Изгнание из рая

— Так у вас же хозяйство, а меня терзают неизвестно и за что! Сплошные наветы!

— Вот ты и поставь на сессии вопрос о клеветниках.

И трубка — щелк! — и уже ты не поймаешь Зиньку Федоровну ни сегодня, ни в «обозримом будущем».

Но тут появилась великая спасательная сила в лице Свиридона Карповича.

— Ну, что тут у тебя, говорится-молвится?

Гриша рассказал обо всем. И о козах, и о Недайкаше из сельхозинститута, и про демографию, и про гусиную комиссию, которая налетела и крыльев не намочила.

Вновьизбрать долго молчал и мудро щурился. Потом поставил наводящий вопрос:

— И как оно — без подписей все это?

— Подпись всюду одинаковая: Шпугутькало.

— Сычик, значится.

Гриша не понял.

— Что вы сказали, Свиридон Карпович?

— Пугутькало — это сычик. Мелкий такой, говорится-молвится, неважнецкий сыч. Из тех, которые смерть предвещают. А еще там что?

— Я не допытывался. Но, кажется, всюду заканчивается такими словами: «По всему району поползли нездоровые слухи и трудовые массы всколыхнулись и возмутились».

— Ага, всколыхнулись… А я уже давно думаю: что-то оно не так. Как построили новое село, что-то мне не дает покоя, а что именно — никак не пойму. И только теперь понял: анонимок не было! А теперь ты мне камень с души снял.

— Свиридон Карпович! — испуганно воскликнул Гриша. — Что вы такое говорите? Разве можно радоваться, когда?..

— Постой, постой, Гриша, кажется-видится. Ты еще молод, не знаешь людей. Раньше как оно было? Бывали заявления, жалобы, случались и наветы. У того болит, у того чешется, а тот сам не знает, чего ему хочется. И все знай жалуются, жалуются… Когда выросла грамотность, появились и анонимки. Ты ведь знаешь, что грамотность способна творить чудеса. Но все это изредка. Процент нормальный. И когда в новом селе все вдруг затихло, я встревожился. И оказывается, справедливо встревожился! Ибо все, о чем ты мне рассказываешь, что это такое? Это — словно чума, грипп «Гонконг» или империалист какой-нибудь поселился в Веселоярске, а ты молчишь!

— Ну, я думал, что как-нибудь и сам…

— Ага, сам. А про коллективизм будем писать только в газетах? Тебя же проверяло всегда сколько людей? Два, три, а то и больше? Вот и тебе не одному нужно было беседовать с ними, а вместе с нашими людьми. Есть у нас свой народный контроль? Есть. Вот и приглашай их вместе с собой. И я пойду и встану и скажу, кажется-видится. Коллективный ответ. Пусть попробуют опровергнуть. И никогда не надо оправдываться, если не имеешь провинностей за душой. Оправдываться перед негодяями — все равно что просить у скупого деньги взаймы. А теперь еще одно. На тебя нападают, а ты?

— Ну, что я? Терплю и молчу.

— Почему же молчишь? С институтом как? Мы тебя рекомендовали? Рекомендовали. Мы заинтересованы, чтобы ты получил высшее образование? Заинтересованы. Имеешь ты на это право? Имеешь и заработал его самоотверженным трудом. Так кто же может чинить тебе преграды? Как его фамилия?

— Недайкаша.

— Так. Запомним. А теперь знаешь, что сделай? Пойди на почту к Гальке Сергеевне, купи сто восемьдесят пять открыток (это, чтобы на полгода хватило) и каждый день отправляй в сельхозинститут и пиши: «Товарищ Недайкаша, как там мой вопрос?» И больше ничего. А мы посмотрим, что этот бюрократ отпишет. А что касается всех этих проверяльщиков… Зря ты их на себя брал.

— Так на меня же только и шли.

— Хоть и на тебя, а ты должен был, говорится-молвится, позвать на помощь. Объяснения ты как давал?

— Да как? Спрашивали — отвечал.

— Словесно?

— Словесно.

— А надо в письменной форме. Великое дело — документ! Когда есть документ, тогда рано или поздно увидят, кто глупый, а кто умный, кто негодяй, а кто честный человек. Что там на тебя снова свалилось?

— Какая-то гусиная комиссия.

— Видел ее?

— Еще нет.

— Увидишь — не разводи разговоров, а говори, что все им представишь в письменной форме.

— Да я же и не умею…

— Учись, говорится-молвится. Надо уметь отбиваться. А иначе что? Мухи слетятся в табуны и загрызут. Муравьи повыползают из всех нор и не дадут дохнуть. Блохи повыскакивают из собачьей шерсти и выпьют кровь до капельки. А ты стой и не шевелись, кажется-видится?

Гриша поблагодарил Свиридона Карповича за науку, а сам с горечью думал: почему это именно я должен решать все эти проблемы, когда мне надо укреплять свою семью и быть достойным Дашуньки, когда мне еще не исполнилось и тридцати лет, а тем временем, как утверждает наука, именно в этот период я должен укреплять свой организм для новых трудовых успехов, битв и побед.

С такими мыслями Гриша направился к тетке Наталке, где завтракала авторитетная комиссия, лакомясь пирожками с творогом и сметаной такой густой, что в ней бесследно утонули бы все печали мира, а что касается поджигателей войны, то ни один из них даже не тявкнул бы.

Комиссия была такая: красивая девушка, похожая на ту, разрисованную заврайфинотделом, будто родная сестра, и бородатый коричневый мужчина, в коричневых же длинных трусах (наверное, шорты?) и невидимой на его коричневом, заросшем густой щетиной торсе сетке, которая, скорее всего, годилась бы для ловли щук после нереста, а не для такого уважаемого туловища.

Комиссия как раз доедала пирожки со сметаной, девушка уже вытирала губы, а голый мужчина торопливо проглатывал последний пирожок.

— Извините, что помешал, — сказал Гриша. — Здравствуйте, я председатель сельсовета Левенец.

Девушка вскочила из-за стола, присела, словно бы кланяясь, покраснела, как мальвы за окном, прошептала:

— Очень приятно, Таисия Никитична.

— Вы ее не слушайте, — доглатывая последний пирожок, сказал голый мужчина. — Таисию Никитичну бросили на эту проверку только потому, что у Татьяны Юрьевны зять избил дочь и Татьяна Юрьевна не смогла… А если бы она сюда, то… Она — такой боец, что никто с нею не сможет сравниться никогда! Я вам скажу откровенно, что лично я — по кулинарии. Специализировался по петушиным гребешкам и куриным пупкам. У меня в Хмельницкой области был повар, который так готовил куриные пупы, что на них съезжались со всего региона. Ну, теперь понастроили птицефабрик, и уже никого не волнует ни петушиный гребень, ни куриный пупок. Но зато остался свиной хвостик. Пробовали когда-нибудь? А приходило кому-нибудь в голову: фабрика копченых свиных хвостиков? Грандиозная штука! А есть еще вещь и вовсе уникальная! Ни в каких словарях, ни в энциклопедиях… Овечья гляганка [12]. Слыхали? Теперь есть ацидофилин, кефир, йогурт, но это все не то. Нет в нем ни той силы, ни первобытной загадочности, которой отличается створоженное молоко. Вопросик уже и не для Министерства мясо-молочной промышленности, а для всего нашего нервного времени.

Гриша вспомнил, что у бабушки Левенчихи за божницей всегда спрятана засушенная на палочке овечья гляганка. Опустишь в кипящее молоко — и оно становится плотным — аж скрипит. Но какое дело этому голому человеку до бабушкиной гляганки?

— Что-то я вас не пойму, — сказал Гриша.

— Вы извините, пожалуйста, — краснея, сказала Таисия Никитична (Гриша предпочитал бы называть ее просто Тайкой, уж больно напоминала она румяное райское яблочко), — мы прибыли к вам с целью… чтобы… для того…

— В отношении гусей? — пришел им на помощь Гриша.

— Именно так.

— Ну что же? Гуси — это в самом деле в ведении сельского Совета, а не колхоза. Тут вы не ошиблись. Колхоз теперь занимается только тем, что индустриализуется. А гуси не индустриализуются, хоть ты их режь. Курица? Пожалуйста. Утка? Сколько хочешь. Их мы смогли засунуть в комплексы, птицефабрики. А гусь так и остался только в личных хозяйствах. Он не индустриализуется, как, к примеру, и бараны.

— По баранам будет другая комиссия, — заметил голый мужчина. — А мы только по гусям.

— Еще и по баранам будет? — встрепенулся Гриша. — Приготовим отпор! А что же интересует вас в гусином вопросе?