Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)

— Вася! Скорее за врачом. Немедленно.

Юрий Андреевич открыл глаза, прохрипел:

— Не надо. Сейчас пройдет.

Втроем они подняли его и перенесли на кровать.

Христофорову роль отравленного понравилась:

— Жжет все внутри… Мочи нет, как жжет.

Зойка опять заговорила о враче. Христофоров нашел ее руку, погладил, сказал ласково:

— Спасибо, доченька! Не надо, пройдет. Ты пришла, и мне уже полегче.

Зойка поцеловала колючую щеку, припала к нему на грудь:

— Лежи, папа, спокойно.

— А это кто? Вася, что ли?

— Я, Юрий Андреевич.

— Сядь поближе. Вот так, хорошо. Погорячился я, девочка моя. Маша! И ты сюда иди. Хорошо. Вся семья в сборе. Своя семья. Все родные.

Юрий Андреевич всплакнул от умиления. Зойка крохотным платочком вытерла ему слезы.

…Долго сидели без света, сумерничали. Зойке и Васе свет был бы только помехой, им и так все было видно — где у милой глаза, где рука. И в темноте можно было опереться на плечо любимого.

Вспомнили всякие истории, рассказали о сегодняшней прогулке, о том, как Лыков уснул на берегу с удочкой, а ребята над ним подшутили, привязали к крючку банку со шпротами. Юрий Андреевич начал даже слегка похохатывать, особенно когда Вася рассказал, как ребята облапошили директора завода фруктовых и слабоалкогольных напитков Сизова, подсунув ему нарзану…

Все рассказали — кто призы за танцы получил, кто в литературную викторину больше очков набрал. Оказалось, что победил, конечно, Вася. Только об одном ни словом не обмолвились — о посещении загса.

Марья Павловна неожиданно спросила:

— Показали бы свидетельство?

— Какое?

— Ладно уж притворяться.

Пришлось сознаться. Пришлось включить свет. Пришлось показать свидетельство, Юрий Андреевич посмотрел, помолчал.

— Значит, ты теперь Каблукова. Ну что ж, так тому, видно, и быть. Поздравляю!

И, совсем повеселев, обратился к жене:

— Накрой, Маша, на стол. По такому поводу не выпить — незамолимый грех, Там у нас есть чего-нибудь?

— Найдется. Зоенька! Спрыгни в погреб. Достань грибочков, огурчиков. Сметаны там в белом горшочке.

Юрий Андреевич взволновался:

— Что ты, Маша, в такой день дочку гоняешь. Сама сходи!

Но Зойка уже вскочила, схватила блюдо для огурцов и мисочку под грибочки.

— Вася! Пошли.

Марья Павловна расставляла тарелки, нарезала хлеб, приговаривая:

— Ну вот и слава богу. А с тобой, Жора, я потом серьезно поговорю.

Но Христофорову было не до жены. Он прислушивался:

— Ну что Они там делают? — с тоской спросил он, — Я же просил тебя: «Не посылай!»

— Что делают? Известно что — целуются…

Крышка люка была поднята, и Зойку это очень удивило:

— Отец позабыл. Мама всегда закрывает. Ты, Вася, постой наверху.

Зойка включила в яме свет. Вася сейчас же спустился по лесенке. Марья Павловна оказалась права: молодой муж обнял жену, поцеловал.

— Подержи лучше миску, — отбивалась Зойка. — Ну, уж и попадет папе от мамы! Ты смотри, снег как опустился. Это потому, что крышка была открыта,

Вася увидел кусок клеенки из-под снега, потянул его.

— Что это такое?

— Не знаю. Наверно, когда снег набивали.

Вася потянул клеенку сильнее. Она затрещала,

— Тут что-то закопано.

Он вытащил из снега сверток, поднял его.

— Интересно, Зойка!

Но Зойка уже сама увидела. Из свертка падали на снег толстые, тяжелые пачки денег.

Молодые супруги, как по команде, выскочили из ямы.

— Видела?!

— Тысяч сто, не меньше.

Вася присвистнул:

— Сказала! В одной пачке тысяч сто, а их там! Видела? Откуда у него столько?

— А ты думаешь — это его?

— Чье же?

— Где же он взял?

— Не знаю.

— Я боюсь…

— Стой тут. Я спущусь.

— Не ходи, не надо! Я боюсь!

— Пойдем вместе.

Они спустились в яму. Пачки лежали кучкой. Одна отлетела в угол, устроилась у подножья большой кадушки с капустой.

— Сто тысяч? Тут миллиона три! Отделение Госбанка.

Вася уложил пачки в клеенку, но закопать не успел, послышался голос Марьи Павловны:

— Дети! Скоро вы?

— Идем, мама!

Они торопливо выскочили из ямы, погасили свет. Пока Зойка запирала дверь, Вася шутил с тещей:

— Чуть не угорели в погребе. Угорела барыня в нетопленной хате.

Юрий Андреевич стоял в дверном проеме, как в траурной раме, и в этом было что-то зловещее. Тревожно смотрел на молодых: «Слава богу, все в порядке. Ишь как Зойка растрепалась, щеки горят. Видно, и впрямь целовались».

Бодро разлил по рюмкам вино, провозгласил:

— Живите хорошо, ребята.

И не удержался от поучений:

— Вот мы с матерью сколько прожили! Хорошо прожили, стыдиться нам нечего.

Вася и Зойка переглянулись. У Юрия Андреевича опять екнуло сердце: «Чего это они?»

Выпили. Христофоров привычно похвалил грузди:

— Хороши! И как ты их, мать, только сберегаешь?

Счастливая, что все, кажется, обошлось по-хорошему, Марья Павловна простила мужу обиды и, как всегда, со смехом ответила:

— Слово я такое знаю. Вы только подумайте, Вася, сама я с юга, у нас там грибов и в помине нет, а научилась, как будто всю жизнь в Краюхе прожила.

Христофоров несколько раз посмотрел на ключи от погреба, висевшие на законном их месте. Неожиданно для себя спросил дочь:

— Хорошо погреб заперла?

Зойка совершенно спокойно ответила:

— Хорошо. А что?

— На днях у Мочаловых очистили. Поросенка они накануне зарезали — одну голову оставили.

Вася успокаивающе пошутил:

— Ваши кадушки не унесут. Надорвутся…

Посоветовались, где Васе ночевать: здесь, или идти домой. Он был бы рад остаться, но Юрий Андреевич запротестовал:

— Родителям не сказал? Иди домой. Яков Михайлович с Еленой Сергеевной на нас обидятся. Скажут: «Украли сына!»

Зойка вышла проводить Васю до калитки. Юрий Андреевич слышал, как она сказала матери:

— Я, мама, в чулане лягу. Душно дома.

И еще Христофоров слышал, как молодые стояли у крыльца, шептались. Потом хлопнула калитка, скрипнула дверь чулана.

В доме стояла тишина.

Юрий Андреевич проснулся словно от толчка. Первой мыслью было: «Надо сходить в погреб, посмотреть». Потом его чуткий слух уловил какую-то подозрительную возню. Он вышел в кухню и даже не удивился, увидев, что ключей от погреба на гвозде нет.

«Ах подлец!» Христофоров торопливо натянул пижамные брюки, всунул ноги в тапочки и, стараясь не скрипнуть дверью, крадучись, подошел к погребу — замка на дверях тоже не было. «Что мне делать с ним? Что?» Его охватила острая, тоскливая ненависть. Он с трудом сдержал злые, бранные слова.

Из ямы доносился шепот:

— Заверни получше.

— Не мешай… Им тут не долго лежать…

Юрий Андреевич рванул дверку и спрыгнул в яму.

Зойка заплакала, закрыв руками лицо. Василий стоял на коленях, собирая пачки денег.

— Положи! — злым шепотом приказал Христофоров.

Василий бросил деньги и выпрямился.

— Зойка! Пошли…

Зойка не могла сказать ни слова, она только замахала руками.

— Идем, Зоя…

Василий не договорил. Юрий Андреевич со всей силой ударил зятя в. подбородок, схватил за брючный ремень и повалил на кадушки…

— Я тебе, сволочь! Гадина! Я тебе покажу…

Он был страшен, разъяренный председатель «Тонапа». Только об одном он не забыл — об осторожности — и произносил гадкие, мерзкие слова шепотом. Он плевался, хрипел, царапал Василию лицо. Зойка хватала его за руки, но он ударил и ее.

Зойка дико закричала:

— Мама!

Сверху раздался спокойный голос:

— Граждане! Что это у вас происходит? Может, подниметесь наружу? Здесь вам будет сподручнее.

Над ямой склонилась голова в бело-красной милицейской фуражке.

— Поднимайтесь, граждане, поднимайтесь. Гражданин Христофоров тут проживаем? Вы будете? Разрешите предъявить вам ордерок. Шаповалов, закрой калитку.