Одиночество

— А нас, — заикаясь и отводя глаза вбок, спросил Лешка, — тоже в чан?

— Зачем? Вы, как котята слепые, тычетесь мордами, да все в угол попадаете. Так-то оно! — И прибавил: — Ну, Леша, потолковали, и хватит. Ты скажи, ваших нет близко?

— Никого. Ты держи на Молчановский хутор, там чисто.

Братья вошли в избу, подпоясались, оправили оружие. Лешка, покраснев, вынул из галифе «смит». Листрат заметил:

— Ах ты, ворюга! Видала, мать, урод-то твой меня боялся, револьвер в кармане держал.

Лешка деланно засмеялся:

— Кто вас знает! Болтают: обещаете не трогать, кто сдается, а сами раз-два — да к стенке. Верь вам!

— А ты приезжай, — прищурился Листрат. — Может, и наврали насчет стенки.

Лешка усмехнулся.

— Тоже уговорщик! Я свою дорожку знаю.

— Эх ты, щенок! — усмехнулся Листрат. — Всякие дорожки, Леша, бывают: иные прямые, иные кривые… Ну, поехали! Прощай, маманя, прощай, Леня! В бою встретимся, не серчай. В бою голова горячая, кровь родную не чует. — Листрат улыбнулся, а в мыслях мелькнуло: «Молодой, сукин кот, пропадет ни за грош».

Мать стояла на пороге и смотрела, как белые хлопья снега закрывали от нее сынов.

Братья доехали до речки, кивнули друг другу и разъехались.

У Лешки екнуло сердце, и к горлу подступил шершавый комок. Он ехал медленно, тяжело вздыхая, думая о встрече с братом, и чувствовал, будто что-то лопнуло у него внутри.

Потом вспомнил о Петре Ивановиче. Он привык к его окрикам и суровости как к чему-то обязательному и неотвратимому. Но вот мать рассказала о мукé, и в сердце Лешки шевельнулось злое чувство.

Потом припомнилось Лешке, как он ушел к Антонову. До сих пор Лешка не думал об этом, как-то ни к чему было, да и казалось ему, что так и надо, ведь в семью Петра Ивановича он пришел мальчишкой, с семи лет батрачил у Сторожева. А когда тот пошел к Антонову, когда увел племянников и друзей, пошел за ними и Лешка, а почему — он и не хотел разбираться. Сейчас ему противно было думать об этом, но из головы не выходили колючие слова Листрата.

— Вот черт, — сказал он с досадой, — тоже дернуло встретиться!

Лешка обернулся. Далеко сбоку виднелся Листрат, он направлялся к Молчановскому хутору. Лешка привстал на стремена и заметил: Листрат слез с лошади и копошится у седла; постояв в раздумье, он махнул рукой и, взяв под уздцы жеребца, медленно пошел дальше.

«Оборвалось, что ли, у него что?» — подумал Лешка и хотел было догнать брата, но заметил вдали всадников и узнал свой отряд. Впереди на пегой кобыле скакал Сторожев.

«Листратку догоняют, — мелькнула тревожная мысль у Лешки, — убьют Листратку».

Он дал кобыле шпоры и помчался навстречу отряду.

Сторожев осадил кобылу, посмотрел на Лешку, пожевал губами.

— Чего шатаешься?

— Я же отпросился, — буркнул Лешка. — Чего лаешься?

Сторожев тяжело и порывисто дышал. От лошадей шел пар, ехали быстро, видимо торопились. Вохровцы, обрадовавшись остановке, закурили и наблюдали за Лешкой.

— Листратка в селе был? — спросил Сторожев.

«Вот оно!» — пронеслось в мыслях, и вдруг, точно окаменев, Лешка ответил:

— Был. У матери был.

— И ты тоже?

— И я.

— Та-ак, Алексей Григорьевич. С братцем, значит, повидались. Расставались, целовались?..

— Что же мне с ним в избе, что ли, стреляться? И так еле держится, — повторил Лешка Листратовы слова. — Довоевались, мать-перемать, мать…

Сторожев испытующе посмотрел на Лешку, но тот спокойно сидел в седле, перебирая поводья.

— Куда он поехал? — как бы невзначай обронил Петр Иванович.

— Листратка-то? Он к Грязному поехал.

«Не врет!» — решил Сторожев и торопливо приказал:

— Ну, вали, ребята, на Грязное, может, поймаете воробья. А я в село заеду. И ты со мной, Лешка, поедешь, негоже тебе за братом гоняться.

Ехали молча. Лешка мысленно видел Листрата, медленно ведущего жеребца.

Петр Иванович обернулся к Лешке.

— Жива мать-то? Все хрипит? Когда должок отдаст? Ты поторопи.

Лешка промолчал.

— Слышь, тебе говорю. Все вы на долги падки, а как отдавать — жметесь!

— Что ты, разбогатеешь, что ли? — грубо пробормотал Лешка.

— Что ты сказал? — переспросил Сторожев и остановил лошадь.

Лешка обогнал Сторожева и повернулся к нему лицом.

Вдали удалялся на рысях отряд; его застилала снежная пелена.

— То и сказал, — взорвался Лешка, — жаден ты очень! Нечего над старухой издеваться. Пожалеть человека надо.

— Пожалей вас, собак, — вспыхнул Сторожев, и левая щека его дернулась, — вы нам головы снимете! Пожалели вас в семнадцатом году, да вот теперь никак не разделаемся!

Он дрожащими пальцами полез в карман, достал кисет, свернул цигарку, закурил и, глубоко вдохнув дым, окончил:

— Вашего брата не жалеть, а учить надо!

— Кто это вас выбрал в учителя? — Лешка задохнулся. — Учитель… Таких учителей красные к стенке десятками ставят, чтоб не учили.

Сторожев охнул и выронил цигарку. Рот его свело судорогой.

— Ах ты, сволочь! — рявкнул он. — Наслушался братца! Мало тебя били, получи еще.

Он взмахнул плеткой и огрел ею Лешку по лицу сверху вниз. Потом, подобрав поводья, тронул кобылу и через плечо бросил:

— Умней будешь, сукин сын, Сеченый!

«Сеченый, — промелькнуло в мыслях у Лешки. — „Сеченый, Сеченый! — вспомнил он крики мальчишек. — …Сеченый, э-э-э, Сеченый!“»

Лешка, еще не остывший от возбуждения, поглядел вслед Сторожеву и подумал: «Один на один, трахну — и конец ему».

Но возбуждение внезапно прошло. Лешка почувствовал, что ему стало легко и свободно, а то, что так мучило его, разрешилось очень просто и, главное, очень скоро.

— Подлюга, — пробормотал он, размазывая по лицу кровь, — ишь ты, как крепко стеганул. Тяжелая рука какая!

Поздно вечером у Молчановского хутора Лешка нагнал Листрата.

— Ну? — Листрат заметил на лице брата багровую полосу и все понял.

— Поедем, — глухо отозвался Лешка. — Сдаюсь.

Над седым туманом пробивалась утренняя тусклая заря, когда Лешка и Листрат увидели вдали силуэт элеватора. Он подмигивал им красным глазом, показывая дорогу к близкому и желанному отдыху.

Лешка молча ехал впереди Листрата. Листрат крутил белокурый ус.

— Не боишься?

— Нет, — просто ответил Лешка, — один конец!

— Как же это ты его не убил? Я бы не выдержал. Ты что, пожалел его, что ли?

Лешка поравнялся с Листратом.

— Мне, Листратка, в спину ему не хотелось стрелять. Я его поймать хочу. В глаза ему погляжу и застрелю. Мне ему в глаза охота поглядеть, когда он подыхать будет.

И вот элеватор совсем близко.

Лешка остановил кобылу, снял шапку, карабин, револьвер и отдал Листрату.

— Держи, — сказал он надтреснутым голосом и добавил — Ты, Листратка, мне руки свяжи. Христом-богом молю. Свяжи, а то боюсь — назад поверну…

Листрат увидел серьезные, умоляющие глаза брата, вынул из кармана запасной ремень к седельной справе и крепко связал за спиной руки брата.

— Готово, — ухмыльнулся он, — поехали.

Глава шестая

Однажды утром — было это в начале февраля — Фрол Петрович сказал Наташе, что идет к вдовой сестре в Грязное помочь по хозяйству, может быть, задержится, наказал блюсти дом, ребятишек Андрея Андреевича не бросать на произвол судьбы, прилежно ухаживать за оставленной красными кобылой. Потом посидел, помолчал, отвесил три поклона в сторону божницы, захватил узелок с хлебом и тремя луковицами и ушел.

Обходя села, лощинами и малоезжеными дорогами он пробирался в Токаревку к Листрату. Коммунистический отряд прочно укрепился на старом месте.

Сашка Чикин встретил Фрола Петровича около станции, привел в штаб — он помещался в теплушке. У телефона сидел Никита Семенович, в углу на нарах лежал Федька.

Фрол Петрович снял шапку, поискал икону.