать его поучения, зная, что сам-то он… Тут Сараев свои размышления оборвал и стал укладываться в постель…

Поезд уже стоял у ленинградского перрона, а они, толкая друг друга в тесном купе, матеря головную боль, только одевались, проспав все на свете. Кичигин уже увидел заглядывавшего с перрона в окно их купе директора Каланковского завода, помахал ему рукой.

— Поторопимся. А то угонят поезд в депо, будет смеху… — невесело пошутил Кичигин и никак не мог попасть рукой в рукав пальто.

Когда они вышли из вагона под густо падавший мокрый снег, на перроне, кроме трех человек, встречавших их, уже никого не было. Директор Каланковского завода — краснолицый здоровяк в забеленной снегом ондатровой шапке и дубленке — почти по-военному вытянулся перед Сараевым и представил своего главного инженера, молодого человека с суровым отрешенным лицом. Третий был их шофер, он взял чемоданчик Сараева и ушел вперед.

— На ваше усмотрение предлагается программа такая, — говорил директор, когда они сквозь снегопад шли по перрону. — Сейчас едем к вам в гостиницу, там позавтракаем, а мы с главным инженером сделаем вам краткую информацию о положении дел и ответим на ваши вопросы. Вы скажете нам, что вы хотите смотреть на заводе…

— Чтобы заблаговременно все отлакировать? — весело перебил Кичигин.

— У нас лака нет, чтобы детали красить, не то что… — мгновенно ответил директор и рассмеялся гулко, на весь перрон. — Дальше. Завтра у нас пятница, и мы должны из этого дня выжать все, что можно, машина придет за вами в гостиницу в половине восьмого. Потом мы имеем два нерабочих дня, а в понедельник утром мы подведем итоги, я созову начальников цехов, бригадиров, инженерно-технический персонал, финансистов и кадровиков. Не возражаете?

— А что ж, сегодня, выходит, у нас ничего, кроме завтрака, не будет? — спросил Сараев.

Директор переглянулся с Кичигиным и сказал неуверенно:

— Если у вас есть идеи, мы к вашим услугам, но должен предупредить, сегодня у нас день политучебы и после смены все на занятиях, по крайней мере все коммунисты.

— Да нет уж, давайте, как вы наметили, — решительно вмешался Кичигин. — Кроме всего прочего, я что-то неважно себя чувствую.

Машина мчалась по Невскому, Сараев еле успевал увидеть неповторимую красоту широкого и прямого как стрела проспекта, он так давно бывал в Ленинграде, что сейчас не мог даже вспомнить, когда это было. Кичигин был здесь совсем недавно, всю дорогу расспрашивал директора о каких-то общих знакомых, и тот, почему-то смеясь, отвечал:

— Все живы-здоровы, будьте спокойны.

Машина с ходу развернулась и эффектно подкатила к дверям гостиницы «Европейской», выбежавший швейцар стал открывать дверцы машины, бормоча:

— С приездом, пожалуйста… с приездом…

— Набрались науки с иностранцами, — смеялся Кичигин, отдавая швейцару свой объемистый портфель.

Оформление не заняло и минуты, они поднялись на бельэтаж и вошли в номер, похожий на дворцовый или музейный зал, спальня была отдельно. Посреди большой комнаты стоял уже накрытый круглый стол. И тотчас появилась молоденькая, миловидная официантка. Увидев Кичигина, она непонятно заулыбалась, но тут же ее лицо стало строгим, и она вынула из кармана блокнот. Заказом завтрака занялся директор завода…