Старый дом (сборник)

Вот какие мысли беспокойно метались в голове, пока лежал я на жестком матраце в общежитии института, куда так хотел и не смог поступить. Да, в жизни и впрямь много путей-дорожек, но оказалось, что для меня ни одной пока не протоптано. Первая же дверь, куда я постучался, оказалась закрытой. Отец часто повторял, что в жизни каждому надо иметь свое место. Я остался без места. Все люди вокруг имеют свои места, им нет никакого дела до молодого паренька, который только вчера окончил школу, пусть он сам устраивается, как может. Конечно, Юрка Черняев в жизни найдет себе пристанище — его даже на станцию проводили на легковой машине. Семен Малков тоже не останется без места: он будет упрямо бить в одну точку, пока не добьется своего. А я не могу так: не хватит терпения, и на станцию я добирался в тряском кузове попутного грузовика…

Утром я взял свой старенький, потрепанный чемодан и вышел на улицу. "Куда пойти?" — этот вопрос неотступно сверлил мозг. Здесь я недолго продержусь: в чемодане всего лишь пара белья и несколько учебников; в левом нагрудном кармане тринадцать рублей — весь мой наличный капитал. Отец, провожая в город, дал двадцать пять рублей (продал на базаре овцу) и сказал: "Продадим последнее, только постарайся выучиться, Алешка". Вот, пожалуйста, выучился… В правом кармане тоже хрустят бумаги — там документы, в канцелярии института их вернули обратно. Совсем новенький, хрустящий аттестат, затем автобиография (сколько ни старался, а больше полстранички не мог написать), справка о здоровье, две фотокарточки… Да, документы у меня очень хорошие, еще вчера я был уверен, что они откроют передо мной все двери. А сегодня…

Следуя невеселому течению мыслей, я бесцельно шел по улице, не замечая людей, и в этот момент кто-то окликнул меня:

— Алешка! Курбатов!..

Оглянулся — догоняет Аня Шкляева, невысокая рябоватая девчонка, кончила школу вместе со мной.

В классе она была самой тихой, мы даже не замечали ее. Как это она оказалась в городе?

— Алешка, здравствуй! Ты только сейчас с вокзала, да? — указывая глазами на мой чемодан, спросила она.

Я и раньше считал Аньку самой простоватой из всех девчат нашего класса. Вот и теперь — неужели она не видит? Кажется, должна бы догадаться…

— Я? Н-нет, не с вокзала. Я тут… уже вторую неделю.

Аня глядела на меня, часто моргая глазами, и поняв, наконец, прикрыла рукой рот, тихонько ойкнула:

— Он… Правда, Алешка? Конкурс… большой был?

— Пять человек на место…

— Ой, Алеша!.. Как же так? И куда ты теперь?

— Не знаю. Хожу вот…

Аня стояла передо мной, о чем-то думая и все так же часто моргая, потом сразу засуетилась, стала дергать меня за рукав.

— Знаешь, Алеша, придумала: идем к нам, в педагогический! У нас тоже конкурс, только небольшой, понимаешь? Пойдем, сдашь свои документы, тебя обязательно примут. У нас ребят мало, они не идут в педагогический… Идем, Алеша?

На какой-то миг вспыхнула мысль: "В самом деле, может, так и сделать? Поступлю в педагогический, дальше видно будет… Конечно, учитель — это не то, что инженер, но все равно, учителям тоже дают дипломы!"

Аня продолжала теребить меня: пойдем да пойдем, нечего раздумывать.

— Погоди, Аня, — сказал я со вздохом, ставя чемодан на землю, — подожди, не тяни… Все это не так просто. Разве для того мы учились, чтобы приземлиться, куда придется? Нет, не могу я так. Я никогда, даже во сне, не думал стать учителем. Не лежит душа к этому делу, не тянет. Спасибо, Аня, но я не пойду с тобой. Если тебе нравится эта профессия, иди в педагогический. А я… как-нибудь найду свою дорогу. До свидания!

Взяв чемодан, я пошел дальше, не оглядываясь. Аня осталась стоять, удивленная и обиженная моим отказом.

Долго бродил я по улицам города. Люди все куда-то спешат, о чем-то разговаривают, смеются, толкаются. Кому я тут нужен? Еще недавно сердце мое радостно сжималось в ожидании: "Скоро буду жить в городе! В деревне скучища, должно быть, наше Чураево — самое скучное место в целом мире. Надо уезжать отсюда в город, в город!.." Немного прошло времени — и вот я в городе, а вместо того чтобы радоваться, с тоской вышагиваю по раскаленному асфальту, не зная, куда приткнуться. Конечно, здесь интереснее, чем в Чураеве, даже никакого сравнения не может быть. Одно плохо; в городе у меня нет своего места.

…Устал, проголодался. Решил зайти пообедать в ресторан (сказали, что днем здесь столовая). Усатый швейцар с золотыми нашивками мельком взглянул на меня и неохотно пробурчал:

— С ручной кладью сюда нельзя.

Я растерялся.

— Да мне только пообедать… В чемодане ничего такого нет, поставьте в гардероб…

Человек с нашивками даже головы не повернул.

— Сказано: в гардероб ручную кладь от клиентов не принимаем! Понял? Видишь, написано, читай, если грамотный…

"Понял, понял, чего расшумелся!" — со злостью подумал я и вышел на улицу. Невдалеке, в тени деревьев, женщина в белом халате торговала пирожками с мясом. Она с удивлением оглядела меня с ног до головы: должно быть, впервые видела, чтобы человек брал сразу пятнадцать пирожков. Отойдя за угол, я присел на чемодан, и, не обращая ни на кого внимания, принялся расправляться с остывшими, чуть прогорклыми пирожками. Серебристо-белый репродуктор надо мной гремел на всю улицу:

Интересно, для чего в городах репродукторы включают "на полную катушку"? Гремят и гремят — оглохнуть можно…

В вагоне я забрался на самую верхотуру: здесь хоть и душно, зато никто не станет докучать вопросами, откуда, мол, и куда.

Да, я еду домой. А скажите, куда мне было деваться? В городе без прописки и денег долго не прожить.

Душно в вагоне, едкий табачный дым пластами висит под потолком. Колеса выстукивают свое заученное "тук-трак". Сквозь этот перестук я краем уха улавливаю разговор пассажиров. Судя по говору, они мои земляки, быть может, даже из соседнего колхоза.

— …уехал в Челябинск, сперва один, а через год и семью к себе выписал. Домишко в деревне продал, с колхозом распрощался… Годов шесть не был, а тут на-ко — письмо в контору написал, дескать, так и так, семья моя и сам я в том же числе просим обратно принять нас в артель. Специальность, дескать, новую имею, могу кузнецом или токарем. Рассудили мы это дело на правлении, председатель наш и говорит: "Значит, дошло и до него, что колхоз наш третий год в миллионерах ходит. Не зря обратно запросился! Только поздновато хватился — у нас теперь своих, доморощенных специалистов полно. И народу рабочего хватает, все-таки времена другие. Нет ему обратного пути в колхоз, и точка!" Ну, мы поддержали председателя, письмо отписали, мол, так и так, Сидор Петрович, может, ты и стал в бегах хорошим специалистом, а только у нас для тебя вакансии свободной не имеется, своими специалистами обеспечены.

— Выходит, отказали?

— А то как же! Сдезертировал, а потом обратно принимай? Н-е-т, такого положения не должно быть! Не-ет, не положено человеку по-блошиному скакать! Имей свое определенное место!

— Ну, а если колхоз… это самое… плох и даже нечем ему кормить блох, хе-хе, тогда как?

— Ты хозяин, ты и выводи свой колхоз на уровень! До того как стать миллионерами, у нас вовсе другое положение было: жили так себе, ни шатко, ни валко, тонуть не тонули, но и вперед не плыли. Поверху держались, водой захлебывались… Земля отощала за войну, мужики, те, что оставались, больше на шабашку ходили… Уж не говорю о денежной оплате — хлебом кое-как кормились… Теперь, конечно, не сравнишь! А как началось, с чего? Вот, послушай…

Пассажиры с нижних полок ведут бесконечную беседу о хлебе, деньгах, навозе, трудоднях. Я даже позавидовал: счастливые, у них есть свое место, свои заботы и радости на этой земле!