Рассвет над морем

Зеркало бухты было неподвижно, — казалось, оно застыло, как стекло.

Только моторный бот начальника порта суетливо метался туда и сюда — от причала к причалу, от мола к молу, за волнорез и обратно. Начальнику порта самому пришлось взяться за штурвал — портовые мотористы тоже бастовали.

Тишина стояла над портом, тишина нависла над городом. И только ревуны на Фонтане, за монастырем, у выхода из бухты, неумолчно ревели, точно возвещая шторм. Но ждать шторма не было оснований, море едва колыхалось, стояла на диво тихая погода. Чайки садились на воду.

На Большом рейде, как и вчера, как и позавчера, поднимались в небо четыре дыма. Это застыли на якорях два французских и два английских корабля. Они стояли здесь уже не первый день и не гасили топок, но и к пристани не приближались. Они ждали прибытия всей эскадры. Это были только квартирьеры будущей оккупационной армии.

Квартирмейстеры интервентов сошли на берег и готовили казармы. Но сегодня и казарменные корпуса не ремонтировались: каменщики, штукатуры, плотники на работу не вышли — всеобщая забастовка!

Условия забастовки были такие: освобождение из тюрьмы политических заключенных, свобода собраний и слова, легализация Совета рабочих депутатов.

Руководил стачкой Центропроф, который объединял все профсоюзы, кооперативные общества, а также и некоторые группы неорганизованных трудящихся «индивидуальной квалификации» — ремесленников, мастеровых, рыбаков. В совете Центропрофа представлены были все партии: большевики, меньшевики, эсеры, анархисты, бундовцы, поалей-цион [25]. Большевистская фракция внесла предложение о стачке и собрала большинство голосов, потому что идея саботажа, идея сопротивления монархистской гетманской власти была жива и среди инертной части профсоюзных масс, еще пребывавших под влиянием эсеров и анархистов. Представители большевистской партии, бывшей вне закона, а значит, и на нелегальном положении, вышли из подполья и явились на заседание совета профсоюзов. Возглавлял большевистскую фракцию по поручению подпольного областкома матрос Иван Голубничий.

Матрос Иван Голубничий собственноручно и водрузил над входом в помещение Центропрофа красный флаг.

Однако меньшевики немедленно же созвали межфракционное совещание представителей партий и поставили вопрос о флаге на обсуждение. Меньшевики доказывали, что поднятие красного флага — знамени революции — может быть расценено существующей властью как попытка политического переворота, то есть как сигнал к захвату власти в городе. К этому — к политическому перевороту и к власти — по мнению меньшевиков, трудящиеся России и Украины еще не были готовы. Кроме того, в случае, если бы стачка закончилась победой трудящихся и все требования бастующих были бы приняты, удовлетворение третьего пункта требований — легализация Совета рабочих депутатов — фактически означало бы провозглашение в городе советской власти. На это меньшевики, а за ними и эсеры, анархисты, бундовцы и поалей-цион пойти никак не могли.

Большевики, отстаивавшие красное знамя над стачкой, были теперь в меньшинстве. Флаг был снят.

Снял его собственноручно председатель межфракционного совещания партии меньшевик Градов-Матвеев.

Иван Голубничий запросил подпольный областком — как же быть?

Связь с областкомом осуществлялась путем «живой веревочки»: десять моревинтовцев-комсомольцев под командой Коли Столярова беспрерывно циркулировали эстафетой между помещением Центропрофа и конспиративной квартирой областкома.

Где располагалась во время забастовки конспиративная квартира областкома, не было известно никому. Адрес ее знал только Коля Столяров, бывший последним узелком веревочки.

Конспиративная явка областкома на время забастовки — для руководства большевистскими тройками в бастующих коллективах — была устроена на Товарной станции. Железная дорога не бастовала, и это создавало особо выгодные условия для концентрации здесь конспиративных связных. Со всех концов города, со всех заводов прибывали сюда связные от троек, и отсюда — из конторы дежурного паровозных бригад, где выписывались наряды машинистам, помощникам и кочегарам на очередные рейсы, — связные разносили указания во все концы города. Сюда и направился Коля Столяров.

В дежурке паровозных бригад Одессы-Товарной работал в этот день старый машинист Куропатенко — большевик, член областкома. Машинист Куропатенко еще в прошлом году, после аварии и контузии, вышел на пенсию, на паровозе уже не ездил и перешел на скромную работу конторщика. Но из уважения к долголетней работе на паровозе никто и не отважился бы никогда обратиться к старому Куропатенко как к «конторщику»: старика Куропатенко все по-прежнему с уважением называли не иначе как «машинист» или «механик».

У машиниста Куропатенко как раз сегодня случились гости из деревни — кум с племянницей. Работы у дежурного паровозных бригад не выше головы — только выписать наряд, отправить мальчишку-посыльного с нарядом за машинистом, помощником и кочегаром и взять расписку от машиниста, помощника и кочегара на корешке наряда, когда бригада уже явится по вызову на назначенный час. Поэтому кум с племянницей пришли вместе с машинистом Куропатенко, сидели с ним в его конторке и между делом — от одного наряда до другого — чесали языки, перебирая свои семейные дела, обмениваясь замечаниями о видах на урожай в этом году. В дежурку машинистов то входили, то выходили мальчишки-посыльные, вызванные машинисты, помощники и кочегары или члены их семей, с «сундучками» к поезду — и связные от троек среди них были совсем незаметны.

«Кумом» был Александр Столяров; ему областком поручил руководить большевистскими тройками на бастующих предприятиях и держать в руках все подпольные нити забастовки, увязывая их с деятельностью большевистской фракции в легальном Центропрофе. «Племянницей» «кума» была Галя: на время стачки областком выделил ее в помощь Александру Столярову. Столяров, Куропатенко и Галя Мирошниченко составляли руководящую тройку стачечного большевистского центра.

— Передай Голубничему, — сказал Александр Столяров Коле Столярову, — что над помещением меньшевистского Центропрофа красный флаг может и не развеваться. Но пусть знают меньшевистские заводилы из Центропрофа: хотят они этого или не хотят, а будет сегодня же реять над всеми бастующими предприятиями красное знамя пролетарской солидарности.

Затем Александр Столяров обратился к Гале:

— Галя! Тебе придется это взять на себя. Коля со своими моревинтиками тебе поможет.

Галя с Колей Столяровым вышли. Коля «пошел по веревочке», а Галя поспешно двинулась по направлению к Николаевскому бульвару.

На долю Сашка Птахи выпало в это утро немало волнений.

От Коли Столярова, связывавшего его с большевистским подпольем, он не получил вчера специальных, на случай забастовки, инструкций: Коля Столяров на комсомольскую явку не пришел, он был спешно поставлен на связь с большевистским стачечным центром. И связной второй линии областной связи Сашко Птаха не знал теперь — что же ему делать?

Как и всегда, Сашко должен был явиться на свое место — на Николаевском бульваре у памятника дюку — и сообщать по паролю второй линии адрес связного первой линии; теперь это было не кафе Фанкони на Екатерининской, а кабачок «Не рыдай» на Приморской, против Арбузной гавани. Но сегодня Сашко никак не мог усесться на свое место и чистить сапоги. Ведь в таком случае он станет штрейкбрехером? Однако если он не сядет на свое место и не будет чистить сапоги, то… приехавший в город подпольщик не попадет на первую линию связи и не получит явки…

Как же теперь Сашку быть?

Не зная, с кем посоветоваться, Сашко на свой страх решил бастовать «по-итальянски». Он явился на место работы, но основного орудия производства — ящика — не взял. Таким образом он был избавлен от необходимости принимать заказы на чистку сапог. А для того, чтобы тот, кто, возможно, будет искать чистильщика сапог у памятника дюку, нашел того, кого ищет, Сашко сидел со своими двумя щетками в руках — для черного и для желтого гуталина. Он то клал их по обе стороны рядом с собой, то принимался подкидывать вверх, двумя, а то и одной рукой, совершенствуясь в тонком искусстве жонглирования. При этом Сашко напевал и выстукивал пятками о гравий частушки. К полудню Сашко уже ловко жонглировал одной рукой и даже ухитрялся под свист выбивать спинкой щетки о спинку, как двумя ложками, отрывки простейших популярных песен: «Кину кужiль на полицю» или «Семь сорок».