Яконур

Доклады тогда же публиковались в сборнике. В те годы, конечно, Савчук был еще молод, но потом, когда он сел на Яконуре?.. Свирский был уверен — не мог Савчук не знать об этой работе.

И все же создал свой миф о Путинцеве…

Единственное, зачем он Савчуку нужен, — это для нейтрализации Свирского.

Можно было бы в один прекрасный день ответить Савчуку — вытащить цитату и пустить ее в оборот; но Свирский не решался.

Молчал.

Так и оставалось это их общей тайной, его и Савчука…

— Что ж, ладно… Я рад, что вы согласились войти в состав комиссии.

Свирский склонил голову, демонстрируя покорность судьбе и напоминая о своей и без того большой занятости.

Тут был итог работы, потребовавшей от него много времени, энергии и связей. Он использовал почти весь резерв знакомств, своих и жены, — ее и собственных родственников, приятелей, «нужников». Создавалась комиссия — надо было действовать.

Свирским двигало ощущение, от которого ему становилось не по себе… Он отчетливо видел том документов по проблеме Яконура; их, наверняка скопился уже целый том. И все эти документы, как водится, надеты на прутья скоросшивателя… и, таким образом, все подписи на этих документах, а следовательно, все люди, решившие судьбу озера, тесно собраны вместе под плотными обложками… подшиты к яконурскому скандалу…

Он не властен был над собственной подписью!

Ответственность не лежала на нем одном, она вообще не лежала на ком-то персонально; ответственность была на некотором количестве людей и, значит, была распределена между ними; а за каждым из них стояли еще люди — их эксперты, замы… имя каждого прочно зафиксировано в огромном разбухшем томе… и никто из тех, кто собран в скоросшивателе, не в состоянии изменить свою позицию, это немыслимо ни для кого из них…

Обстоятельства складывались неважно не для одного Свирского. Но от этого не делалось спокойнее.

И надо было действовать.

Лучший способ остановить — помочь. Нашелся предлог для встречи и повод для того, чтобы сказать: «Да, все-таки дело не чужое…» Ход сработал, и когда в определенном месте в определенный момент стали вспоминать, кто специалист по Яконуру, — возник разговор, что Свирский, кажется, этим вопросом занимался; а раз занимался, следовательно, компетентен.

А когда состав комиссии определился — оказалось, что, после председателя, нет в ней фигуры более солидной, чем Свирский. Как и предвидел Свирский.

К нему и обратились с просьбой взять на себя руководство подготовкой материалов.

Свирский был удовлетворен, получив известие об этом.

К тому же, выяснилось, что и другие понимали серьезность ситуации, — в списке членов комиссии он обнаружил немало людей, с которыми у него положительно найдется общий язык.

Свирский снова оценивал происходящее — участников и обстоятельства.

Даже если в чем-то Савчук прав…

Вся махина уже запущена на полную мощность, функционирует и не может остановиться или дать задний ход, это нереально…

Что, кто-то встанет и скажет: знаете, вот я допустил ошибку… признаю свою вину… давайте-ка переделаем? Во всяком случае, никто не решится сказать это первым! Честь мундира. Голова. Кресло…

Да ничего Яконуру не будет… Если и будет, то когда еще… Что будет, когда нас не будет!..

Пока еще далеко до конца этой истории, но теперь он сможет иметь информацию о ходе дела и даже, если сложится хорошо, в какой-то степени его контролировать; а там — снимет шум, связанный со своей подписью, и забудет о ней…

— Желаю вам успеха. Прошу вас, когда работа подойдет к концу, встретиться со мной.

Еще можно было передумать, поступить иначе, вдруг взять да и сказать что-то…

Дух, живший в Свирском, поднял его тело с кресла, указал ему попрощаться и вывел его из кабинета человека с длинными, совершенно седыми волосами.

В пути Карпа настигли сомнения…

Да, все оказалось просто и ясно. Выходит, мучиться было не из-за чего. День остался незамутненным.

А ведь посмотреть, — просто на этот раз обошлось. Повезло. Образ себя, который составил себе Карп, случаем уцелел…

Ну, а если бы?.. Мог попасться иной дед… или не дед… который говорил бы о себе — и то, что он бы говорил, не было бы ложью… Что тогда?

Что тогда делать с дедом? Что делать с протоколом?

Деда можно отпустить совсем. Протокол можно порвать.

Что делать с собой?

Стал думать о брате Иване…

Сига принесли в ведре с водой. Герасим смотрел, как его подхватили руками, подняли к люку; всплеск, — и сиг поплыл в прозрачной горизонтальной трубе, от одного конца к другому, от того, где стояла Ольга, к тому, у которого был Кемирчек. Повернул; поплыл обратно. Остановился.

— Давай, браток, послужи науке, — сказал парень в тельняшке.

Накрыли тот край, где сиг стоял, халатом.

— Чтоб успокоился… — сказал второй парень.

Включили двигатель, насос погнал воду, она ровно пошла на сига постоянным потоком через множество одинаковых отверстий в левом торце трубы; сиг сначала подался назад под силой потока, потом выстроился ему навстречу, заработал, поплыл вперед.

— Так уж он привык, против течения. Яконурский, — сказал еще кто-то из ребят.

Повернули слегка рукоятку автотрансформатора — прибавили скорость потока. Сиг поработал — и сдался; отступил, уперся хвостом в сетку у правого торца; затем вовсе лег на нее плашмя, забился; вода прижимала его к сетке… Сбавили. Сиг метнулся вперед, повернул, проплыл назад, опять повернул… Прибавили. Поборолся и сдался.

— Не нравится он мне…

— Уж какого нам поймали!

Сбавили. Прибавили. Установили ему совсем небольшой поток. Когда он снова собрался лечь на сетку — щелкнули тумблером, подали на нее напряжение. Еще попробовали разные обороты: больше, меньше… Следили за сигом, подстраивали приборы, смотрели, как на ленте содержание кислорода пишется.

— Не нравится он мне, — повторил парень в тельняшке. — Придется менять. Когда всем корпусом начинает работать, — парень показал ладонью, — плохо.

Выключили мотор. Сиг поплавал, потом встал как нужно. Попробовали включиться еще раз. Прибавили. Сиг держался устойчиво.

— Нет, ничего… Это он был возбужден. Пусть входит в поток, привыкает. Утром начнем работать.

Взялись за тряпки, стали вытирать пол вагончика.

Под ярким светом лампы ходил, вился за плексом искаженный преломлением блестящий хвост, — безостановочная работа, бегун на бесконечной дистанции… Вдоль пришпиленной к стене бумажной ленты с рыбьей кардиограммой было написано шариковой ручкой: «Проверь — а у тебя не так? Инфаркт!..» Ровное гудение мотора…

— Поужинаете с нами?

Вышли в сумерках, перешли в другой вагончик.

Здесь был стол из досок — во всю длину, по сторонам — нары, на них красно-синие надувные матрацы и спальные мешки. В углу у входа — кухонное хозяйство, там распоряжалась девушка, представленная как «родственница одного из нас»; девушка сказала, что ужин будет готов через полчаса.

Кто сел за стол, кто улегся на нары поверх мешка, кто помогал варить кашу… Ольга лишь иногда спрашивала у ребят о чем-нибудь, что было бы интересно Герасиму или ей самой оказывалось не вполне ясно; время от времени Кемирчек вставлял в разговор свои замечания; Герасим молчал, слушал.

— Нет, температуру измерять сложнее… Мы вживляли термопары, так наводки большие, он же весь колеблется…

— Контакт у нас с вашим институтом может быть хороший! А если Кемирчек найдет способ использовать данные по энергетическим затратам.

— Произведенную работу замеряем, плывет-то против известного нам потока, и потери веса, расход кислорода, ну и считаем. Фантастика получается!..

— Да, места колоссальные, вот я нефритовое рубило нашел, точнехонько по руке, смастерил ведь кто-то, именно здесь поселился когда-то этот человек. Но дела тут плохи, конечно…

— Уникальный водоем, такая долина! Все это десятки миллионов лет формировалось и поддерживалось. А запасы пресной воды — они же в наше время черт знает какое богатство. Сколько у нас крупных озер? Ладожское, Байкал, Яконур, Телецкое…