Разлив Цивиля

Павел сегодня проводил с трактористами специальное занятие по установке норм высева. Когда начнется сев и трактора, переезжая с одного поля на другое, будут сеять нынче пшеницу, а завтра ячмень или овес, — Павел не успеет быть там и тут. А если тракторист будет знать, как установить норму высева той или другой культуры, — ему тогда вовсе и не обязательно дожидаться бригадира.

Гришка принес один чурбак, Элекси — второй. Павел приподнял сеялку за колесо.

— Подставляйте.

— Ого! — в один голос сказали свояки. — А тебя силенкой бог не обидел.

Они подсунули чурбаки под раму сеялки, и теперь колеса могли вращаться свободно, словно бы сеялка шла по полю. Чтобы не ошибиться при подсчете числа оборотов колеса, Павел пометил одну из спиц, привязав к ней обрывок мочала.

Подошли остальные трактористы. Но Петра Хабуса все еще не было. А без зерна как и чем установишь норму высева?

— Может, в правление, к председателю сходить, ему сказать? — предложил Элекси.

— А председателя нет, — ответил Симун. — Вчера, говорят, встал и в правлении был, да только оказалось, рановато поднялся, опять слег.

«Уж не после ли нашего разговора?» — мелькнуло у Павла, и ему стало нехорошо, будто и в самом деле это он опять уложил Трофима Матвеевича в постель.

Послали за кладовщиком подвернувшегося Васю Гайкина. А пока тот ходил на дом к Хабусу, разбрелись кто куда — в полутемном сарае было холодновато, — кто в кузницу, кто на ферму. Завидев идущего в конюховскую Саньку, Павел окликнул его и за ним следом тоже вошел в помещение. Хозяев по-прежнему еще не было, они задавали корм лошадям.

— Это конюшня твоей бригады? — спросил Павел Саньку.

Санька сначала высвободил из-под картуза свои черные кудри, затем вынул из кармана серебряный портсигар, закурил и уже только после того, как и раз и два затянулся всласть, ответил:

— Двух бригад.

— И часто приходится бывать в этой лачуге?

— Да, считай, каждый день, — еще не понимая, зачем все это нужно Павлу, отвечал Санька.

— И тебе нравится эта грязь?

— Э, это без привычки. Здесь же не ферма. Там женщины. Здесь одни мужчины. Кого, деда Сидора, что ли, заставишь мыть? Нынче вымыл, а завтра опять так же будет. И утром п вечером — никогда конца людям не бывает, — и опять густо задымил папиросой.

— Ну, а все же мыть пробовали?

— Раз в месяц, по наряду, заставляю мыть старуху Митрия.

— А ты самих заставь. Установи очередность. Хотя бы раз в три дня. А кто приходит с грязными ногами — не пускать.

— Я же не старший конюх.

— А ты считай, что это тебе партийное поручение, — Павлу хотелось как-то расшевелить парня, сбить его с безразличного тона. — Принеси из клуба какие-нибудь хорошие плакаты, картины. Пусть на этом столе лежат свежие газеты. Словом, пусть эта арестантская камера будет похожа на общественное помещение.

— Оно, конечно, если взяться… — Санька сбил картуз еще дальше на затылок, почесал за ухом.

— Я как раз о том и говорю, чтобы взяться, — улыбнулся Павел. — А еще вот о чем я тебя хотел спросить. Зачем ты обижаешь женщин, которые на фермах работают.

— Это ты насчет лошадей?.. А я не обижаю, я правильно делаю. На фермах и так работают люди не из всех бригад поровну, а почти все из моей бригады, поскольку фермы в нашем селе. С кем мне сев проводить, а за севом уборка надвигается? А наряд мне дают наравне с другими бригадами… А теперь еще и тягловую силу, коняг наших, мне надо пустить на обслуживание доярок да свинарок. Кто же и чем должен выполнять колхозную работу?

«Вот тебе и Санька во всем виноват! — вспомнил Павел вчерашний разговор в правлении колхоза. — Саньке-то, оказывается, тоже, нелегко приходится…» И сам себе словно бы наперед наказал, зарубку зарубил: никогда не суди о том ли, о другом ли сплеча да сгоряча. В любом деле старайся сначала разобраться.

Прибежал Вася Гайкин и сказал, что привел кладовщика.

— Мне тоже он нужен, — Санька поднялся с топчана вместе с Павлом. — Надо выписать овес на лошадей.

И они как вошли, так вместе и вышли из конюховской.

— …Кто вам дал право открывать? — услышали они грозный голос Петра Хабуса. — Мало ли что трактористы! А кто за сеялки отвечает? Вы, что ли? Раз поставили ко мне, сдали, значит, я и отвечаю.

— А если так — запирай свой сарай, — огрызнулся Элекси.

— Опохмелялся бы подольше — не только в сарай, в амбар бы залезли, дело-то не ждет, — это Володин голос.

Трактористы окружили Петра Хабуса. Павлу видна лишь кирзовая полевая сумка кладовщика да его черная кожаная шапка, надетая набок, из-под шапки вылезли косичкой давно не стриженные волосы.

— Здравствуйте! — громко поздоровался Павел.

Кладовщик вздрогнул от неожиданности, обернулся на голос.

— Здорово, — и зачем-то поправил шапку, подтянул ремешок сумки.

— Почему не пришел вовремя? — строго спросил Павел. — Тебя одного ждут десять человек. Опять под градусом? Ну-ка, побыстрей дай нам полога и мешки… Начнем с пшеницы, — Павел взял Хабуса за плечо и слегка подтолкнул к выходу из сарая.

— Я… я сейчас, — забормотал тот. — Я не знал, что ты здесь…

— А нас, значит, ни во что не ставит, — недобро усмехнулся Володя, — поскольку мы не начальство…

К обеду для всех сеялок была установлена норма высева отдельно по каждой культуре.

Полуденное солнце заметно припекало; Элекси с Гришкой помыли руки в натаявшей около сарая лужице.

— Если так будет припекать — через какую-нибудь неделю бугры уже и просохнуть успеют.

— Да, можно будет выезжать.

«Да, можно будет и выезжать», — вслед за Гришкой повторил про себя Павел.

Трактористы разошлись на обед, а он еще задержался на подворье.

— Вижу, не очень торопишься, — подошел к нему Хабус. — А мне как раз с тобой поговорить надо.

— Давай поговорим, — хмуро ответил Павел.

— Обедать куда пойдешь?

— Домой, куда же еще. Столовой в колхозе пока еще нет.

— Стало быть, сам же и варишь?

— А кого я заставлю варить?

— Тебе, парень, жениться надо.

— Уж не подобрал ли невесту?

Павел понимал, что весь этот разговор Хабус завел неспроста. Так оно и оказалось.

— Невесту ты и сам подберешь — девок в Сявалкасах хоть пруд пруди. Хотел хоть на один раз избавить тебя от обеденной стряпни. Айда ко мне, — и, как бы заранее боясь, что Павел может отказаться, добавил: — Виссарион Маркович не чуждался меня. Хороший был человек!..

На вид, на первый взгляд Петр кажется этаким мужичком-простачком. Но все село знает, как не прост этот мужичок. Все село знает, что кладовщик пьянствует. Но вот, поди ж ты, и кладовщиком работает много лет, и даже в правление избран. Уж наверное Трофиму Матвеевичу, если и не все, то многое известно о кладовщике, однако же он почему-то терпит его. Говорят, при недостачах зерна на собраниях многие кричат: «Усохло, списать!» Кричат, понятное дело, те, кто многим ли, малым, но попользовался от кладовщика: с одним он выпил, другому зерна из-под полы отпустил… Про Виссариона Марковича вспомнил. Да и в самом деле они с ним были вроде бы в дружбе. Неужели и Виссар принимал участие в его темных делах? Вряд ли. А узнать — как узнаешь? Пойти к нему на обед? Но за один раз, даже если обед будет и с выпивкой, — в первый раз даже и хмельной Петр Хабус ничего такого тебе не расскажет. А люди, конечно, увидят, люди про себя рассудят: не успел стать парторгом, а уж Петру Хабусу продался…

— Спасибо, Петр Васильевич. Пойду домой… А выпивать с утра пораньше воздерживайся. Вон сколько всяких дел. Горох еще повторно не пропустил, а ведь давно бы следовало закончить.

— Трофим Матвеевич болен, некому наряда на людей дать. Но ты не беспокойся. К севу все будет сделано. И выпивкой тоже не попрекай. У кого горло наоборот? Не пьет только тот, у кого не на что пить или кому не подносят. Тем более наше сельское дело: хочешь пиво вари, хочешь самогонку гони, — Хабус засмеялся.

Павел не принял шутки.

— Наряд на людей даст и Санька, бригадир. Но сказать об этом должен ты сам. Дитя не плачет, мать не разумеет… Пока.